Да, пожалуй, и свой родной язык он тоже позабыл, разговаривая столько лет на итальянском, как истый тосканец. Говорил он на английском, французском, латинском и только лишь изредка с попечителем на русском… А любовь к родине, как сказал ему Скванчи, – самое прекрасное, что дается человеку в жизни Он должен быть достоин этого прекрасного.
Николи развернул старую ученическую карту Европы. Он пером прочертил на ней свой будущий путь на родину…
Отсутствие Николи во время завтрака удивило, но не обеспокоило синьора Скванчи Он решил, что у юноши возникла сегодня необходимость пораньше пойти в университет. Поэтому в полдень, когда слуга подал ему письмо Николи, где тот нежно, по-сыновьи, прощался с ним и ставил в известность, что «направился по велению совести на родину, чтобы бороться вместе со своим народом против узурпатора», синьор Скванчи упал в обморок. Придя в чувство, он яростно отчитал слугу, который с опозданием подал ему письмо и стремительно бросился в комнату воспитанника.
Тщательное обследование помещения и опрос прислуги показали, что Николи покинул дом на рассвете, ничего не взяв с собой, кроме маленького саквояжа с бельем и кошелька со своими личными деньгами – десятком наполеондоров. На глаза Скванчи попалась лежащая на столе старая карта Европы. На ней рука Николи пометила маршрут побега. Тонкая чернильная линия пролегала от Падуи через Верону к Милану. Затем пересекала Альпы, швейцарскую границу, вела к столице этого государства Женеве. Скванчи все стало ясно.
– Бедный мальчик! Он направился прямо в осиное гнездо наполеоновских ищеек!.. И как я, глупец, вовремя не разгадал его опрометчивых намерений? Надо немедленно догнать его и спасти от беды!
И он приказал слуге собираться в дорогу.
А в это время Николи в углу переполненного пассажирами мальпоста[18] въезжал в предместье Вероны. Желая, как можно незаметнее добраться до Милана, он вышел в Вероне из мальпоста, сторговался с одним веттурино,[19] который за несколько золотых наполеондоров взялся доставить его в карете до Милана.
Веттурино – бородатый, низкорослый, похожий на гнома веронец, сразу заинтересовался странным поведением своего пассажира, молчаливой задумчивостью Николи и его явным стремлением держаться подальше от посторонних глаз. И хотя пассажир разговаривал с безупречным тосканским произношением, веттурино безошибочно почувствовал в нем иностранца. Уж очень этот высокий голубоглазый юноша был не по-итальянски медлителен, спокоен и корректен. Он скорее похож на представителя какой-то северной национальности: на датчанина, шведа или англичанина. Англичанина?! О, это, действительно, подозрительно! Не английский ли он шпион? Веттурино совершенно не интересовали борьба Франции против Англии. Ему было наплевать, что английский шпион может навредить Наполеону. Он боялся хотя бы косвенно быть втянутым в какую-либо неприятную историю. Ведь эти жандармы его величества императора французов по рассказам не очень-то церемонятся на допросах с итальянцами, даже со знатными. Говорят, что они бьют сильно по малейшему подозрению… Лучше с ними не иметь дела!
Поэтому, когда карета с Николи въезжала в пригород Милана и остановилась у заставы, веттурино, встретив строгий взгляд французских жандармов, выразительно повел своими черными большими глазами в сторону дремлющего Николи. Он ничего не сказал, не донес на своего пассажира. Это видит пресвятая Мадонна: не донес! Он только повел глазами, чтобы спасти себя от подозрения в причастии к делам своего странного пассажира.
Жандарм сразу же потребовал у Николи паспорт и, узнав, что он его не имеет, повел юношу в префектуру. В префектуре Николи наотрез отказался назвать полицейскому чиновнику свое имя и сообщить, откуда и куда он направляется. Тогда его подвергли тщательному унизительному обыску, но найдя только кошелек с несколькими золотыми, отобрали деньги.
Гордый отказ Николи отвечать на вопросы, его одежда и манеры, характеризующие его как образованного, а следовательно, знатного человека, произвели большое впечатление на полицейского комиссара. Он решил, что Николи хотя и важная персона, но, наверное, все же преступник, что раскрытие его тайных, несомненно опасных происков против Франции не пройдет незамеченным. Это дело возможно откроет перед его начальством недюжие способности его, скромного полицейского комиссара, и будет содействовать его дальнейшей карьере. Поэтому полицейский комиссар решил быть осторожным. Он решил сначала собрать как можно больше сведений о личности задержанного и, естественно, обратил внимание на кучера. Церемониться с ним, итальянцем, полицейский комиссар не собирался. И с веттурино случилось именно то, чего он так боялся. Он встретился с неумной полицейской недоверчивостью Его полная неосведомленность о Николи принималась как хитрое запирательство. Комиссар самыми жестокими мерами пытался выжать >гветтурино все, что только тот мог знать о своем пассажире. Рослые ажаны-жандармы стали усердно бить несчастного кучера. Запертый в душную темную комнату, слушая приглушенные крики докрашиваемого веттурино, Николи пришел в отчаяние. Он ни за что не хотел говорить свое имя врагам, а французские жандармы были в его глазах именно врагами, ни за что не хотел он и прибегать к помощи своего попечителя, впутывать его в так смешно и печально закончившуюся историю побега Кусая до крови губы, Николи предался самому мрачному настроению и начал думать о самоубийстве.
Однако долго находиться в таком состоянии ему не пришлось. Внезапно прекратились вопли веттурино. Потом раздались шаги и дверь, щелкнув запором, распахнулась. Николи увидел синьора Скванчи, который со слезами на глазах бросился к нему и сжал его в своих объятиях. На худощавом лице полицейского было явно видно разочарование. Его мечта о поимке важного преступника – иностранного шпиона – врага его величества императора рассеялась как дым. Задержанный оказался всего-навсего юным шалопаем, сбежавшим от своего воспитателя. Правда, юноша был сыном русского дворянина и, очевидно, богача, если имел возможность учиться за границей, в Италии. Он хотел, видимо, из патриотических чувств бежать к своему царю, чтобы служить ему, сражаясь против императора. Но все это звучало настолько несерьезно, что не представляло для полицейского департамента ни малейшего интереса. Утешить разочарованного комиссара удалось синьору Скванчи лишь при помощи столбика золотых наполеондоров да в какой-то мере трогательным рассказом о благородном порыве русского юноши. Комиссару припомнилась его собственная санкюлотская юность, когда он добровольцем сражался под знаменами будущего императора, тогда только бригадного генерала – «маленького капрала», как называли его солдаты. Он тоже, как безумный, бросил тогда все, чтобы служить родине. С тех пор прошло немало лет, и комиссар привык свои самые сокровенные мысли облачать в приемлемую для нового времени форму.
– О, я хорошо понимаю вас, – сказал он Скванчи. – Ваш воспитанник обожает своего государя. Русские не меньше, чем мы, французы, обожают своего императора. Он желал посвятить свою юную жизнь царю… Это прекрасно!
Николи, услышав это, вспыхнул от гнева. Он хотел было запальчиво ответить, что ненавидит всех тиранов, но любит родину! Но Скванчи незаметно наступил ему на ногу Николи понял сигнал и сдержался А комиссар решил, что юношу, видимо, приятно смутила его похвала.
Вернувшись в Падую, Скванчи уже не оставлял воспитанника без самого бдительного надзора. Николи теперь и днем и ночью находился под чуткой и нежной его опекой.
– Видишь, мой мальчик… Не так-то легко посвятить себя родине. Сейчас для тебя это еще невозможно. Ты должен набраться терпения и готовиться к этому, – не уставал твердить ему Скванчи, когда замечал печальный, угрюмый взгляд воспитанника.
– Я все равно буду ей служить, – ответил Николи, упрямо хмуря густые рыжеватые брови.
