68. В. В. Арсеньевой
1856 г. Ноября 19. Петербург. 19 Nоября.
Благодарствуйте, голубчик, за ваши письма. Я получил три, портрета не получал, но не бойтесь; никто ни писем, ни портрета смотреть не будет и не может. Я пишу это письмо 7-е. Ваше последнее письмо очень и очень меня тронуло, и стыдно стало за то, что сделал вам больно. Что делать, все-таки лучше, чем ежели бы я в самом себе спрятал это сомненье. Буду отвечать по пунктам. 1) О Киреевском вы судите хорошо, но не совсем искренно — боитесь понять мою мысль, которая состоит в том, что он богат, а вы бедны, он ваш дядюшка и крестный отец и поэтому может думать, что вы надеетесь получить от него деньги. Ежели бы я был на вашем месте, я бы твердо взял решение никогда не получить от него ничего, и тогда бы уж любил и уважал его, ежели он стоит того. 2) Вы говорите, что за письмо от меня готовы жертвовать всем. Избави бог, чтобы вы так думали, да и говорить не надо. В числе этого всего есть добродетель, которой нельзя жертвовать не только для такой дряни, как я, но ни для чего на свете. Подумайте об этом — без уважения, выше всего, к добру нельзя прожить хорошо на свете. 3) Ваша привычка просыпаться по ночам хороша и мила очень. 4) Отчего нагнала на вас мрак комедия Островского?
5) Женечкина приписка жестокая. Неужели, в самом деле, вы так монтируетесь, что доходите до гаданий и таких вздоров? Избегайте всех этих монтирующих средств и особенно праздности. Не говорите, что пропадает золотое время. Напротив, мы живем оба и живем таким хорошим чувством, каким дай бог жить когда-нибудь после. 6) Не думайте, голубчик, чтобы никогда никто не любил вас так, как любил вас ваш отец. Вы стоите большой и сильной любви и поэтому будете иметь ее. Так свет устроен. 7) Не пишите и не делайте глупостей приезжать в Петербург, а ежели богаты деньгами, поезжайте хоть месяц прожить в Москве, а потом, пожалуй, и в Петербург.
8) Ради бога, не думайте, что я такой отличный, вы меня смущаете этим ужасно. Ежели я умен, то это не заслуга, зато сердце у меня испорчено сомнением, недоверием и разной мерзостью. Ежели есть во мне, что можно любить, так это честность в деле чувства. Я никогда не обманывал и не обману вас. Вы — другое дело, вы натура свежая, не испорченная сомнениями, вы любите так любите, ненавидите так ненавидите; многого, что занимает меня, вы не поймете никогда, но зато я никогда не дойду до той высоты любви, до которой вы можете дойти, ежели только не будете себя форсировать и обманывать. Так мне надо чувствовать себя недостойным вас, а не вам, мой голубчик. И я чувствую это. Но эта-то разница наших характеров, которая уж не переменится и которая, ежели бы переменилась, было бы тем хуже, эта-то разница и страшна для нашей будущности. Нам надо помириться вот с чем: мне — с тем, что большая часть моих умственных, главных в моей жизни интересов останутся чужды для вас, несмотря на всю вашу любовь, вам — надо помириться с мыслью, что той полноты чувства, которую вы будете давать мне, вы никогда не найдете во мне! Хотя порывами, временно мое чувство может быть и гораздо сильнее вашего, а уважение и признательность к вашей любви, покуда она будет существовать, ни на секунду не ослабнут. Одно, что может прочно соединить нас, это истинная любовь к добру, до которой я дошел умом, а вы дойдете сердцем. Мне так кажется, а впрочем, дай бог, чтобы было так, как вы мечтаете, ходя по зале с заложенными за спину руками. Моя сила, за которую вы меня любите, — ум, ваша сила — сердце. И то и другое вещи хорошие, и будем стараться развивать с взаимной помощью и то и другое: вы меня выучите любить, я вас выучу думать. Как это вы понимаете необходимость труда и любви в жизни, а не понимаете самоотвержения? Разве труд не самоотвержение? А любовь? Вы сами в предпоследнем письме говорите, что вы чувствуете, что любили меня с эгоизмом. Это очень верно; только, значит, вы вовсе не любили. Любить для своего наслаждения нельзя, а любят для наслаждения другого. Да что вам толковать то, что лежит в вашем отличном сердце. Пожалуйста, не переставайте писать мне о своих занятиях и поподробнее, что читали, что играли, и сколько часов. Вечера, пожалуйста, не теряйте. Возьмите на себя. Не столько для того, что вам полезны будут вечерние занятия, сколько для того, чтобы приучить себя преодолевать дурные наклонности и лень. Я здесь остановился и долго думал о вашем характере. Ваш главный недостаток это слабость характера, и от него происходят все другие мелкие недостатки. Вырабатывайте силу воли. Возьмите на себя и воюйте упорно с своими дурными привычками. Жуженьку скучно учить, тут-то и принуждайте себя непременно. Без труда ничего и — главное — счастие невозможно. А я буду подпрыгивать от радости, читая ваши успехи над самой собой. Ради бога, гуляйте и не сидите вечером долго, берегите свое здоровье. Женечка говорит, что вы худеете, это нехорошо. Я приеду к январю, почти наверно. Что хочется мне и ужасно хочется сейчас приехать и никогда не уезжать, этому верьте, потому что я никогда не лгу вам в этом смысле, скорее в противуположном. Дня три тому назад провел я вечер у Тургеневой О. А., она милая девушка, и невольно я сравнивал ее с другой знакомой мне девушкой. Нет, до сих пор лучше этой другой девушки я не знаю; и собой она лучше, и сердце у нее лучшее на свете, и играет она лучше, только та девушка больше читала, больше развита и больше любит и понимает поэзию. Я спрашиваю себя беспрестанно: влюблен ли я в вас или нет, и я отвечаю: нет, но что-то тянет к вам, все кажется, что должны мы быть близкими людьми и что вы лучший мой друг. Вот как, я думаю, должны жить Храповицкие. Средства у них малые, такие, что с трудом и с уменьем практическим жить, которого нет вовсе у него и которого мало у нее (что бы очень желательно, чтобы она в себе развивала), Храповицкие могут жить 5 месяцев в городе и 7 месяцев в деревне, и там и здесь бедно, но честно. Зимние 5 месяцев они могут проводить один год за границей, другой в Петербурге, потом опять за границей и т. д. Но непременно в Петербурге или за границей, для того, чтобы ни тому, ни другому не отставать от века, не опровинцияливаться, что в своем роде несчастие. И не отставать от века не в том смысле, чтобы знать, какие носят шляпки и жилеты, а знать, какая вышла новая замечательная книга, какой вопрос занимает Европу, не продавать и покупать людей и сбирать баранов с мужиков, когда уже всякий студент знает, что это постыдно, и т. д. В Петербурге, не ездивши в свет, Храповицкие могут иметь маленький круг знакомых, избранных не из людей comme il faut и только, которых как собак, но из людей умных, образованных и хороших. Эта статья особенно важна для г-жи Храповицкой, которая по молодости своей любит много новых знакомых, не требуя от них ничего, кроме того, чтобы они были comme il faut и не болваны. Г-н Храповицкий в этом отношении, напротив, убежден, что этого мало, а следует как можно быть осторожнее в выборе знакомых, потому что точно беды нет, что знаком с одним пустым человеком, но ежели знаком с 30, то они, не делая вам никакого зла, одними своими посещениями и приглашениями лишат вас свободы loisir и отравят вам жизнь. Притом г-н Храповицкий думает, что ему с литературой и милой г-жой Храповицкой, и г-же Храповицкой с музыкой и г-ном Храповицким не будет одним скучно дома. Храповицкие все свои средства, как они ни прибавятся, будут употреблять на внутреннюю роскошь — на устройство комнат, на картины, на музыку, на еду и вино, чтоб радостнее всего было дома, и этим преимущественно будет заниматься г-жа Храповицкая. Во время петербургской или заграничной жизни Храповицкие будут мало видеться, потому что и общество и занятия будут развлекать и того и другого; и от этого не так скоро надоедят друг другу; зато в деревне, где они постараются не видать ни одной души посторонних, они вдоволь будут надоедать друг другу. Но тихой ненависти не будет, потому что и тут будут занятия у обоих. Это главное, главное. Г-н Храповицкий будет исполнять давнишнее свое намерение, в котором г-жа Храповицкая, наверное, поддержит его, сделать сколько возможно своих крестьян счастливыми, будет писать, будет читать и учиться и учить г-жу Храповицкую и называть ее «пупунькой». Г-жа Храповицкая будет заниматься музыкой, чтением и, разделяя планы г-на Храповицкого, будет помогать ему в его главном деле. Я воображаю ее в виде маленького провиденья для крестьян, как она в каком-нибудь попелиновом платье с своей черной головкой будет ходить к ним в избы и каждый день ворочаться с сознанием, что она сделала доброе дело, и просыпаться ночью с довольством собой и желанием, чтобы поскорее рассвело, чтобы опять жить и делать добро, за которое все больше и больше, до бесконечности, будет обожать ее г-н Храповицкий. А потом снова они поедут в город, снова поведут умеренную, довольно трудную жизнь с лишениями и сожалениями, но зато с сознанием того, что они хорошие и честные люди, что они изо всех сил любят друг друга, и с добрыми друзьями, которые их будут сильно любить обоих, и каждый с своим любимым занятием. Может быть, им случится когда-нибудь в извозчичьей старой карете, возвращаясь от какого-нибудь скромного приятеля, проехать мимо освещенного дома, в котором бал и слышен оркестр Страуса, играющий удивительные вальсы. Может быть, г-жа Храповицкая при этом глубоко вздохнет и задумается, но уж она должна привыкнуть к мысли, что это удовольствие никогда уж ей не испытывать. Зато г-жа Храповицкая может быть твердо уверена, что редкой, редкой, а может, ни один из всех, кому она завидует на этом бале, ни один никогда не испытывал ее наслаждений, спокойной любви, дружбы, прелести семейной жизни, дружеского кружка милых людей, поэзии, музыки и главного наслаждения сознания того, что недаром живешь на свете, делаешь добро и ни в чем не имеешь упрекнуть себя. У каждого свои наслаждения, но высшие наслаждения, которые даны человеку, — наслаждения добра, которое делаешь, чистой любви и поэзии (l’art). Но, избрав раз эту дорогу, надо, чтобы Храповицкие твердо верили, что это лучшая дорога, и что по другой им не нужно ходить, чтобы они поддерживали один другого, останавливали, указывали бы друг другу овраги и с помощью религии, которая указывает на ту же дорогу, никогда бы не сбивались с нее. Потому что малейший faux pas разрушает все, и уж не поймаешь потерянное счастье. A faux pas этих много: и кокетство, вследствие его недоверия ревность, злоба, и ревность без причины, и фютильность, уничтожающая любовь и доверие, и скрытность, вселяющая подозрение, и праздность, от которой надоедают друг другу, и вспыльчивость, от которой говорят друг другу вещи, порождающие вечных мальчиков, и неаккуратность и непоследовательность в планах, и главное — нерасчетливость, тороватость, от которой путаются дела, расположение духа портится, планы разрушаются, спокойствие пропадает, и рождается отвращение друг к другу — и прощай!
