Николай был всегда слишком занят вольнолюбивыми книгами, мечтами… Но и скромные знаки его внимания Натали были дороже всего на свете. Короткая жизнь Николая для нее незабвенна. И как только она узнала о геройской гибели любимого, первым желанием Натали было уйти в монастырь. От этого поступка ее удержало только инстинктивное отвращение к отшельничеству, бессмысленные обрядности, Чтение сочинений Вольтера здесь, очевидно, сыграло не последнюю роль.

Получение небольшого наследства после неожиданной смерти одного далекого родственника, давшее ей возможность быть материально независимой от кого-либо, окончательно отбросило мысль о монастыре. Отныне она решила посвятить свою жизнь памяти любимого человека, служению его вольнолюбивым идеалам.

Натали незамедлительно купила у старой Сдаржинской полюбившийся ей дом на берегу моря и стала почти безвыездно жить в обществе домоправительницы Амалии Карловны, проводя все время за чтением книг, изучением медицины и философии.

Ее уединенную жизнь неожиданно нарушило появление кузена.

После бурной встречи Виктор Петрович добился права посещать ее. Он почти каждый день приезжал к Натали. Ему доставляло огромную радость находиться в ее обществе. Иногда ему удавалось уговорить кузину выехать с ним «в свет», побывать среди друзей и знакомых. Двери самых знатных домов Одессы были всегда гостеприимно раскрыты перед ним – самым богатым помещиком юга Украины.

И как ни хотел Сдаржинский развеять меланхолию Натали, такие визиты она совершала очень неохотно. И не потому, что не любила общество веселых, жизнерадостных людей. По натуре своей она была находчива, остроумна, умела вести непринужденный разговор в аристократическом обществе. Но хорошо зная пустоту его, она под любым предлогом откладывала посещение балов, театральных представлений.

– Вам надо, мой друг, уделять больше внимания делам, Заботиться о дальнейшем устройстве собственной жизни, – говорила ему не раз Натали и прерывала их встречи. Она безжалостно запрещала кузену на несколько месяцев появляться у нее в доме. В таких случаях Виктор Петрович уезжал в Трикратное. Он настойчиво старался постичь все тайны управления хозяйством своих огромных имений. Он привозил из Одессы книги иностранных знатоков земледелия, читал их запоем, расспрашивал крестьян об их труде, присматривался к деятельности своего управляющего. Целыми ночами хозяин Трикратного обдумывал, составлял прожекты, планы преобразования своей наследственной земли. Он каждый день вспоминал наставления своей кузины:

– Вам досталось наследство – огромное количество степной плодородной почвы. Неужели у вас, как у большинства наших ленивых невежественных помещиков, не хватит ни желания, ни ума, ни сил превратить все эти земли в плодородные нивы, сады и принести счастье тем, кто вашу землю обрабатывает?

Слова Натали обычно вызывали улыбки у всех, кто слышал их, кроме его одного. Для Виктора Петровича в них звучала надежда: большим трудом, достойным настоящего мужчины, завоевать у Натали уважение, а может быть, и любовь к себе.

После очередной длительной разлуки с кузиной, когда Виктор Петрович снова посетил ее дом, его ждал неприятный сюрприз. В гостиной Натали, в его любимом удобном кресле у камина, сидел, весело щуря синие озорные глаза, юнкер в артиллерийском мундире.

У Виктора Петровича учащенно забилось сердце. Натали внимательно оглядела его, улыбнулась приветливей чем обычно, представила ему юнкера. Это был тот самый мальчик, что когда-то, еще до войны, присылал Натали письма из Италии. Она их не раз читала Сдаржинскому. Теперь их автор Николай Раенко превратился в рослого, на целую голову выше Сдаржинского, юношу. Он вернулся на родину и поступил в конную армейскую артиллерию.

Раенко был остроумным темпераментным собеседником, сопровождавшим свои слова энергичной итальянской жестикуляцией, к которой он, очевидно, привык, прожив много лет в Тоскане. Его рассказы об Италии, полные негодования против ее поработителей-чужеземцев, взволновали слушателей. Он поведал о революционных обществах карбонариев которые созданы во всех многочисленных королевствах и герцогствах Апеннинского полуострова.

– Карбонарии – это значит по-итальянски угольщики… Так называют себя бунтари, которым ненавистен гнет поработителей – австрийских деспотов Габсбургов. Карбонарии уже взялись за оружие, в Неаполитанском королевстве вспыхнула революция[35] а в Португалии хунта во главе с полковником Сенульведа совершила государственный переворот, урезала власть тирана, провозгласив конституционную монархию. Там и здесь действовали восставшие офицеры. Неплохо бы и нам последовать их примеру! – Раенко молодцевато расправил свои широкие, украшенные новенькими юнкерскими погонами плечи.

Хотя Раенко первый раз в жизни видел Сдаржинского, он откровенно делился с ним своими взглядами. Такая беспечная болтливость сначала не понравилась Виктору Петровичу, но потом он понял, почему юнкер не опасается быть с ним откровенным. Он, видимо, узнал о нем от кузины.

«Значит, этот юнкер уже бывал у Натали, когда я отсутствовал», – уколола его ревнивая догадка. И все же Виктору Петровичу понравился Раенко. В горячей откровенности Николая звучала подкупающая искренность, и перед ней не могла устоять ледяная вежливость, с которой встретил его Сдаржинский.

Когда же юноша беспечно поведал, как сам был принят в общество карбонариев, Виктор Петрович пожал ему руку.

– Я завидую вам, – сказал он юнкеру

– А я, откровенно, – вам, – с мальчишеской непосредственностью рассмеялся Раенко. – Я только в Италии размахивал карбонарийским кинжалом, а вы – я это знаю от Натальи Дмитриевны – предводительствовали партизанским отрядом, освобождали в сражениях родину от войск узурпатора. О, как мне хотелось тогда вернуться в Россию, чтобы сражаться с врагом! Весь мир еще восхищается подвигами войск наших. Нам сочувствуют даже французы, которых мы победили, не говоря уже об итальянцах, немцах и англичанах.

– Ну, простите – это уж вы хватили через край, – покачал головой Сдаржинский. – Что касается англичан – трудно поверить. Они высокомерно считают нас рабской отсталой страной.

– Вы не правы! Лучшие из англичан искренно желают нам освободиться от деспотизма, – взмахнул длинными руками, словно птица крыльями, Раенко.

– Кто же из этих-то лучшие – позвольте спросить? – усмехнулся Сдаржинский.

– Байрон! Я всего лишь один раз в жизни имел счастье встретиться с сим необычайным человеком. Узнав, что я русский, он долго расспрашивал меня о нашем отечестве. Но что я мог рассказать о России, если сам с детства был оторван от нее. Все же он продолжал расспрашивать меня. Россия его очень интересовала А потом Байрон сказал, что, видимо, наша страна снегов уже услышала могучий голос свободы и скоро пробудится ото сна…[36]