Затаив дыхание, собеседники Николая слушали его рассказ о встрече с английским поэтом. Имя Джорджа Гордона Байрона и его полные мятежной романтики поэмы и стихи уже тогда были известны образованной части русского общества.

Запрещенные царской цензурой произведения Байрона переводились тайно с английского языка на русский и являлись своего рода знамением свободолюбия.[37] Уже тогда, еще при жизни, его имя стало легендой. Поэтому понятно, с каким интересом Натали и Виктор Петрович ловили каждое слово человека, имевшего счастье видеть и говорить со знаменитым английским бардом.

– Скажите, правду говорят, что лорд Байрон один из руководителей карбонариев, что он как истый вольтерианец и якобинец решил извести всех королевской крови персон? – спросил его Сдаржинский.

– Об этом я точно не знаю. Потому что карбонарийские общества – суть тайные. Они стремятся к одному – объединить италийский народ, придавленный и расчлененный игом иноземных монархов на десятки мелких княжеств, королевств, герцогств… У карбонариев существует множество ячеек, которые называются «вентами» или «вендитами» или «ложами». Члены тайных обществ находятся сейчас в Италии повсюду. Их цель – вооруженным восстанием, вовлекая в борьбу народ, свергнуть иго иноземных тиранов и превратить Италию в свободную республику. Байрон дружил со многими итальянцами. Они. по-моему, руководители карбонариев. Например, он дружит с графом Пьеро Гамба, братом его возлюбленной, женщины необычайной красоты – Терезы Гвиччиоли. По-моему, Пьеро Гамба – один из виднейших руководителей самой верховной секретной «венты». От Байрона он ничего не скрывает. А вообще карбонарии умеют строго хранить свои тайны. Предателей и болтунов они карают смертью…

– Значит, Байрон – член их таинственного братства? – спросила Натали.

– Не сомневаюсь…

– Он красив?

Раенко рассмеялся.

– Вот настоящий женский вопрос!

– Но я задала его не из простого женского любопытства. Я много слышала, что внешность Байрона способствует его известности. – Она стала пунцовой до самых корней своих иссиня-черных волос.

– Простите за мою бесцеремонную шутливость, – извинился Николай. – Я постараюсь ответить вам: лорд Байрон действительно очень красив! Ему сейчас, наверное, немногим более тридцати лет. У него вьющиеся жгуче-черные волосы, как у вас, Наталья Дмитриевка. Огромные зеленоватого оттенка глаза. Гордая осанка и стройная фигура Он почти неприметно прихрамывал, но так, что человек, не знающий об этом, сразу даже не заметит этого недостатка. Но очарование Байрона – это не только его красивая внешность… Это… – Раенко сделал паузу, как бы подыскивая нужные слова.

– В чем же, Николай Алексеевич? – поторопил его Сдаржинский.

– Трудно сказать… Его очарование – в его чудесной душе. Он, словно сама муза поэзии, раз за тысячу лет сошедшая в образе человека на землю. Вот каким он мне кажется. – все более и более увлекаясь, говорил Николай. – Он поэтичен во всем и, наверное, больше всего прекрасен в своих стихах. А стихи его, если раз только услышишь, то не забудешь никогда в жизни! Это настоящие песни свободы. Вы только послушайте, что он написал в одном из своих стихотворений:

Стихи Байрона, отрывки из его поэм Раенко, отлично владеющий английским языком, переложил на русский Натали хорошо понимала английские стихи. Виктор Петрович – хуже. И когда некоторые строфы не доходили до него, юнкер вторично читал ему их в своем переводе…

На Сдаржинского поэзия Байрона подействовала, как хмельное вино. Он сидел буквально опьяненный звучными пламенными строчками. А когда через некоторое время Раенко, взглянув на часы, куда-то заторопился и, откланявшись, покинул гостиную Натали, Виктор Петрович, словно очнувшись от какого-то странного гипноза, порывисто поднялся с кресла и подойдя к кузине, стал страстно целовать ее руки.

Хотя это было грубым нарушением их договора – Натали строго-настрого запретила такое ухаживание – сейчас она ничем не выразила своего неудовольствия, относя его порыв к действию только что прослушанных стихов.

– Вам так… понравился Байрон? – спросила она, поднимая свои тонкие сросшиеся брови.

– Необыкновенно! Стихи этого английского лорда заставляют меня даже простить юнкеру его влюбленные взгляды, которые он бросал на вас…

– Полноте – не фантазируйте! – перебила его, вспыхнув, кузина. Как вы можете такое говорить? Ведь он совсем мальчик.

– Он уже совсем не мальчик. Это первое…

– А разве вы не знаете, что при равенстве лет мы, женщины, все же всегда старше вас, мужчин? Это отмечает, если не ошибаюсь, в своих персидских письмах Монтескье… Да, по-моему, Монтескье…[39] – возразила Натали.

– Но, дорогая кузина, вопреки всем философам амур не всегда придерживается их взглядов. Если вы запрещаете мне ухаживать за вами, то несправедливо это позволять другим.

– Пожалуйста, избавьте меня от этих подозрений, – с досадой, закусив губу, сказала кузина. – Я никогда не предполагала, что вы такой ревнивец. Стыдитесь! Это совсем не подходит вам…

Но странно, в голосе ее не было раздражения. И чуткий слух Виктора Петровича уловил в ее тоне новые, полные дружеского участия, интонации. Они настолько обрадовали его, что все ревнивые подозрения Сдаржинского, связанные с юнкером, мгновенно исчезли. Серые глаза Виктора Петровича повеселели. Он с благодарностью подумал о юнкере и только что прочитанных им стихах Байрона – может быть, они являются причиной неожиданной благосклонности к нему кузины.

С этих пор Сдаржинский стал питать искреннее, уже ничем не омраченное, расположение к Раенко, который в свою очередь, испытывая то же чувство к нему, стал почти ежедневно встречаться с ним в гостиной у Натали.

Николай рассказывал им все новые и новые занимательные истории о своем продолжительном пребывании за границей, знакомя с неведомым им миром европейских вольнодумцев, увлекательно рассказывая о карбонариях, их «вентах». Эти беседы обычно заканчивались прослушиванием стихов английского поэта, которые по-прежнему самозабвенно читал Раенко.

И Виктор Петрович с Натали стали в разговорах между собой называть Николая не иначе, как другом Байрона.[40]