– Очень, – успокоила она. И они вместе уснули.

Те годы она воспринимала словно сквозь дымку мучительной усталости. Отдыхала она только в гостях у тети Эмили.

– Почему бы тебе не уговорить тетю Эмили продать этот громадный старинный дом и не переселиться куда-нибудь в более подходящее место? Тогда тебе перепадет хоть немного денег.

– Я не могу, Чарльз. Этот дом – вся ее жизнь. Пока она живет в нем, то чувствует близость тети Беа. Однажды она заговорила о переезде, но сделать это – выше моих сил.

– Ты чертовски сентиментальна, Рейчел. Мы изо всех сил боремся за выживание, когда нам вовсе не нужно этого делать. Ей даже не нужна кухарка или горничная, чтобы присматривать за ней.

– Как раз напротив. Она уже не может сейчас готовить. У нее страшный артрит, поэтому ей просто необходимо все время кого-то иметь возле себя. А деньги принадлежат ей, а не мне.

Чарльз и Рейчел жили очень скромно. Все сэкономленные деньги уходили на одежду для Чарльза. Его работа того требовала, как он объяснял. Сама же Рейчел никак не могла понять, зачем ее мужу столько разных костюмов.

– Видела я этих твоих жалких маленьких старикашек, у которых тебе приходится брать интервью. Все они одеты в серые потрепанные костюмчики. Не понимаю, к чему тебе так наряжаться перед ними, разве только, чтобы произвести впечатление.

– Такая у меня работа, радость моя. Не за горами то время, когда меня пригласят в солидную крупную газету, и тогда я, наверняка, попаду в корреспонденты или обозреватели новостей.

Когда Чарльз получил предложение работать в одной из крупнейших газет Лондона, его жалованье за один вечер увеличилось в три раза. Работа была связана с множеством заграничных поездок. Он освещал раздел новостей, для которого требовался свой английский корреспондент. Оба трепетали от восторга.

– Не знаю, – сказала Юлия. – Ты будешь находиться все время вдалеке от дома. Помни, если мужчина путешествует, за этим всегда кроется вина женщины.

– Перестань, мама. Какие глупости, – урезонивал ее Чарльз.

Рейчел смеялась.

– Если честно, то именно это и беспокоит меня меньше всего. Чарльз не относится к типу неверных мужчин.

Он обнял ее в знак подтверждения ее определения.

– Какие могут быть сомнения на этот счет? – вдруг ему неожиданно стало душно. Крошечная гостиная в Бридпорте показалась ему слишком тесной. – Пойдем, Рейчел, навестим Руфь. Она очень обрадуется, возможно, узнаем что-нибудь новенькое о Муне!

Руфь действительно пришла в полный восторг, увидев их обоих. Она забегала и засуетилась, засыпая их пирожными и печеньем.

– Муня скоро вернется домой. Он в субботу уедет из Нью-Йорка и пробудет несколько недель здесь перед поездкой в Израиль.

– Так бы хотелось с ним увидеться, – сказал Чарльз. – Передайте ему, чтобы, по возможности, навестил нас, как только приедет.

Они оставили детей Юлии. В последнее время Рейчел с трудом справлялась с Домиником. Ему уже исполнилось восемь лет, и Юлия души в нем не чаяла.

– Бабушка позволяет мне сидеть допоздна, – настаивал он на своем.

– Это потому, что каникулы, и тебе не нужно рано вставать в школу.

– Она лучше готовит, чем ты.

– Знаю, дорогой. Она это делает гораздо дольше меня.

– Я слышал, как она говорила госпоже Коухен, что ты совсем не умеешь воспитывать детей.

Это уже переполнило чашу терпения Рейчел. Сын смотрел на нее серыми спокойными глазами.

– Мне бы хотелось жить с бабушкой.

– Доминик, подумай, ты ведь уже взрослый, чтобы вешаться на шею бабушке, которая тебя окончательно избалует. Твоя мать – я, и ты должен быть со мной. Кроме того, папа скоро уедет, и ты мне будешь очень нужен как помощник.

Сара росла куда более покладистой в сравнении с Домиником. Она уже в 4 года точно знала, чего хотела. Юлию она, практически, не интересовала.

«Почему воспитание детей представляется столь неблагодарным занятием?», – задавалась она вопросом по разным поводам. Пока рос Доминик, она вынуждена была приглашать растущую на глазах команду мальчишек, а иногда и девчонок, в свой дом после школы, на каникулах. Истина, которую она постигала постепенно, состояла в том, что, как бы она ни любила своих собственных детей, чужие абсолютно ее не интересовали.

Она оказалась первой мамашей на улице, которая восстала против синдрома вечеринок, устраиваемых по поводу дней рождений. В тот год, когда родилась Сара, она покупала торт для дня рождения Доминика, из-за чего чувствовала себя страшно виноватой.

– Не глупи, дорогая. Ты же знаешь, что все равно не сумеешь испечь торт, – успокаивал ее Чарльз, когда она всхлипывала в его объятиях в тот вечер. – В некоторых женщинах материнское начало заложено от природы, как у моей матери, например, а у некоторых – его нет.

– А что ты думаешь обо мне, Чарльз?

– Послушай, дорогая. Ты немножко неряшлива в ведении домашнего хозяйства и не всегда помнишь о визитах к зубному врачу для детей, не так ли?

– Пожалуй, ты прав. Но я очень надеюсь, что Сара вырастет не такой.

– Она пошла в породу моей матери, так что беспокоиться за нее не стоит. А Доминик? Смотри, как у него хорошо все получается.

– Действительно, Чарльз. Мне все время хотелось с тобой поговорить об этом. Знаешь, мне кажется, что Юлия не всегда перед Домиником искренна в отношении ко мне. Иногда у меня такое чувство, что Доминик считает меня абсолютно неудавшейся матерью, ибо Юлия делает все гораздо лучше меня, кроме того, она постоянно критикует меня в присутствии ребенка. Это не очень справедливо по отношению ко мне.

– Она и дальше будет так поступать. Уже неисправима. И язык у нее всегда был острым, как бритва. Кстати, на следующей неделе Юлия приедет повидаться с семьей Макса. Пригласим их на ужин?

– Скорее всего. Жаль, что она заставляет меня чувствовать себя столь неподходящей.

– Она не подразумевает этого на самом деле. Просто ты излишне чувствительна.

Как-то раз, когда Рейчел позволила Чарльзу заниматься любовью, сама тем временем сочиняла подходящее меню, чтобы не вызвать упрека со стороны Юлии. Чарльз миновал один из тяжелых этапов наслаждения оральным сексом. Когда супруг исследовал ее бархатистые глубины, она чувствовала себя в поле действия неутомимого и вездесущего пылесоса «Хувер». Когда же она принималась ласкать вздыбленную плоть супруга, обычно по его просьбе, ей казалось, что она словно в детстве усмиряет их старый садовый шланг, который совершенно непредсказуемо вел себя во время ее мужественных попыток полить сад.

– Как тебе понравилось, любовь моя? – спрашивал Чарльз, приподнимаясь, чтобы набрать в грудь побольше воздуха.

Ей были видны только глаза, мерцавшие в копне ее волос под животом.

– Чудесно, Чарльз, – восклицала она. – Думаю, приготовлю кок-о-вэ с шоколадным муссом для пудинга.

– Звучит весьма заманчиво, – пробормотал Чарльз.

– Спокойной ночи, дорогой, – сказала Рейчел, быстро закрывая глаза, не чувствуя этой ночью в себе сил для выдающихся подвигов над непокорным дружком Чарльза. – «Какую одержимость исступленного желания может ощущать любая мать, целый день провозившаяся с ребенком-ползунком, таким как Сара, со всеми ее «уа-уа», «пу-пу» и «бух», – думала она, ожидая, пока Чарльз успокоится и уляжется поудобнее.

Чарльз прильнул к ней.

– Устала, любовь моя?

– Угу, – она притворилась засыпающей.

– Хорошо, ладно. – Он наклонился и поцеловал ее. Она еле сдержалась, чтобы не сморщиться. Ей всегда не нравился запах ее влагалища на его губах.

Он откатился на свою часть кровати, подумав о том, что поле битвы к следующему году у него увеличится. Антея становится все более неугомонной, а она – слишком обыденной. Игры вдали от дома гораздо безопасней. Даже в том случае, если мне придется пользоваться презервативом в интимной жизни с Рейчел, всегда я смогу предохранить ее от любой инфекции. Проклятое женское движение с их криками и визгами по поводу контрацепции уже сделало мужчину уязвимым перед инфекциями. Не то что в старые добрые времена, когда его можно было быстренько надеть и снять. Девицы, типа Антеи, принимают пилюли, но одному богу известно, где они проводят большую часть времени.