384. С. А. Толстой
1881 г. Июня 11. Крапивна.
2-й час после полудня. Крапивна. Дошел хуже, чем я ожидал. Натер мозоли, но спал, и здоровьем чувствую лучше, чем ожидал. Здесь купил чуни пенечные, и в них пойдется легче. Приятно, полезно и поучительно очень. Только бы дал бог нам свидеться здоровым всей семьей, и чтоб не было дурного ни с тобой, ни со мной, а то я никак не буду раскаиваться, что пошел. Нельзя себе представить, до какой степени ново, важно и полезно для души (для взгляда на жизнь) увидать, как живет мир божий, большой, настоящий, а не тот, который мы устроили себе и из которого не выходим, хотя бы объехали вокруг света.
Дмитрий Федорович идет со мной до Оптиной. Он тихий и услужливый человек. Ночевали мы в Селиванове у богатого мужика, бывшего старшины, арендатора. Из Одоева напишу и из Белева напишу. Я очень берегу себя и купил нынче винных ягод для желудка.
Прощай, душенька, целую тебя и всех.
Если бы ты видела вчера на ночлеге девочку Мишиных лет, ты бы влюбилась в нее — ничего не говорит и все понимает, и на все улыбается, и никто за ней не смотрит.
Главное новое чувство это — сознавать себя и перед собой, и перед другими только тем, что я есмь, а не тем, чем я вместе со своей обстановкой. Нынче мужик в телеге догоняет. «Дедушка! куда бог несет?» — В Оптину. — «Что ж там и жить останешься?» И начинается разговор.
Только бы тебя не расстроивали большие и малые дети, только бы гости не были неприятные, только бы ты сама была здорова, только бы ничего не случилось, только бы… я делал все самое хорошее, и ты тоже, и тогда все будет прекрасно.
385. И. С. Тургеневу
1881 г. Июня 26-27? Ясная Поляна.
Очень хочется побывать у вас, дорогой Иван Сергеевич. Мне так было в последнее свиданье хорошо с вами, как никогда прежде не было. И как ни странно это сказать, но я чувствую, что я теперь только после всех перипетий нашего знакомства вполне сошелся с вами и что теперь я все ближе и ближе буду сходиться с вами.
Паломничество мое удалось прекрасно. Я наберу из своей жизни годов 5, которые отдам за эти 10 дней. Я бы сейчас поехал к вам, но после моего возвращения случилось со мной то, чего не бывало, — флюс, который не давал мне ни есть, ни спать 6 суток. Я нынче первый день встал и слаб, как после тифа. Во вторник жена едет в Москву, а я остаюсь караулить дом. Когда она вернется, тогда, то есть между 5 и 10 июля, очень хочу съездить к вам. Очень рад буду возобновить знакомство с Яковом Петровичем, которому передайте мой поклон. Наши все благодарят вас за память, а я дружески жму вашу руку.
Толстой.
386. В. И. Алексееву
1881 г. Ноября 15–30? Москва.
Спасибо вам, дорогой Василий Иванович, за письмо ваше.
Думаю я об вас беспрестанно и люблю вас очень. Вы недовольны собой, что же мне-то сказать про себя? Мне очень тяжело в Москве. Больше двух месяцев я живу и все так же тяжело. Я вижу теперь, что я знал про все зло, про всю громаду соблазнов, в которых живут люди, но не верил им, не мог представить их себе, как вы знали, что есть Канзас по географии, но узнали его только, когда приехали в него. И громада этого зла подавляет меня, приводит в отчаяние, вселяет недоверие. Удивляешься, как же никто не видит этого?
Может быть, мне нужно было это, чтобы яснее найти свой частный путь в жизни. Представляется прежде одно из двух: или опустить руки и страдать бездеятельно, предаваясь отчаянию, или мириться со злом, затуманивать себя винтом, пустомельем, суетой. Но, к счастью, я последнего не могу, а первое слишком мучительно, и я ищу выхода. Представляется один выход — проповедь изустная, печатная, но тут тщеславье, гордость и, может быть, самообман и боишься его; другой выход — делать доброе людям; но тут огромность числа несчастных подавляет. Не так, как в деревне, где складывался кружок естественный. Единственный выход, который я вижу, — это жить хорошо — всегда ко всем поворачиваться доброй стороной. Но этого все еще не умею, как вы. Вспоминаю о вас, когда обрываюсь на этом. Редко могу быть таким — я горяч, сержусь, негодую и недоволен собой. Есть и здесь люди. И мне дал бог сойтись с двумя. Орлов один, другой и главный Николай Федорович Федоров. Это библиотекарь Румянцевской библиотеки. Помните, я вам рассказывал. Он составил план общего дела всего человечества, имеющего целью воскрешение всех людей во плоти. Во-первых, это не так безумно, как кажется. (Не бойтесь, я не разделяю и не разделял никогда его взглядов, но я так понял их, что чувствую себя в силах защитить эти взгляды перед всяким другим верованием, имеющим внешнюю цель.) Во-вторых, и главное, благодаря этому верованию он по жизни самый чистый христианин. Когда я ему говорю об исполнении Христова учения, он говорит: «Да это разумеется», — и я знаю, что он исполняет его. Ему 60 лет, он нищий и все отдает, всегда весел и кроток. Орлов, пострадавший — 2 года сидел по делу Нечаева и болезненный, тоже аскет по жизни, и кормит 9 душ и живет хорошо. Он учитель в железнодорожной школе.
Соловьев здесь. Но он головной. Еще был я у Сютаева. Тоже христианин и на деле. Книгу мою «Краткое изложение» читали и Орлов, и Федоров, и мы единомышленны. С Сютаевым во всем до малейших подробностей. Ну, казалось бы, хорошо. Кроме того, пишу рассказы, в которых хочу выразить мои мысли. Казалось бы, хорошо, но нет, нет спокойствия. Торжество, равнодушие, приличие, привычность зла и обмана давят. Сижу я все дома, утром пытаюсь работать — плохо идет, часа в 2, 3 иду за Москву-реку пилить дрова. И когда есть сила и охота подняться, это освежает меня, придает силы, — видишь жизнь настоящую и хоть урывками в нее окунаешься и освежаешься. Но когда не хожу. Тому назад недели 3 я ослабел и перестал ходить, и совсем было опустился — раздражение, тоска. Вечером сижу дома, и одолевают гости. Хоть и интересные, но пустые разговоры, и теперь хочу затвориться от них.
Пишите, пожалуйста, почаще. Поцелуйте за меня Лизавету Александровну, Лизу, Колю. Лиза прекрасное письмо написала, и ей и Лизавете Александровне верно кажется скучно, а я как позавидовал вашей жизни.
Прочел письмо и вижу, что оно ужасно бестолково, но боюсь не сумею написать лучше и посылаю.
Напишу непременно получше другой раз.
