– Уже пробовал девочку? – хрипло интересовался он, тяжело ударяя Чарльза по спине. – Она должна быть веселой и не ломакой. Вот то, что надо.

От одного взгляда на этого человека Чарльзу становилось не по себе, и он съеживался от страха. Чем старше становился Макс, тем больше он толстел и балагурил. Его жена выглядела грустной и несчастной, а дети – нервно дергались и проваливались на экзаменах. Как раз перед тем, как Чарльзу сдавать экзамен по программе средней школы на повышенном уровне (после шестого класса), он заметил матери:

– Ты всех наших так хорошо знаешь, когда они собираются вместе, совсем как в семье Муни. У них тоже подобные сборища. Даже есть дядя, типа нашего Макса. И те и другие любят золотые украшения. Мама, в нас течет еврейская кровь?

Юлия очень строго на него посмотрела и ответила:

– Может, где-то у далеких предков, но мы – валлийцы, жители Уэльса.

Тема осталась закрытой на долгие годы.

К тому времени как тетя Эмили и тетя Беа подъехали вместе с Рейчел к воротам школы, было уже шесть часов. Темнело, и контуры старого грандиозного строения в стиле королевы Виктории неясно вырисовывались перед ними в вечернем полумраке. Рейчел испытывала бурную радость с оттенком страха. Она приготовилась к интернату, прочитав все книги по предметам, которые можно было только достать. Ее любимой была книга с названием «Школьная озорница», полная ночных пирушек и веселых проказ. Все девочки состояли в интимной дружбе – отношениях, совершенно неизвестных в замкнутом мире Рейчел.

Тетя Эмили часами рассказывала, на что это будет похоже. Все эти рассказы сплетали в себе чистой воды вымысел и стечение разных обстоятельств, поскольку тетя Эмили никогда не бывала в школе-интернате. Единственным реальным впечатлением был визит в школу, когда они с Беа привозили Рейчел на собеседование.

– Спальни были чудесными, правда, дорогая? – сказала она Рейчел.

– У меня будет много подруг, да?

– Разумеется, – ответила тетушка Эмили, занимавшаяся пришиванием бирок с инициалами к новой одежде Рейчел.

Девочке нравился ворох новенькой одежды. Она проводила уйму времени перед зеркалом, примеряя галстук и разглядывая девочку с длинными, густыми и блестящими волосами, большими серьезными карими глазами и крупным ртом. На нее смотрело важное отражение. Она вдруг ощутила внезапный крен в плавном и размеренном течении своей жизни. Все изменялось безвозвратно и навсегда. Теплый уютный кокон, окружавший ее до сих пор, вдруг нарушился, и она ощутила неуютный холод беззащитности. Она побежала разыскивать тетушку Эмили и, бросившись ей в объятия, расплакалась. – Я не хочу расставаться с тобой. Тетя Эмили тут же начала всхлипывать. – Но это же ненадолго. Половина семестра – несколько недель разлуки. Я буду писать тебе каждый день.

Они с рыданиями повисли друг на друге, поднявшись на ступеньки пансиона Святой Анны. Беа решила положить конец всем сантиментам.

– Пошли, – сурово приказала она Эмили. – Рейчел, тебе пора. Сейчас подадут ужин. Не опаздывай.

Увидев, какой был жалкий и одинокий у ребенка вид, она успокоила девочку:

– Все будет хорошо, Рейчел. Поверь мне. Как только ты устроишься и заведешь подруг, тебе не захочется возвращаться домой.

– Я хочу домой сейчас, – плакала Рейчел. Тетушка Беа крепко прижала ее к себе и пообещала:

– Приеду проведать тебя через две недели. Они медленно отъехали к воротам. Всю дорогу домой женщины молчали. Рейчел так много значила в жизни обеих, что вызванный ее отсутствием пробел будет трудно восполнить до тех пор, пока девочка не вернется.

– Думаю, надо сказать ей, как она к нам попала, – заметила Эмили. – У остальных детей почти у всех есть отцы и нормальные семьи.

– Я тоже об этом думала, – сказала тетя Беа. – Увидим, спросит ли она об этом во время каникул.

По прошествии первых нескольких недель Рейчел все еще оставалась в состоянии шока. Кроме шума от ста двадцати учениц, существовал, казалось, бесконечный свод правил, которые нужно было знать и безукоризненно исполнять. Самым священным считался «обязательный реверанс преподобной настоятельнице». Преподобная настоятельница была красивой, с лицом сирены, монахиней, которая величаво проплывала по коридорам и, как говорили, отличалась своей набожностью настолько, что даже самые худшие воспитанницы склоняли перед ней головы и с трепетом преклоняли колени. «Не бегать по коридорам», «Не разговаривать на переменах»… – список казался бесконечным.

Рейчел узнала, что ей предоставлено право принимать ванну два раза в неделю и два раза в неделю менять белые панталоны, а толстые синие шаровары позволялось менять только один раз в неделю. Она ужаснулась оттого, как ей пришлось раздеваться в первый день в спальне до майки и панталон.

– Рейчел, – одернула ее случайно проходившая надзирательница, – не будь бесстыдницей.

Рейчел в недоумении посмотрела на нее. Другие девочки, которые в это время копались в своих шкафчиках и ящичках, начали хихикать.

– Извините, госпожа надзирательница, – ответила она, – я вовсе не хотела показаться бесстыдной. Просто я раздевалась.

Надзирательница, которая оказалась единственной имевшей детей женщиной в школе, смягчилась:

– Возьми свой халатик, дорогая. Как только ты снимешь блузку, прежде чем снять белье, поворачивайся ко всем спиной и накидывай на плечи халатик. Это не сложно, если немного наклониться. Таким образом мы заботимся о своей нравственности и скромности.

– Благодарю вас, госпожа надзирательница, – покорно сказала Рейчел.

Каждая спальня имела название какого-нибудь цветка. Поскольку Рейчел исполнилось только десять лет, она размещалась в спальне для младших с названием «Фиалка». Там вместе с вновь прибывшими оставались несколько воспитанниц со стажем. Ежедневно, ровно в восемь часов вечера возле выключателя возникала сестра Вера, высокая, статная и злопамятная.

– Восславим Иисуса Христа, – взывала она. Щелчок, и свет гас. У Рейчел даже плакать не было сил, пока она не услышала шепот: «Рейчел – бесстыдница», «Рейчел – бесстыдница», «Она показала свой зад». Последовали смешки.

– Потише, пожалуйста, – приказала старшая в спальне.

Комната погрузилась в тишину. Слышны были только приглушенные всхлипывания вновь прибывших воспитанниц. Рейчел плакала, положив на лицо подушку.

– Господи, пожалуйста, позволь мне вернуться домой, – горячо молилась она.

Как бы ни было ужасно в школе, но Рейчел в течение нескольких первых дней нашла подругу. Обе учились в одном классе. Учительница истории знакомила их с понятием семейного дерева.

– Возьмем, например, Генриха VIII. Он имел шесть жен. Посмотрим… что получится, если мы условно поместим их вот здесь, – она деловито рисовала на доске.

– Видите, – сказала она, закончив схему, – сейчас очень наглядно вам представлена вся картина истории человеческой жизни. – Она обвела взглядом класс. – Кто пойдет к доске и попробует нарисовать свое семейное дерево?

Выбор остановился на Рейчел. Девочку почти всегда выбирали из группы, так как она была не по годам высокого роста. Сейчас этот выбор явно выставлял ее не в лучшем свете. Она низко опустила голову.

– Рейчел, ты слышишь меня? Учительница истории отнюдь не славилась в школе своим вредным характером. Рейчел взглянула на нее и тихо ответила:

– У меня нет семейного дерева. Еще младенцем меня отдали тетушкам на воспитание.

– О, прости, дорогая, – произнесла учительница истории и тотчас же вызвала желающих. Поднялся лес рук, кроме сидевшей впереди справа от Рейчел девочки.

После урока сидевшая впереди повернулась к Рейчел.

– Меня зовут Анна Комптон, – представилась она. – Меня удочерили.

– Правда? – удивилась Рейчел. – Слава Богу, я – не единственная. Ты знаешь, кто были твои мама и папа?

– Нет. Все, что мне известно, так это то, что женщина, которую я называю мамой, взяла меня из агентства по усыновлению католиков в Найтсбридже. Она сказала, что уверена в моем хорошем происхождении, так как меня доставили из приличного дома.