_______

Теперь о С<ереже>. Необходимо его вытащить. Он и так еле тянет, — все санаторское спустил, худ, желт, мало спит, ест много, но не впрок, недавно на пирушке у соредактора «Своих Путей» (получили ли??) ел привезенные из Парижа сардинки — и обмирал. И тихо, кротко, безропотно — завидовал. Его кроткие глаза мне всегда нож в сердце. Хотя б ради сардинок — необходимо.

В «Чужой Стороне» напечатан его «Октябрь». В «Своих Путях» несколько статей — тесных, сжатых, хороших. Но времени писать, естественно, нет. Начата большая повесть.

_______

Ольга Елисеевна, как Вы думаете, нельзя ли было бы получить на поездку что-нибудь из парижского фонда литераторов? За все годы здесь я однажды получила от них 250 фр<анков>. По-моему — могут еще. И не 250 фр<анков>, а 500 фр<анков>, — так давали Чирикову, я не хуже. М. б. — через Карбасниковых? А то ведь я не знаю, на что поеду. Иждивение не в счет: долги, жизнь, нужно оставить С<ережу>. По-моему — парижский фонд литераторов. Добиться можно. За три года — первая просьба. (Те 250 в 1923 г. прислали без моей просьбы.) По-моему идея — а? Только не прибедняйте меня слишком, а то дадут 50 фр<анков>.

Алины именины давайте праздновать вместе с Адиными, когда приедем? 18 сент<ября> — 1-го окт<ября> — давайте передвинем на 1-ое ноября. А потом Рождество — елка — Муркина первая — хорошо? Ему уже будет 10 месяцев.

Опишите жилище: расположение комнат, этаж, соседство. Тиха ли улица? Близка ли даль (застава)? Когда Олина свадьба? Неужели без нас? Мур был бы мальчиком с иконой.

_______

От Володи чудесная тетрадь, которой мы все чураемся, п. ч. слишком хороша. Але, ради Бога, ничего не присылайте, что есть — есть, чего нет — заведем. М. б. купим у той же А<нны> И<льиничны>, у которой грандиозная распродажа. Она скоро едет, раньше нас, с заездом в Берлин.

Не забудьте прицениться к кроваткам и складным (раздвижным) стульчикам. Это будет первая покупка.

Целую нежно, привет всем.

МЦ.

Р. S. Будете писать — перечтите все мои вопросы.

<Рукой С. Я. Эфрона:>

Дорогая Ольга Елисеевна,

Исхожу доброй завистью (не злостной) к Марине и Але. Париж представляется мне источником всех чудодейственных бальзамов, к<оторые> должны залечить все Маринины <…> обретенные в Чехии от верблюжьего быта и пр., и пр., и пр. Хотелось бы и самому очень. Но раньше весны вряд ли удастся.

О Вашей семье, даже о незнакомых членах ее, думаю, как о совсем родной. Кумовство наше прочное и нерушимое.

У Мура, кажется, прорезаются зубы, и он кричит так зычно, что заглушил бы и Шаляпина. Марина не спускает его с рук.

Сергей Яковлевич (тот) изъявляет свое согласие на бракосочетание Ольги Викторовны с Вадимом Леонидовичем и посылает благословение благодетеля.

Целую Вас и Аденьку. Остальным сердечный привет.

Ваш С. Я.

Получили ли последний № журнала? Послал из санатории.

Вшеноры, 21-го сентября 1925 г.

Дорогая Ольга Елисеевна,

Наш отъезд начинает осуществляться — о, чуть-чуть! В виде просьбы М<арк> Л<ьвович> немедленно представит ему[273] прэказ[274] (еще помните?) и с дюжину фотографий. Мы с Алей снялись, посылаю. У Али губы негра, не собственные. Думаю, через месяц паспорт и виза будут. Теперь думайте Вы — тверд ли в Вас — наш приезд? Ведь Мур нет-нет — да попоет, иногда и басом. Кроме того — «зубки». Сейчас он, например, на полном зубном подозрении: хныкает, ночью просыпается и пр. Все это в тесном соседстве — мало увеселительно, иные совсем не выносят крика — как Вы? И в доме ведь не только Вы, — чту, если Мур надоест? Труднейшая вещь — в гостях. (Пока пишу, Мур, гремя погремушкой, воет — долго — по<…> — настойчиво. Сквозь вой — всхныки.) У него моя манера — сдвигать брови, и морщина будет та же. Сидит. Ругается: скороговоркой, островитянски, интонациями. И почти всегда — мужчин. Будет — «феминист». <…> светлое, но ресницы темные, очень длинные. Сейчас он старше и четче карточки. В Париже снимем.

_______

У нас осень, хорошие ветра, сбивающие сливы, темнеет рано (мы за горой), гора в полосах паршивого медведя, расчесанного и изгрызанного. Пора помидор — дикого винограда — первых печек — последних жар.

Кончила Брюсова, принялась за «Крысолова», иные дни удается только присесть, весь день в колесе, вечерами голова пуста (от переполненности мелочами), сижу, грызу перо. Мои утра, мои утра! То, чего я тбк — никогда — никому — не уступала! Первая свежесть мозга, омытость мысли. Ночью может случиться лавина вдохновения, но для труда — утро. Ночи — прополохнэт! — впустую.

Но есть в этой жизни уют — сиротства. Сироты — все: и С<ережа>, и Аля, и я, и Мур. Сиротство от внешней скудости, загнанности в нору, в норе — сбитости. Уют простых вещей при восхитительном неуюте непростых сущностей. Уеду — полюблю. Знаю. Уже сейчас люблю — из окна поезда. Самое сильное чувство во мне — тоска. Может быть иных у меня и нет.

_______

Теперь — чту брать? Хлам — брать? Множество. Ехать навек или нб три месяца? Есть, напр<имер>, огромный серый клетчатый шерстяной распорок с Веры Андреевой, — АЛЯ в нем тонет. Может выйти хорошее платье. — Связываться? А летнее — подозрительного свойства — бросать? Всякие ситцевые линялости. Ход чувствований таков: как платье — зазорно, но могут выйти Але штаны. И не одни, а трое. И вечные. Но шить я не умею, следовательно будут лежать. А за это лежание — в багаже — платить. И везти в Париж — дрянь. В Париж, в котором… И неужели же ни я ни Аля не заслужили — раз в 100 лет! — новых — збсвежо — штанов?!

Пишу нарочно, чтобы Вы меня презирали, как презираю себя — я.

А коляску брать? У нас две: одна лежалая, волероссийская, рессорная, громоздкая, красивая, в которой пока еще спит, но из которой, явно, вырос. Другая — деревянная, сидячая, складнбя, тарахтящая, собственная, облезлая, но верная, — преданный урод — без рессор. Или бросить (передарить) обе? Не представляю себя переходящей с коляской хотя бы коровий брод в Париже? Верю в свои руки и ноги, коляска уже стороннее. И, вообще, подробно: каков квартал? Есть ли невдалеке (и в каком невдалеке?) сад — или пустырь — лысое место без людей, где гулять. Какой этаж? Рядом с «нашей» (наглость!) комнатой — кто будет жить? Через нас — будут ходить? Тогда не поедем, п. ч. у Мура (будущий музыкант, всерьез) трагически-чуткий слух и сон. От всего просыпается и всего пугается.

Большое поздравительное (и нравоучительное) послание того С<ергея> Я<ковлевича> к Дооде[275] в последнюю минуту затерялось. Отыщется — дошлем. Для доброго дела никогда не поздно.

Никогда не поздно.