— Не знаю, насколько это вас утешит, — обратилась она к кендару, наблюдая, как куча-мала внизу с жалким плачем начинает разваливаться, — но один из них там, на дне, — лекарь. Ну и кто твои люди и где мы все очутились?

Кадет уставилась на скопление зданий, явно не веря своим глазам.

— Рестомир, — сказала она тихо. — Рестомир.

Грядет что-то плохое.

Вольвер Лютый чувствовал это весь день по тому, как приподнимается его шерсть. И видел тоже — по зверям, мимо которых мчался: косуля, стоящая на бугре посреди луга у Речной Дороги, дикие коты, воющие в холмах, мыши-полевки, змеи и даже черви, выползающие из своих норок и дырок на дорогу.

Два дня назад его миновала процессия блуждающих огней, предвестников серьезной непогоды. А главное — грозовые бродяги могут притянуть и землетрясение, и уже от одной мысли об этом каждый волосок на спине становился дыбом.

Лошадь внезапно остановилась — Лютый неловко дернул поводья. Вольверы редко ездят верхом, ни одна лошадь не может быть спокойна под ними. Проклятие. Теперь потерял стремя. Он попытался нащупать его, еще не осознавая, что происходит, пока повод не проскользнул между лап — усталые кости расслабились, придавая хозяину форму волка. Лошадь всхрапнула, метнулась в сторону и сбросила седока в близрастущий терновый куст. Пока Лютый, бранясь, освобождался от колючих веток, лошадь умчалась прочь. Черт возьми, снова пешком, после падения, и он единственный идет по верному следу.

Остальные знали только, что Торисен просто исчез, вырвавшись со двора Котифира.

— Ты меня не видел, — сказал он охраннику у ворот, и человек повиновался. Вполне возможно, он вообще больше никогда и никого не увидит.

Одновременно по всему лагерю прокатилась волна выборочной слепоты. Лютый не понимал, как такое могло случиться, пока не услышал, как трясущийся человек сравнивает это с эффектом, вызванным сумасшествием Ганса тридцать четыре года назад в Северном Войске. Для Лютого рассказ был чем-то вроде строчек древней песни. Он и представить себе не мог, что у сына Ганса может быть та же власть над своими людьми, а тем более что он способен так безжалостно использовать ее.

Однако по лицам Ардета, Харна и Бура (оглушенного, но невредимого) вольвер видел, что это как раз то, чего они и боялись. Они решили скрывать все от врагов Верховного Лорда, пока это возможно, а самим отправиться на поиски. Харн и Бур полагали, что Торисен скрылся на задних улочках Котифира. Ардет был уверен, что лорд направился в Пустоши, как уже было однажды, и намеревался найти его там.

Слушая их, Лютый понял, что ни один из друзей Торисена не ожидает, что лорда удастся возвратить в здравом рассудке. Какие шансы у Тори после подобного единодушного решения? Куда меньше, чем он заслуживает, так что вольвер не сказал никому о Разящем Родню и далекой сестре, которой грозит опасность. Напротив, он заявил, что приближающийся обряд Кануна Лета требует его присутствия дома, в Свирепой Норе, она как раз на полдороге к Заречью. Что подумали про него Харн и Бур после этого — трудно сказать, но он решил, что это вовсе неважно, пусть-ка пока поищут Тори там, где его нет.

Он еще сомневался, а не ошибается ли и сам, поскольку на первых трех почтовых станциях на пути к Каскаду доложили, что Верховный Лорд здесь не проезжал. И с обзорной площадки утеса его также никто не видел скачущим ни в одном направлении. На четвертой станции, в ста милях к востоку от Котифира, кендар сказал, что слышал, как кто-то пронесся мимо, но он не разглядел кто. На пятой узнали Урагана, а на шестой наконец-то и наездника.

Лютый стал беспокоиться за Урагана. Четвертькровка-винохир необычайно вынослив, но подобный галоп может убить даже его. Умирающий от бессонницы, но спасающийся от кошмаров Торисен уже как-то загнал лошадь до смерти, тогда, четыре года назад, при бегстве в Пустоши. Его ужасно расстроит, если это случится снова. Но на полпути к Водопадам Лютый обнаружил вороного жеребца, измотанного, но живого, отдыхающего на почтовой станции. Торисен ускакал, сменив коня. Лютый не мог бесконечно бежать, мерясь силами со свежей лошадью, так что и он с неохотой залез в седло.

Это было два дня назад. Сейчас закат пятьдесят восьмого дня весны, и он так близок к дому, что уже чует родной запах.

Дорога катилась к северу по пологим холмам. Слева простирался дикий луг, вспархивали ночные бабочки, в ямах копился светящийся туман. Справа бежала Серебряная — говорливая, быстрая, жизнерадостная. Над водой склонилась мерцающая ведьмина трава. Лютый и сам не заметил, как пошел рысцой, несмотря на страшную усталость. С вершины следующего холма будет виден дом. Вот и гребень. Впереди главная дорога вслед за рекой виляет направо, но она разветвляется здесь, и прямая тропа теряется в мрачных тенях Свирепой Норы.

Совсем недалеко от развилки, к северу, тащилась одетая в черное фигура, ведущая в поводу хромающую почтовую лошадь. Лютый узнал черный плащ, пусть и запыленный долгим путешествием. Он уловил также холодный блеск Разящего Родню.

— Тори!

Верховный Лорд едва волочил ноги и не слышал ничего. Когда же вольвер поравнялся с ним, он моргнул, словно только что очнулся, и с изумлением оглядел друга:

— Ох! Привет, Лютый. Направляешься домой к Кануну Лета?

Налитые кровью глаза, взлохмаченные волосы, четырехдневная щетина, и все же та необъяснимая элегантность, присущая высокорожденным, которую, как полагал Лютый, лорд сохранит, даже когда будет догорать на погребальном костре. Но вот холодность тона обеспокоила вольвера.

— Если по правде, Тори, я старался нагнать тебя.

— Неужто? Как это мило, только не знаю, какая от тебя польза. Лучше уж тебе пойти домой. Это же вроде бы совсем рядом?

— Да, — ответил Лютый.

Он исподтишка взглянул на ближайшую к нему руку Торисена, левую, в которой тот держал конский повод. Кажется, порез, оставленный сломанной эмблемой на рукояти Разящего Родню, почти зажил. Кенциры излечиваются, не обращая внимания и на гораздо худшие вещи, как прекрасно знал вольвер. А высокорожденный, особенно Норф, может выглядеть изможденным, как мерлог, и все же продолжать идти, день за днем, тогда как кто-то более чувствительный давно бы уже упал замертво.

— Да, — повторил он тише. — Это Свирепая Нора.

— Хорошо. А то когда я моргаю, то вижу нечто совсем другое — огромную крепость с семью, нет, восьмью разделенными стенами районами, окружающими башню на высоком холме. Рестомир? Но это же чушь. Я совершенно запутался, Лютый.

— Это все недосып, — сказал вольвер. Он снова начал бояться.

Тори никогда не говорил о таких вещах. Он всегда замкнут в себе, и Лютый не желает знать его личных секретов. А теперь они оба угодили в один и тот же кошмар, где рухнули все барьеры и может случиться что угодно.

А потом на глаза попалась правая рука Торисена, все еще сжимающая эфес Разящего Родню. Она распухла, особенно вокруг перстня с изумрудной печаткой, который почти утонул в пальце, на который был надет. На побелевших костяшках пальцев набухли и кое-где лопнули волдыри. От них разбегались красные нити. Только полное пренебрежение могло вызвать у кенцира такое заражение, — например, если четыре дни подряд не разжимать пальцев, держа этот мерзкий меч.

— Тори, пойдем со мной домой. Пожалуйста. Ты отдохнешь там. За тобой присмотрит вся стая.

— И что, они защитят меня от того, чего я и сам не знаю? Видишь ли, я возвращаюсь в Заречье, чтобы выяснить. Либо мой близнец-шанир делает это со мной, как утверждает отец, либо я схожу с ума.

«Отец? — озадаченно подумал Лютый. — Близнец?»

— Хорошо, — сказал он, пытаясь говорить так же невозмутимо, как друг. — Мы разберемся, когда придем туда. А тем временем, кстати, почему бы тебе не вложить меч в ножны?

— О, я не могу. Только после того, как он убьет кого-то.

Лютый, онемев, уставился на лорда, когда над Норой взлетела, каркая, черная туча ворон. Их крики на время заглушили приближающееся громыхание, пока оно не оказалось прямо под ногами. Земля затрепетала последней судорогой только что убитого зверя, вынудив Торисена пошатнуться, а Лютого распластаться. Хромая лошадь вскинула голову, вырвалась и бросилась в сторону от дороги, тут же утонув в пятне тумана. С другой стороны она не вышла.