— Чтобы я беспокоился?! — воскликнул. — Я! В такой день? Исключено! Ты знаешь, что мне сказал однажды Чикс?

— Нет.

— «Мы, говорит, ищем уравнивающее великодушие» или что-то вроде.

— Ахтак?

— А зачем ему меня обманывать? Он не тупица.

— Пошли завтракать.

— Ты красивая женщина, — я преувеличивал, чтс поднять ей настроение.

Впрочем, она не была и страшной. Нельзя было ее сравнивать с моей Элией, но… Маленькая, нежная с ласковыми светло-карими глазами, а черты лица у нее тонкие, деликатные, словно нарисованные кисточкой номер один. Волосы она зачесала назад, без всякого грима на лице, одета в скромное тем- но-серое платье. Я люблю таких женщин. Этой где-то за сорок, а все еще похожа на школьницу А улыбка ее — очень эко-номная, едва-едва поднимает уголки губ, но видишь, что это не от бессердечия, потому что взгляд, когда глаза не опущены вниз, ласковый, участливый.

— Нет, и ты не Линда Риджуэй, — догадался я.

— Нет, — сказала она, — Нет.

— А должна была бы быть ею, — продолжал я, — потому что тут только две женщины.

— Ты так думаешь?

— Почему? Разве вас больше? — я был приятно взволнован.

— Нет. Я хочу сказать, думаешь, что если на базе нас только двое, то одна из нас непременно должна быть Линдой Риджуэй?

— О, прошу тебя! Мне и в голову не приходило что-либо подобное. Но один человек так думает. Или точнее, не думает, а подбросил мне это предположение, как пробный вариант.

— Понимаю, — сказала она. — Но не будем больше здесь стоять.

Мы начали спускаться по лестнице. Я предпочел идти рядом с ней, а не пользоваться перилами. Эта женщина была мне очень приятна. Мы вошли в кухню, сами приготовили себе кофе и бутерброды и отнесли их в столовую.

— И ты не любишь роботов, — шутливо погрозил я ей пальцем.

— Нет! Не люблю их, — она была еще и прямолинейна.

— А мне они нравятся, как бы невероятно это не зву- чало.

— Почему невероятно? — спросила она меня. Ее прямота обязывала и меня ответить ей тем же, только у меня были и другие обязанности. Поэтому я использовал более уклончивые выражения.

— Невероятно, — сказал я, — потому что, чтобы по-настоящему что-то понравилось, надо прежде его узнать и привыкнуть к нему. Но у меня не было времени ни на одно, ни на другое.

— Э, тебе роботы понравились с первого взгляда. А в этом нет ничего невероятного.

— Нет, невероятно, чтобы они мне действительно нравились, — возразил я. — Именно потому я и не верю, что они мне нравятся. Просто воображаю себе, понимаешь?

— Как не понять? Со мной это случается довольно Часто.

Я взял себе уже третий или четвертый бутерброд — я их не считал.

— Эй, ты почти ничего не ешь! — упрекнул я ее, наливая себе еще кофе.

— Но… в сущности я не голодна, — она как-то сконфузилась. — я позавтракала… еще до восхода Ридона.

— Браво! Ранняя пташка. А начальник… Ларсен, где?

— Зачем он тебе?

— Я хотел бы его посетить.

— Когда?

— Сейчас! Чем скорее, тем лучше. Она задумчиво взглянула на меня.

— А может быть, еще лучше не торопиться? Пойди сначала прогуляйся, оглядись…

— Именно так! Хорошая долгая прогулка? К черту Лар-сена! Не пойдешь ли со мной?

— Ты иди, а я тебя догоню немного позже. Было ясно, что она не собирается догонять меня, но я на нее не рассердился. Я выпрямился и тактично коснулся ее плеча.

— Как тебя зовут?

— Одеста Гомес.

— Хочу, чтобы ты была счастлива, Одеста! Так, как счастлив я!

— Я бывала и более счастливой. Именно поэтому я тебе советую, иди, прогуляйся, а потом поспи час-другой. К обеду все пройдет.

Я весело, от всего сердца рассмеялся. Махнул ей приветливо рукой и выскочил на улицу..

Белый хрустальный дождь звенел, пел вокруг меня, и его чистые тона осыпали меня такими нежными ласками, каких я до сих пор не испытывал. А я шел, шел… По извивающейся светлой тропинке все дальше и дальше в глубь странного леса, под гладким небом, на синеве которого ветви рисовали чудесный серебристый узор из кружев. И каждый мой шаг рождал шепот тысяч хрустальных голосов. Я прикрывал глаза, опьяненный их дружелюбием, улыбался, исполненный любовью ко всему живому и мертвому, прошлому и будущему. А настоящее было дуновением мелодичных мгновений… я ощущал, как оно проскальзывало через мои органы чувств, словно вытянутые чьей-то спокойной и уверенной рукой, и его плавное прикосновение превращало тоску, страдание, боль, страх в абсурдные состояния. Делало нереальным все, кроме счастья. И я понимал, что тут не могло быть убийства, что в этом открытом, как дивный цветок, мире царит нетронутая Божественная гармония, что и самая малая его частица — теплая и живая от любви. А где-то там далеко, далеко за звездами и пространствами существует напуганная, неясная Земля, а на ней мечутся запутавшиеся, неясные человечки, обуреваемые запутанными и неясными сомнениями. До вчерашнего дня и я был одним из них — земной посланец, прибывший преследовать убийц. И искать уязвимые места у существ, которые щедро и бескорыстно дарят нам эту планету, сочетающую в себе наши самые красивые мечты! До вчерашнего!.. А сегодня?

Я шел, шел… Мои серые брюки были уже ослепительно белыми, и в том, что так была преображена их серость, я находил нечто символическое. Я знал, что и я весь стал белый, белый и в своих мыслях. А одиночество — мой постоянный спутник, таяло, как потерявшая надежду, усталая старуха. Я был среди друзей! Незримых, неотделимых, несравненных. Реющих в воздухе, лежащих на земле, обнимающих деревья. Слившихся с проникающими, лучами Ридона. Я их узнал, хотя я их не видел, а невозможность прикоснуться к ним меня не огорчала. Потому что они и я должны были быть всегда вместе. Они и я в сущности были одним…

Я уловил, что наверху, высоко надо мной зарождается какое-то трепетное движение, и удивленно поднял годову. Ветки начали покачиваться, но не как при ветре, а как-то целенаправленно, даже я бы сказал разумно, причем в равномерно ускоряющемся темпе. Постепенно их движение было подхвачено и серебряными, подобными протянутым рукам стволами… И выступающими из земли сильными звездоподобными корнями… Лес танцевал. Лес сгибался и делал быстрые ритмичные шаги! Вперед, назад. Вперед, назад… Вокруг безумствовали бесчисленные бойкие солнечные зайчики. Хрустальный дождь усилился, его тихий звон перерос в торжественный ликующий гимн. Воздух стал плотным, я пил его свежий аромат, задыхаясь, ненасытно, и он вливался мне в горло, расширял легкие, очищал мое тело и дух. Приобщал меня к… к…

Я прижался к одному из деревьев. И оно понесло меня. Вперед, назад. Вперед, назад… Оно трепетное и почти горячее, а сквозь тонкую рубашку я чувствовал пульсирующую циркуляцию соков под твердой корой. Мое прекрасное, живое, непонятное!.. мое лицо поранено твоей шершавой лаской, мои глаза наполнены слезами восторга. Я знаю, что нашел истину, но какова она? Какова? Я отодвинулся. На белом стволе. красиво алела моя кровь. И напоминала жертвоприношение… Да! Я принесу в жертву мелочность и недоверие, озлобление и жажду свободы, и они будут приняты как эта кровь тут. Чтобы остаться навсегда забытыми!

Дождь внезапно перестал, и хрустальный плащ, который покрывал лес, начал стекать вниз маленькими кривыми потоками. Такие потоки текли и у меня по лицу, по рукам, по одежде… Я сошел с тропинки — удивленный и тронутый этой неожиданной метаморфозой. А серебряный мир вокруг меня медленно становился желтым и затихал. Расслаблялся, словно уносился в глубокий сладостный сон. Вздыбленные корни деревьев лениво уходили обратно в землю, исчезая в ней, как тонущие морские звезды, оставляя на поверхности следы своих лучистых очертаний. Я осторожно обходил их, чтобы случайно наступив, не поранить, а укрощенные стволы становились ниже, едва слышно вздыхая и устало опуская вниз свои пышные, отягощенные кроны. Я видел, как их усыпанные мерцающей влагой веточки тянутся одна к другой, сплетаясь в изящные золотистые пряди. Как эти пряди сгущаются и сливаются в целые занавеси, отбрасывающие вокруг призрачные желто-лиловые тени.