362. А. А. Фету
1879 г. Апреля 16...17. Ясная Поляна.
Есть молитва, которая говорит: не по заслугам, но по милосердию твоему, так и вы. Еще получил от вас длинное хорошее письмо. Непременно и скоро поеду в Киев и Воробьевку и все тогда вам расскажу, а теперь только отвечу на ваши опасения: «Декабристы» мои бог знает где теперь, я о них и не думаю, а если бы и думал, и писал, то льщу себя надеждой, что мой дух один, которым пахло бы, был бы невыносим для стреляющих в людей для блага человечества.
Как правы мужики и вы, что стреляют господа, и хоть не за то, что отняли, а потому, что отняли мужиков. Но должен сказать, я добросовестно не читаю газет, даже теперь, и считаю обязанностью всех отвращать от этой пагубной привычки. Сидит человек старый, хороший в Воробьевке, переплавил в своем мозгу две, 3 страницы Шопенгауэра и выпустил их по-русски, с кия кончил партию, убил вальдшнепа, полюбовался жеребенком от Закраса, сидит с женою, пьет славный чай, курит, всеми любим и всех любит. И вдруг привозят вонючий лист сырой, рукам больно, глазам больно, и в сердце злоба осуждений, чувство отчужденности, чувство, что никого я не люблю, никто меня не любит, и начинает говорить, говорить, и сердится, и страдает.
Это надо бросить. Будет много лучше.
Надеюсь, до свиданья. Наши поклоны Марье Петровне.
Ваш Л. Толстой.
363. А. А. Фету
1879 г. Июля 12...13. Ясная Поляна.
Не сердитесь на меня, дорогой Афанасий Афанасьевич, что не писал вам, не благодарил вас за приятный день у вас и не отвечал на последнее ваше письмо. Правда, должно быть, что я у вас был не в духе (простите за это), я и теперь все не в духе. Все ломаюсь, мучаюсь, тружусь, исправляюсь, учусь; и думаю, что не так ли, как Василий Петрович, покойник, доведется и мне заполнить пробел да и умереть; а все не могу не разворачивать сам себя. Что милый наш Страхов, не дал ли вам своего адреса? Он не пишет, а я не знаю, куда ему писать. У нас все корь: половину детей перебрала, а остальных ждем. Что ж вы в Москву? Только не дай бог, чтобы для здоровья. А хорошо бы для винтов каких-нибудь в машину, и к нам бы заехали. Наш поклон Марье Петровне.
Ваш Л. Толстой.
364. А. А. Фету
1879 г. Июля 27...28. Ясная Поляна.
Благодарю вас за ваше хорошее последнее письмо, дорогой Афанасий Афанасьевич, и за аполог о соколе, который мне нравится, но который я желал бы более пояснить. Если я этот сокол и если, как выходит из последующего, залетание мое слишком далеко состоит в том, что я отрицаю реальную жизнь, то я должен оправдаться. Я не отрицаю ни реальной жизни, ни труда, необходимого для поддержания этой жизни, но мне кажется, что большая доля моей и вашей жизни наполнена удовлетворениями не естественных, а искусственно привитых нам воспитанием и самими нами придуманных и перешедших в привычку потребностей, и что 9/10 труда, полагаемого на удовлетворение этих потребностей, — праздный труд. Мне бы очень хотелось быть твердо уверенным в том, что я даю людям больше того, что получаю от них. Но так как я чувствую себя очень склонным к тому, чтобы высоко ценить свой труд и низко ценить чужой, то я не надеюсь увериться в безобидности для других расчета со мной одним усилением своего труда и избранием тяжелейшего (я непременно уверю себя, что любимый мной труд есть и самый нужный и трудный); я желал бы как можно поменьше брать от других и как можно меньше трудиться для удовлетворения своих потребностей; и думаю, так легче не ошибиться.
Жалко очень, что здоровье ваше все нетвердо, но радуюсь тому, что вы духом здоровы, что видно из ваших писем. Признаюсь, что жду с большим нетерпением Страхова. От души обнимаю вас и прошу передать наши поклоны Марье Петровне.
Ваш Л. Толстой.
365. С. А. Толстой
1879 г. Сентября 30. Москва.
Я переделал очень, очень много и хорошо, но многое еще остается, и потому ты, душенька, не сердись за то, что мы отлагаем приезд до вторника, по курьерскому. Захарьин меня утешил, прописал лекарства, я их взял и даже употребляю. Устал я нервами очень. Очень хочется к тебе и к детям, и в блузу, но не без пользы моя поездка. Ужасно, что ты страдаешь; боюсь думать, что это повторилось. Обнимаю тебя, голубушка, и детей.
366. H. H. Страхову
1879 г. Октября 3. Ясная Поляна.
Простите, милый Николай Николаич, что не писал вам, а с такой радостью прочел ваше письмо — бодрое и доброе. Ваши доводы, что надо писать, недостаточны. Надо прежде решить, что сообщение моих чувств и мыслей есть благо. А кто это решит?
Вчера приехал из Москвы. По вашему совету и по разговору с Хомяковым (сыном) о церкви был в Москве и у Троицы и беседовал с викарием Алексеем, митрополитом Макарием и Леонидом Кавелиным. Все трое прекрасные люди и умные, но я больше еще укрепился в своем убеждении. Волнуюсь, метусь и борюсь духом и страдаю; но благодарю бога за это состояние. Советовался о теле своем с Захарьиным, он велел есть скоромное, дал лекарства. Я буду исполнять. Не пеняйте на меня, не переставайте любить и пишите.
Ваш Л. Толстой.
367. H. H. Страхову
<неотправленное>
1879 г. Ноября 19…22. Ясная Поляна.
Дорогой Николай Николаевич.
Вы пишете мне, как бы вызывая меня. Да я и знаю, что вы дорожите моим мнением, как я вашим, и потому скажу все, что думаю. Только прошу, не слушайте моих слов, как живого человека, с которым могут быть счеты, отношения, соревнования — возможность быть оскорбленным моими словами или польщенным, — смотрите как на сочувственный любовный отголосок души человеческой, страдавшей и страдающей, не скажу, не меньше, но свое. Чужое виднее. И мне вы ясны. Письмо ваше очень огорчило меня. Я много перечувствовал и передумал о нем. По-моему, вы больны духовно. И ваша болезнь вот какая: в нас две природы — духовная и плотская. Есть люди, живущие одной плотью и не понимающие того, как можно центр тяжести свой переносить в духовную жизнь. Я называю переносить центр тяжести в духовную жизнь то, чтобы вся деятельность руководилась духовными целями. Есть люди, живущие плотью и понимающие — только понимающие духовную жизнь. Есть люди счастливые — наш народ, буддисты, помните, о которых вы говорили, которые до 50 лет живут полной плотской жизнью и потом вдруг переступают на другую ногу, духовную, и стоят на ней. Есть еще более счастливые, для которых творить волю отца есть истинный хлеб и истинное питье и которые смолоду стали на эту ногу духовную. Но есть такие несчастные, как мы с вами, у которых центр тяжести в середине и они разучились ходить и стоять. Все в том мире, в котором мы жили, так перепутано — все плотское так одето в духовный наряд, все духовное так облеплено плотским, что трудно разобрать. Я хуже вас и потому счастливее в этом горе. Во мне плотские страсти были сильны, и мне легче раскачнуться и разобрать, где то, где другое, но вы совсем спутаны. Вы хотите добра, а жалеете, что в вас мало зла; что в вас нет страстей. Вы хотите истины, а жалеете и как будто завидуете, что у вас нет ничего хищного. Да что же хорошо, что дурно? Вы очевидно не знаете так, чтобы не бояться ошибиться, делая добро.
