Гонгор собрал рассыпанные листы, сложил их стопой, придавил одним из литых бурханов. Вздохнул: за тяжелый и опасный труд брался мастер Цзонхава, меняя стороны плиты и ее узоры, покушаясь на святая святых буддизма! Всегда находились и найдутся фанатики и просто глупые люди, чтобы обвинить в безбожии даже святого. И хотя уже тогда он был известным жрецом, основателем и настоятелем знаменитого храма, ему нужны были слава и почет, чтобы стать недосягаемым не только для черни, но и для сильных владык того времени!

С чего же, как и почему он начал свой узор по плите?

Главным в учении Будды является призыв к самоусовершенствованию как основе движения вперед, к будущему. Это будущее видел его третий глаз. И Майя — мать Будды — передала ему свою непостижимую силу, чтобы земной сын ее стал владыкой мира. Не зря, когда она носила его под сердцем, ей казалось, что она носит в своем чреве пылающую головню!

Владеть небом — владеть будущим. А небо — для избранных!

Значит, Цзонхава начал там, где буддизм остановился?

Да! Он сказал, что владеть небом имеет право только тот, кто полностью оторвался от земли! Оторваться от земли — оторваться от всех ее дел, от ее мелочных забот и страстей. А для этого надо переродиться, уйти от самого себя, достичь нирваны, познав истины неба…

Выходит, что Цзонхава призывал всех повторить подвиг Будды, но по-своему? Он возвысил учение, сделал его равным небу, зачеркнув его простоту, будничность и приземленность. Зачем — понятно: он хотел пойти дальше и выше Будды! Но как и почему Цзонхава осмелился оспорить главное: небо не для избранных, а для всех, кто праведной жизнью своей и бесконечной цепью перерождений достигнет нирваны и сольется с вечностью?

Дальше… Идти к Истине можно одному, а можно вести к ней других, жаждущих ее познания. Будда шел один, но лам — носителей его учения — много. Если все они достигнут нирваны и станут богами, то не слишком ли густо будет заселено небо?

Гонгор рассмеялся: сейчас в пантеоне махаяны их больше шести тысяч! Как же Цзонхава сумел перешагнуть через это святотатство и наложить на свой первый след-узор — второй, еще более дерзкий?

По-видимому, он рассуждал так: свой путь Будда прошел один, но это не значит, что при желании и воле его нельзя повторить! И потому повторить его может каждый, освободивший себя от земного. Но это — хинаяна: малая колесница, везущая к небу одного святого! Мастер же выбрал другую колесницу — большую, везущую к небу многих![80]

Гонгор потер лоб. Если стоять на каноне буддизма неколебимо, то путей для колесниц Цзонхавы на небо нет и быть не может! Но ведь Великий Учитель их нашел! И не только нашел для себя и своих избранных, но и для всех людей!

— Надо во всем разобраться самому, подсказки мудрецов мне не помогут! Гонгор прошелся по келье, подбрасывая и ловя монету, доставленную от Мунко лхрамбой Бабыем. — Таши-лама торопит, иначе не было бы посланца…

Поняв путь Цзонхавы, проложенный им по буддизму, Гонгор легко проложит свой путь по ламаизму, создав каноны новой веры на основе двух старых каноны Шамбалы. Таши-лама дал опасное задание. Опасное и трудное! Если он, Гонгор, запутается и исказит основу основ, ему не сносить головы… Панчен Ринпоче ничего не возьмет на себя, кроме славы! Он только даст имя новой религии и отошлет миссионеров ее на запад.

— Надо спешить! Этот лхрамба Бабый не может ждать долго. К тому же, Самдан…

Это было самое неприятное — если Самдан узнает, над чем работает он, Гонгор, неизбежно вмешается, и тогда таши-лама будет иметь дело только с ним! А потерять доверие Панчена Ринпоче много опаснее, чем вызвать гнев Тубданя Джямцо, далай-ламы…

Гонгор снял тяжелого бурхана с книги Цзонхавы и снова начал поиск тайны Великого Мудреца.

Лхрамба «Эрдэнэ-дзу» Самдан пришел с караваном в пять верблюдов через три дня. Выгрузив мешки на складах своей лаборатории, сняв пыльные одежды и обмыв тело, он вызвал Нанжина.

— Говори о новостях в дацане.

— Приехал лхрамба от таши-ламы. Имени я не знаю.

— Что он делает?

— С ним все время беседует сам хубилган. С другими гость разговоры не ведет и все свободное время читает книги.

— Что же, он приехал в дацан, чтобы книги читать? — криво усмехнулся Самдан. — Постарайся разузнать о нем все, что нужно!

— Слушаюсь, гэлун.

Самдан почувствовал неясную тревогу в душе, но не дал ей разрастись в озабоченность. «От таши-ламы мудрецы приезжают по серьезным делам! Но почему к Гонгору, разве он занимается обучением лам?»

Их отношения с ширетуем дацана давно уже были натянутыми. А ведь когда-то жили душа в душу и хорошо понимали друг друга! Причиной подозрительности, а потом и раздора стал нездоровый интерес Гонгора к научным делам Самдана.

— Может, прямо спросить у Гонгора, что за гость живет в дацане? — произнес Самдан вслух и рассмеялся: — Так он и скажет! Впрочем, что-то он все равно скажет…

Заперев дверь лаборатории, Самдан не спеша, с достоинством, соответствующим его рангу и значению в «Эрдэнэ-дзу», двинулся к покоям хубилгана. По пути он заглянул в библиотеку, чтобы взять последний том «Махабхараты».[81] Заходить к хамбо-ламе ученому ламе без книги было не принято, как и без приспособлений для письма. Не четки же ему перебирать, как какому-нибудь зачуханному баньди, типа Нанжина!

В библиотеке Самдан увидел незнакомого ему ламу в чалме, склонившегося над листами книги Цзонхавы. Прижав ладонь к сердцу, Самдан поклонился, прилепив к губам вежливую улыбку. Незнакомец ответил таким же кивком, но на лице его была растерянность, если не испуг. Странно, от чего бы это?

— Извините, что помешал вам.

— Это я должен извиниться перед вами, что занял помещение, которое принадлежит всем ламам дацана!

Незнакомец говорил на хорошем тибетском языке, но с каким-то неуловимым акцентом, не похожим на бурятский, тем более монгольский. Уж не китаец ли он?

— Я сейчас уйду, но должен вам заметить, что в дацане имеется лучший Цзонхава, чем тот, который читаете вы. Это — копия, к тому же плохая: много пропусков, неточностей и просто ошибок.

— Оригинал читает хамбо-лама Гонгор.

— Гонгор? — удивился Самдан. — Читает Цзонхаву? Это была вторая неожиданная новость! Гонгор, который вообще равнодушен к книгам, вдруг взялся за «Лам-рим чэн-по»! С чего бы это вдруг?! Уж не связано ли это как-то с поручением таши-ламы и странным гостем?

— Послушайте, уважаемый… Вы и есть тот лхрамба, что прибыл с каким-то поручением к Гонгору?

— Да, я — лхрамба Бабый.

— Очень странное имя для монгола…

— Я — бурят по матери и калмык по отцу. Отсюда — имя и акцент. Извините.

— Очень рад был с вами познакомиться, хотя ваше имя мне ничего не говорит. А я знаю многих ученых лам… Я — лхрамба дацана Самдан, лекарь.

Бабый вздрогнул: имя было громким. Уж не тот ли это Самдан, который по пульсу мог определить 300 болезней? Лхрамба дацана прошел к одному из дальних шкафов и, взяв какую-то книгу, склонился в прощальном поклоне:

— Мы еще увидимся с вами, лхрамба, и обо всем более обстоятельно поговорим! В том числе и о благословенном Цзонхаве…

Самдан ушел, но тяжесть не снялась с души Бабыя. Она удесятерилась. Не сегодня, так завтра этот лхрамба невзначай устроит ему экзамен, и если он его не выдержит… О своем позоре самозванца Бабый думать не хотел. Он теперь думал только о побеге из дацана. Но это был первый порыв. Успокоившись, Бабый пришел к мысли, что лхрамба-лекарь не так и страшен для него, как, если бы ему подвернулся лхрамба-богослов… Впрочем, покровительство хубилгана Гонгора тоже ведь что-нибудь стоит?

Решительно отодвинув том Цзонхавы, Бабый прошел к тем шкафам, где выбирал себе книгу лхрамба Самдан. Но здесь были не медицинские и не богословские сочинения, как он предполагал, а записи древних индийских и китайских легенд… Он что, еще и поэт, этот лекарь Самдан?