Именно теперь она с ужасающей ясностью почувствовала, что непременно умрет.
87
Мрачная высотка в южном Лондоне. Стены, сплошь покрытые граффити. Когда-то здесь была парадная дверь, про которую все давно забыли и ходили через черный ход.
Майкл стоял на первом этаже в холле, смотрел в окно на свой «вольво», припаркованный перед входом, и спрашивал себя, много ли останется от него, когда он снова спустится вниз.
Он доехал в большом грузовом лифте до восьмого этажа и оказался в узком и темном, с голыми полами коридоре, в котором пахло вареной картошкой. Где-то за стеной плакал ребенок, а женский голос с визгливыми нотками успокаивал его.
Дверь в квартиру 87 была выкрашена синей краской и, как все остальные двери на этаже, имела в верхней части окошко. Рядом с дверью находилась маленькая кнопка звонка. Внутри квартиры играла музыка. Майкл нажал на кнопку и услышал, как звонок отозвался захлебывающимся скрежетанием. Не дождавшись ответа, он постучал по стеклу костяшками пальцев.
Нет ответа.
Он постучал сильнее, еще сильнее, и вдруг стекло не выдержало и разбилось.
Это вогнало Майкла в короткий ступор. Только через несколько секунд он ощутил боль в ладони от пореза, который начал наливаться кровью. Он осторожно вынул из раны застрявший осколок и лизнул ее, чтобы остановить кровотечение. Музыка стала слышнее. Знакомая мелодия – женский голос, поющий одну и ту же фразу. Английские слова, но с немецким акцентом. Марлен Дитрих?
Все двери в коридоре оставались закрытыми, и дуэт плачущего ребенка и нудящей матери продолжался.
Черт, как же так получилось?
Из пожарного выхода показалось двое парней. Они посмотрели на Майкла, остановились у ближайшей двери и бесцеремонно постучали в нее. Дверь открылась, возник короткий разговор с обитателем квартиры, и через несколько секунд дверь закрылась. Они перешли к следующей двери, снова покосились на Майкла, постучали. Оба были в кедах, один – в нейлоновом спортивном костюме, другой – в короткой куртке на «молнии». У второго парня в руках была большая спортивная сумка.
Майкл понял, чем они занимаются и что произойдет, когда они дойдут до пустой квартиры с разбитым дверным окошком.
«Falling in love a… falling in love a… falling in love a…»
Запись сопровождало едва слышное специфическое шипение. Заевшая пластинка? Майкл приблизил лицо к разбитому стеклу и позвал, сначала тихо, затем погромче:
– Мистер Дортмунд! Герр Дортмунд!
Нет ответа.
Майкл вынул из переплета оставшиеся осколки, чтобы не порезаться во второй раз, просунул в окошко руку и дотянулся до дверной защелки. Она оказалась довольно большим засовом, и ему пришлось приложить усилие, чтобы сдвинуть его с места.
Дверь открылась.
Он вошел внутрь и громко позвал:
– Мистер Дортмунд! Вы здесь? Герр Дортмунд!
Игла проигрывателя не могла преодолеть царапину на пластинке.
С недобрыми предчувствиями Майкл закрыл за собой дверь. Он стоял в маленькой прихожей, большую часть которой занимала громоздкая викторианская вешалка. На вешалке висел старый твидовый плащ, макинтош и фетровая шляпа. Твидовый плащ смотрелся здесь чужаком – он не вписывался в убогий интерьер прихожей и тем более в общую мрачную атмосферу обшарпанного здания.
Майкл прошел по потертой ковровой дорожке мимо двух эстампов с баварскими видами и, оказавшись в гостиной, застыл, будто наткнувшись на стену.
Жалкая маленькая комната, с тюлем на окнах, закрывающим вид на точно такую же высотку, всего в нескольких ярдах от той, в которой жил Дортмунд, обставленная как в студенческом общежитии: два потрепанных кресла, вытоптанный ковер, старое радио и еще более старый проигрыватель, на котором вращалась пластинка и подпрыгивал рычаг-привод граммофонной иголки, обогреватель у стены.
Но ничего из этого Майкл не видел. Он не мог оторвать взгляда от разрисованной маслом стены, подавляющей всю остальную комнату: портрета Адольфа Гитлера в униформе, поднявшего руку в фашистском салюте, на фоне свастики.
Майкл отвернулся, не в силах поверить, что его пациент, пришедший к нему за искуплением, все еще находился под властью своего идола. Он вернулся в прихожую и снова позвал:
– Мистер Дортмунд! Вы здесь? Герр Дортмунд!
В прихожей были три другие двери – одна распахнута, две приоткрыты. Майкл заглянул в первую дверь, за которой оказалась спальня. Пустая комната с голыми стенами и узкой, аккуратно заправленной кроватью. Как и во всей квартире, здесь пахло старостью. Белье сложено ровной стопкой на единственном в комнате стуле с домашними тапочками под ним.
Следующая дверь вела в крохотную кухню с древним гарнитуром, чумазой газовой плитой и маленьким, покрытым пластиком столом, на котором лежала немецкая газета.
Вернувшись в прихожую, Майкл заметил электрический кабель, воткнутый в розетку и исчезающий в третьем помещении. Недобрые предчувствия усилились. Он позвал еще раз:
– Мистер Дортмунд? – подождал, постучал в дверь и открыл ее.
Он ожидал чего-то подобного, но все равно увиденное вызвало у него шок.
В маленькой зеленой ванне, наполовину погруженное в воду, лежало голое, худое и жалкое тело Германа Дортмунда.
Его глаза были широко открыты, в них застыло удивленное выражение. Рот также был открыт, нижняя челюсть выступала вперед, губы формировали почти правильную букву «О» – свидетельство мучительной смерти. Брови были опалены. Костистые руки немца, погруженные в воду и располагавшиеся между его бедрами, держали электрический обогреватель. Он-то и был подключен шнуром к розетке.
Майкл вышел из ванной и вытащил вилку, затем вернулся и дотронулся до лица Дортмунда. Кожа была холодной – старик был мертв уже давно. Майкл проверил пульс, зная, что ему уже ничем не поможешь.
Оставив Дортмунда, он вернулся в гостиную, где должен был быть телефон. Марлен Дитрих все повторяла одни и те же слова. Майкл подумал, не выключить ли проигрыватель, но решил оставить все как есть.
Затем ему на глаза попался единственный в комнате красивый предмет – письменный стол с убирающейся крышкой, на котором рядом с телефоном ровным рядом лежали четыре подписанных конверта. Их будто специально разложили на виду.
Майкл подошел к столу и из любопытства взглянул на них. Одно письмо, судя по выполненной дрожащей рукой надписи, было адресовано адвокатской конторе в Кройдоне. Второе – женщине, живущей в Бонне. Третье – мужчине в Штутгарт. Четвертое письмо было адресовано Майклу.
«Наверное, плата за консультации», – подумал он и открыл конверт. Внутри была записка, написанная тем же аккуратным, но неровным из-за дрожания руки почерком. В ней говорилось:
«Уважаемый доктор Теннент,
для меня настало время прекратить мучения. Для вас же пытка, называемая „жизнь“, продолжается.
Помните, в наших последних беседах мы обсуждали вопрос тех психических способностей, которыми я обладаю? Я говорил, что они оборачиваются для меня еще большими страданиями. Недавно мне было сообщено имя: доктор Джоэль.
Это еврейское имя. Доктор Джоэль – еврей. Как-нибудь на досуге познакомьтесь с ивритом и еврейской культурой. У древних евреев „джоэлем“ называли ближайшего родственника того человека, которому был причинен вред. На него возлагалась ответственность за воздаяние и мщение.
У древних евреев, доктор Теннент, „джоэль“ значит – кровник».
