— И не трудно вам в этой новой для вас среде?

— Очень, — по привычке воскликнул он, после чего быстро поправился, повторив подчеркнуто сдержанно: — Очень.

И опять замолчал.

Наш коралловый островок проплыл под низкой, покрытой плесенью аркой, спустился вниз и, все так же по желобу, понесся по большому, переполненному водорослями бассейну, который тонул в синеватой мгле. Мы добрались почти до середины, когда Чикс сделал резкое движение, как будто дал знак кому-то, и через мгновение вокруг нас начали подниматься коричневые, симметрично расположенные столбы с множеством бугорков на них. Они воздвиглись метра на два над поверхностью и застыли в таком положении. Потом из их вершин полился сильный свет… и водоросли в бассейне точно взбесились. Устремились к столбам как полчища остервенелых змей. Толкались, сплетались в неистово мятущиеся клубки. Дергались. Разрывали и себя, и других в стремлении освободиться. А их рваные останки добирались до столбов, ползли наверх, падали, опять ползли… Они были невыносимо интенсивного зеленого цвета, какого я никогда на Земле не видел, и до смерти изголодались по свету.

— Их импульсивность поощряется вакуумным облегчением, а мы ее собираем, — как-то победоносно сообщил мне Чикс, и я лишь сейчас заметил, что испарения над бассейном стелются только в одном направлении, вероятно, увлеченные вместе с «импульсивностью» водорослей каким-то энергетическом потоком. — Будем вкладывать ее в свое телесное равновесие, и она уменьшит нашу излишнюю устойчивость.

— А почему «излишнюю»?. — На Эйрене нам нужны более частые рефлекторные колебания. Тер. Она трудна для нас своим постоянством.

Или по словам Штейна: «Изменения, стихии, катаклизмы на их родной планете гораздо более активны, чем земные, а это затрудняет приспособление юсов к Земле и Эйрене, условия которых почти одинаковы и слишком стабильны для сложных защитных механизмов юсианского организма».

Я кивнул Чиксу с известной долей иронии.

— Уж, наверное, вам нелегко, — сказал я. — Особенно, если будете меняться в соответствии со спецификой каждой планеты, которой завладеете. А не боитесь, что таким образом потеряете себя?

— Мы меняемся только для Эйрены, — ответил Чикс.

«А значит и для Земли», добавил я про себя, но не стал обсуждать эту крайне деликатную тему.

Тем. временем островок наш покинул бассейн по круто поднимающемуся ответвлению от желоба, проплыл под. другой аркой и вошел в широкую светлую пещеру. В глубине ее виднелись беспорядочно разбросанные шары, радиусом более метра и явно органического происхождения. Совершенно особенные, скошенные внизу. Они напоминали глаза колоссальных насекомых. Шары были покрыты тысячами выпуклых линз из стекловидного вещества, через которое просвечивали каналы толщиной с указательный палец, извилистые и красноватые точно как капилляры, а настил вокруг них имел отталкивающий вид розоватой легочной ткани и несомненно служил пищей. Да, они страшно напоминали… и действительно были глазами насекомых!.. фасетные, блестящие, мертвенно неподвижно устремленные вверх к замшелому своду.

— Они увеличились пропорционально в симбиозе с нашими эпизодами, — заставил меня вздрогнуть голос Чикса.

— Эпизодами, — повторил я бессмысленно.

— В каждом из них.

— В… глазах?

— Да, — подтвердил Чикс. — И я привел тебя, чтобы вместе их провоцировать. Я немедленно возразил.

— Ты знаешь, что я пришел сюда не для того, чтобы провоцировать какие-то эпизоды, Чикс.

— Мы должны встретиться хотя бы в одном, — в свою очередь возразил он. — Может быть, нам удастся достичь необходимого безличностного взаимопонимания. — Потом поколебался несколько мгновений и наконец произнес: — Ты пришел ко мне за словами, Тер, но я гожусь для более убедительного риска, чем слова.

Он отодвинулся в сторону, и как только коралловый островок уперся в край желоба, сошел с него. Розовый настил судорожно задвигался под его тяжестью, будто раненный, из пузырьков, которыми он был усеян, вытекли струйки жидкости, похожей налимфу… Чикс вызывающе повернулся ко мне. Да-, сейчас он по-своему подхватывал нашу «игру в правду». И это было еще хуже и неизбежно ставило меня перед выбором: или продолжать, допустив в свое сознание уже знакомое мне ужасающее чужое воздействие, или отказаться от этой игры и признать, что я испытываю страх перед негуманоидом.

Ступив на мягковатый настил, я скрестил руки в позе ожидания.

Чикс медленно начал подтягиваться назад. Я наблюдал за ним, стараясь полностью мобилизовать свою психическую выдержку, но одновременно, мной овладевала невольпая симпатия к нему, даже сочувствие. Онказался мне каким-то трогательно одиноким под сводом этой искусственной пещеры. А каким ему казался я?.. Он дошел до круга, опоясанного белыми кольцами и остановился в его центре. И там поник, словно внезапно принял на себя непосильное бремя. Цветовые зоны его туловища начали наполняться внутренним блеском, засияли. И воздух вокруг зашелестел, как от взмаха крыльев воображаемой птицы. Его дуновение теплом скользнуло мне в грудь, задышало вместе с ней глубоко, с длинными промежутками, успокоило мой встревоженный пульс. Но я знал, что если бы это действительно — было дуновение, я бы его через скафандр не почувствовал, что эта теплота — всего лишь далекий отзвук какой-то недоступной моим чувствам чужой эмоции. Стоял, бессознательно наклонив голову, как человек, лишенный слуха, который стремится уловить тихую мелодию. И прежние коле- бания, надежды, страхи уже теряли свой смысл, мелкие и жалкие, перед этим новым, приводящим в отчаяние прозрением о духовной глухоте. Одинокое сияние неизвестного существа напротив настойчиво ощупывало мое лицо.

Фасетные глаза ожили. Да, они все также были устремлены вверх, но в глубине их зарождался свет и двигались тени, пробегали спазматические судороги, вспыхивали искры хищного раздражения. От них надвигалось что-то мрачное и бесформенное. Вырвалось на поверхность тысяч линз в виде обильной слезоподобной влаги. Потом начало таять в воздухе и постепенно все заволокло белесой мутью. Она неудержимо сгущалась. Превратилась в плотную мо-лочно-белую пелену, заключив в свои невесомые объятия всю пещеру. В них потонул и поросший мхом свод, настил из розоватой ткани, потонули колоссальные глаза и Чикс, потонул и я…

Я вытянул руки вперед, но их не видел. Наклонил голову, но не различил даже частицы себя в этой непроглядной белизне. Испытывал безумное желание проверить, здесь ли я еще. Попытался коснуться груди, но мои пальцы словно проникли в нее… вошли — уже против моей воли почти до того места, где должно было быть сердце… Тогда я понял, что не сделал в сущности и самого незначительного жеста. Был полностью парализован. Несмотря на это, ощущение движения не покидало меня. Как будто моими представлениями о нем управляли откуда-то извне… Несуществующими шагами я двинулся в направлении, которое могло бы быть любым, потому что существовало только в моем сознании. Но оставался я на краю исчезнувшего желоба. И представлял собой скованную неподвижную фигуру, углубленную в спокойный ритм собственного отдаления.

Молочно-белый обман вокруг меня продолжал сгущаться. И уже был похож не на плотную пелену, а на гипсовую отливку неизвестных размеров, и я бродил по ней без ориентиров, не затронутый ею и не затрагивая ее, не оставляя следов. На меня надвигались белые фантомы. Пока что я различал их только по дрожащим контурам, но был уверен, что скоро они приобретут объемность. Остановился, чтобы их подождать. Они молчаливо окружили меня. Их контуры стали отчетливы, как контуры вырезанных из бумаги причудливых рисунков, и потом… Наступила всеобщая перемена. Белизна растрескалась, фантомы поглотили ее обломки, придали им плоть и пышные цвета, а сверху подобно сценической декорации начала спускаться какая-то равнинная местность — прошла через нас, или мы ее пронизали, легла внизу и замерла. Стало невыносимо жарко.

…Юсы неуклюже двинулись куда-то. Я последовал за ними. Вокруг царила гробовая тишина, и мы ее ничем не нарушали. Наше присутствие было эфемерным и беззвучным, как и наши мысли. Здесь не было ни солнца, ни неба. Низко над нами распростерлась странная газовая субстанция — гомогенная и обладающая оптическими свойствами, которые превращали ее в плоскую, натянутую по краям зеркальную крышу.