Никогда не выброшу ни крохотнейшего огрызка хлеба, если же крошки, — в печь и сжечь. Корка — в помойке — ЧУДОВИЩНО, так же как опрокинутый вверх дном хлеб или воткнутый в хлеб — нож. Меня из-за этого в доме считают скупой (объедки), я же знаю, что это — другое. Непритязательность и от отца и от матери: не снисходившей, не снижавшейся до любимого блюда (вообще — протестантски и спартански!) не подозревавшего, что может быть НЕ-любимое.

Как отношусь к пожиранию мяса? Чудесно, т. е. охотно «пожираю» — когда могу, когда не могу — обхожусь. (Всё мое отношение ко всему внешнему миру, т. е. ко всему, что со мной здесь может хорошего случиться, ко всему хорошему — в не — в этом одном слове «обхожусь», и даже теперь кажется уже вправе сказать: — обошлась.)

«Ученик» написан (тогда 62-летнему, ныне 75-летнему) Князю Сергею Михайловичу Волконскому (внуку декабриста, писателю), который этих стихов никогда не читал — я никогда не посмела, да он бы и не понял: есть люди, очень глубокие, и тонкие, и одаренные, но которым стихи (понимать) мешают. Он очень любит поэтов и постоянно их цитирует, но — по-другому (не цитирует по-другому, а любит). Латинский склад. Подружилась с ним в Москве 1921 г. и полгода переписывала ему начисто — из чистейшего восторга и благодарности его рукописи, — трех его больших книг[1340] — ВОТ ТАКИМ ПОЧЕРКОМ, и ни строки своей не писала — не было времени — и вдруг прорвалась Учеником: Ремеслом.[1341]

<Приписка на полях, вверх ногами:>

(Достаньте Быт и Бытие Кн<язя> С. Волконского, там есть большое, вводящее, посвящение мне. Тогда поймете нашу дружбу — и Ученика — и всё. Книга доступна, м. б. даже есть в библиотеке.)

Из крупных вещей Вы не знаете моей Поэмы Конца (в пражском сборнике Ковчег, каж<ется> 1924 г.). Это, кажется, была моя последняя любовь,[1342] т. е. первая и последняя такая (вовсе не самая высокая) и м. б. даже вовсе-лежачая, может быть и сильная тем, что — лежачая, о, не думайте дурного, это целый мир, очень сильный, только — низкий, без всякого презрения, а топографически, линейно-низкий: — ДОЛЬНИЙ — тише воды, ниже травы — блаженный мир! в котором я никогда не жила, в который только погружалась, ибо он — самое низкое, что есть, самый уровень низости — море, а м. б. — ниже уровня, минуя — уровень: родная бездна сна.

________

Ваши сны до жути правильны. Всегда (когда впервые — с родным) много-много говорю и гляжу мимо. Это (миновение) — мое основное свойство, моя отмета. Даже старый Князь Волконский мне, однажды: — О Вас не говорю, во-первых — Вы вне суда, во-вторых — Вы просто говорите в профиль. (До этого он говорил о необходимости всё время глядеть прямо в глаза собеседнику. Я иногда тоже гляжу—но тогда уж совсем не вижу, вижу—другое, выходит—гляжу—сквозь.)

Да, Кламар далёко, а Ревель — еще дальше.

_________

Итак, снимаю с Вас…

Бедных писаний моих Вавилонскую башню,

Писем — своих и чужих — огнедышащий холмик…

— всю гору, друг, все горы, вплоть до последнего тарусского холма…

Делаю это дружески и даже — матерински. (По-кавказски Вы кажется могли бы быть моим сыном? Да моей дочери этой осенью будет двадцать два года!)

Вне обиды, вне разочарования, — привычно.

До свидания — в письме. Ремесло, конечно, перелом, нет, не переполз — новый речной загиб, а м. б. и РАЗГИБ творческой жилы. Переломов у меня в жизни — не было. Процесс древесный и речной: рост, кажется?

МЦ.

<Приписка поперек страницы:>

Во мне всё сосуществовало, соданò было, с самого начала: с самого моего двухлетия и рождения и до-рождения, с самого замысла матери, хотевшей, решившей сына Александра (оттого я и вышла поэт, а не поэтесса). Поэтому, Вы правы, хронология не подходит, но она всё же — дорожный посох.

Кроме того, напоминаю. Психея единственная из моих книг — СБОРНИК, т. е. составлена мной по примете чистого и даже женского лиризма (романтизма) — из разных времен и книг. Она — не этап, а итог. В нее напр<имер> не вошла вся моя тогдашняя — русская, народная стихия — а как бывшая!

Просто — Гржебин[1343] в Москве 1921 г. заказал небольшую книжку. Я и составила Психею, выбрала се из огромного неизданного) материала 1916 г. — 1921 г. Выделила данную, эту, такую себя. (Из меня, вообще, можно было бы выделить по крайней мере семь поэтов, не говоря уже о прозаиках, родах прозы, от сушайшей мысли до ярчайшего живописания. Потому-то я так и трудна — как целое, для охвата и осознания. А ключ прост. Просто поверить, просто понять, что — чудо.)

Принять.

<Приписка на полях слева:>

О статье в Нови напишу непременно, не напоминайте и не торопите: за мной ничто не пропадает.

<Приписка на полях сверху, вверх ногами:>

Хорошо, что мы в Вашем сне гуляли, т. е. ходили. Сижу я только, когда пишу, а с человеком это для меня нестерпимая тяжесть. Я всегда из дому — увожу.

26-го февраля 1935 г.

Vanves (Seine)

33, Rue J. В. Potin

Милый Юрий Иваск,

Пишу вам нàспех — это письмо совсем не то — но те письма так и остаются, и корреспондент не получает ничего — кроме обиды.

Пишу Вам среди рукописи — даже-сей — целых трех! — о Гронском, которые должна слить — сбить — в одну. Одна была для П<оследних> Нов<остей> (не взяли, т. е. заваляли — и я взяла), другая для сербского «Русского Архива» (мы с Гронским — в архив! Si jeu-eunes[1344] Он — éternellement, но я, кажется — тоже — éternellement[1345]…), а третья — собственные мысли. Всё это буду читать 10-го, в Salle de Géographic — его и моим друзьям. Это — моя единственная гласность. М. б. — потом — возьмет Сербский Архив — по-сербски. По-русски мне о Гронском сказать не дали.

_______

Наспех — ответ:

Vanves — banlieue[1346] — пригород, в 15 мин<утах> ходу от последнего парижского метро. Развалина — 200 лет — каштан в окне — я.

Н<иколай> П<авлович> трагически погиб (случайность), но никаких «трагических» обстоятельств не было, — в полном цвете и силе. Обо всем этом — пишу, а Вы — не прочтете.

Вы первый сказали «сын Цветаевой». Первый — осознали. Спасибо. Георгий (материнская транскрипция) — Мур — родился 1-го февраля 1925 г., в воскресенье, в полдень — в чешской избе — в метель — в синем пламени загоревшегося спирта.

В меня: квадратом плеч, крупной головой, упорством, мыслью, словесной, верней — филологической одаренностью и математическим ничтожеством (первый во всем, кроме) — и более всего в меня — тем, что — в себя.