Я, как видите, еще на Юге — приблизительно до 25-го, на Юге, который постепенно перестает быть югом (так же неуловимо и неуклонно, как друг — другом (на этот раз и смысловая — рифма!) — напр<имер> ныне сосна в окне — явно северная, п. ч. сквозь нее — не синь, а серебро: прохладного равнодушного неба. Купаться уже не хочется: либо жарко на воле — холодно внутри, либо обратно, но всегда — предвкушение, верней — угроза — озноба. Да я вообще землю (сухую, горную) несравненно предпочитаю морю: хождение (восхождение) — своему плохому плаванью, ибо я глубины — боюсь: трус, самый простой — физический.
Прогулки здесь чудные, но — скучно о чужих чудных прогулках? Нам и открытки чужие — скучны, если не особенно уж красноречивы. Но спутника — верного у меня за лето не нашлось: такого, с которым бы одинаково хорошо — идти, говорить, молчать. Были либо ходящие и неговорящие (говорящие — не то и не о том), либо говорящие — и неходящие — одна замечательная русская швейцарка,[1546] написавшая огромную книгу-труд — о русском причете (плачу по мертвым) — умница, красавица, но с больной ногой. И побыла недолго. Остальное — сменялось. Был у меня и молодой собеседник[1547] — моложе меня на десять лет — который приходил ко мне по вечерам на мою скворешенную лестницу — вечером гулять нельзя, п. ч. совершенно черно и все время оступаешься, а в комнате спит Мур — вот и сидели на лестнице, я повыше, он — пониже, беседовали — он очень любил стихи — но не тáк уж очень, ибо с приездом моей дочери (я не хотела, чтобы она летом сидела в Париже, да и случай был хороший — даром, на автомобиле) — сразу перестал бывать, т. е. стал бывать — с ней, сразу подменив меня, живую, меня — меня, — понятием «Votre maman».[1548] Пишу Вам об этом совершенно просто, ибо я все еще — на верху лестницы, и снижаться не собираюсь, рада бы — да не выйдет. Положение — ясное: ей двадцать лет, мне — сорок, не мне, конечно, — мне — никаких лет, но — хотя бы моим седым волосам (хотя начались они в 24 года: первые) — и факт, что ей — двадцать. А у нее — кошачий инстинкт «отбить» — лапкой — незаметно. Там, где это невозможно — она и не бывает, т. е. заведомо неравный бой: всех средств — и их полного отсутствия: ибо — у меня ни молодости, ни красоты, ни — не только воли к бою (нрáвлению), а мгновенное исчезновение с поля битвы: меня не было. Там где может быть другая (другая, чем голая душа: я) — меня не было. Такова я была и в 20 лет. И меня так же променивали. Не думайте, что это — рана. Честное слово: даже не царапина. Может быть — крохотная заноза, которую лучше всего — йодом.
У меня бесконечная трезвость, до цинизма. Я все знаю вперед — и все знала — и на этот раз. (Какое маленькое «всё»!) Кончилось тем (он нынче уезжает) что вчера он совершенно официально обратился ко мне за разрешением пригласить Алю (Votre fille)[1549] на прощальный обед в ресторан, на что последовал ответ: — «Il у a un an qu'elle est majeure.[1550]
(— Marina, que dois-je faire dans la vie? Puis-je étre écrivain? Je ne puis demander cela qu’à Vous. Etre écrivain — comme Vous l’êtes…» и т. д. — Soyez grand. Soyez plus grand que nature. Quant à écrire — personne ne Vous le dira, même moi: surtout — moi.[1551] — Таковы были первые разговоры.
И «Marina», без разрешения — но и без наглости — под наплывом душевной тревоги — к большой птице — под крыло. Было еще и: — Comment ferai-je sans Vous? Я, молча: — comme tous).[1552]
Вот и вышло — comme tous.
________
Мур — чудный, как вы точно сказали — белый негр. Но белого — мало: он совсем коротко — острижен, вот только — глаза, совсем беспощадные на этой бронзе. Страстный купальщик — частые скандалы по этому поводу: закупывается. Научился отлично плавать и нырять. Пляж здесь (тьфу! тьфу!) слава Богу — мелкий. И ходок отличный. Единственный из здешних детей, ходящий с нами на далёкие прогулки — и не устающий. Это в меня — моё.
Душевно — томится без дела, скучает по школе, читает всякую рвань (лучшее из рвани, но — рвань: Benjamin, Mickey, Dim Ulustré),[1553] но и Диккенса — «Лавку Древностей», — ему бы лучше всего в хорошую — швейцарскую или английскую — мальчишескую колонию: спорт, дисциплина, себе — подобные. Я ему — ни к чему, да я и слишком (словесно и душевно) — уязвима, требую всё обратное — веку, а он весь — свой век: весь свой век.
— Ну, вот. Это письмо опущу собственноручно в ближайшем городке Lavandou.
— Никаких вестей от Вашей belle-soeur[1554] — нeт. (Хорошо бы! Но не надеюсь.)
Принят в Совр<еменные> Зап<иски>, в сокращенном виде, мой Черт (из детской жизни).
Писала — мало. Приводила в порядок стихи последних лет. Кое-чего — добилась.
Целую Вас и детей и жду письма.
МЦ.
12-го октября 1935 г.
Vanves (Seine)
33 — 65, rue J. В. Potin
NB! 33 — бывший, № 65 — новый, пишите оба, учитывая консерватизм французов.
Милая Ариадна,
Начну с срочной просьбы: добыть и вернуть мне обе рукописи: 1) lе Gars (поэму) и 2) Neuf lettres (прозу), данные Вашему знакомому французу[1555] (секретарю? какого-то журнала) на просмотр.
Мне обе вещи срочно нужны для (возможного) выступления в Швейцарии[1556] и, тогда, — возможного их напечатания — там же.
Других экз<емпляров> у меня нет, есть только черновики, а дело спешное, ибо мне, чтобы получить приглашение, нужно сначала послать материал.
Я в отчаянии при мысли, что француз мог их потерять — ибо так уже однажды, в салоне Nathalie Clifford-Barney — co мной (теми же вещами) — было. Ничего не сделала (всё обещав! у нее было свое издательство) и потеряла. (Я не ассоциирую Вáс с Barney — сохрани Бог! Я знаю Вашу добрую волю ко мне, но ведь вещи — у чужого!)
Умоляю.
Если бы вещи были у меня на руках этим летом — швейцарское выступление было бы наверное, — я на Юге встретилась с русской швейцаркой, д<окто>ром словесности при базельском Университете, и от нее всё зависело, но без вещей она не смогла и не сможет — ничего.
— Умоляю! —
Приглашения делаются в течение Октября, чем раньше пошлю — тем лучше, собственно давно должна была бы послать, но все надеялась, что обнаружу ещё оттиски у себя. Наконец, перерыв все свои архивы (работала пять дней!) удостоверила, что все раздала и ничего не имею. Те, французу — последние.
________
