— Хороший пес, — с нажимом сказал воевода и погладил зверя между ушей. — Правильно сделали, что забрали его себе.

— Не обижает других собак? — уточнил я с улыбкой, подходя ближе.

— Он умный, — уверенно ответил Морозов. — Даже миски их не трогает. Понимает, что старость надо уважать.

Я усмехнулся, открыл дверь и сел в салон. Аргумент проводил меня внимательным взглядом, будто проверяя, что всё делаю по уставу. Морозов занял место за рулём, завёл двигатель и, повернувшись ко мне, приподнял бровь.

— Куда едем, княже?

Я продиктовал ему адрес, где предлагал встречу Молчанов. Воевода кивнул, и авто выехало с территории и свернуло на шоссе, уходящее в сторону леса. На мгновенье мне померещился рыжий хвост, который сразу же исчез в ближайших кустах.

Дорогу и лес затянул молочно-белый туман. Такой плотный, что его, казалось, можно было резать ножом. Фары выхватывали мокрый асфальт, блестящий будто стекло.

Силуэты деревьев с обеих сторон смыкались в высокий коридор. Тёмные стволы тянулись вверх, кроны переплетались. Иногда в свете фар в тумане мелькали белёсые берёзы, словно призрачные стражи.

Машина мчалась вперёд, фары выхватывали из марева только несколько метров дороги, а дальше путь застилал туман. И в этой дымке мне всё время чудилось движение, как будто кто-то невидимый идёт рядом, с интересом наблюдая за нами. И ждёт, когда мы оступимся.

Ощущение чьего-то присутствия было настолько явным, что я поёрзал в кресле и поправил воротник пиджака. Морозов бросил на меня короткий взгляд, но не произнес ни слова.

На встречной полосе появилась патрульная машина жандармерии. Белая, с широким синим мазком краски вдоль борта, она казалась здесь чужеродной, как знак порядка на покрытой туманом трассе в этих диких местах,

Фары нашей машины и их свет полоснули друг друга навстречу, и на секунду лица внутри салона стали видны. Два жандарма, сосредоточенные и хмурые, скользнули по нам взглядом.

Я чуть повернул голову, следя, как их машина исчезает за поворотом. А затем откинулся на спинку сиденья и задумался о «Фонде Завета».

Я, выдержав паузу, всё же спросил:

— Вам что-нибудь известно об этом фонде?

Морозов пожал плечами, взгляд его оставался спокойным, но в голосе проскользнула тень настороженности:

— Только то, что его основал ещё старый князь. Причём аккурат перед самой смертью. По задумке правителя, для работы в этот фонд должны были набираться существа из старшего народа.

Я постучал пальцами по подлокотнику, будто отбивая ритм, и пробормотал:

— А теперь он ожил. Как раз в тот момент, когда пришло время конфисковывать имущество Курносова.

Воевода повернул голову, посмотрел на меня пристально:

— Вы им не доверяете?

Я пожал плечами, стараясь придать жесту безразличие, хотя внутри было неспокойно:

— Ну почему же? Какой смысл был оставлять телефон, если бы эти… люди хотели меня обмануть? Да ещё и приглашать после этого на встречу.

Помолчал, затем добавил, чуть тише:

— Просто странно всё это. Слишком уж вовремя они объявились.

Морозов хмыкнул, но взгляд его задержался на дороге дольше обычного, словно и сам почувствовал: за совпадениями почти всегда кто-то стоит.

— И в чём странность? — уточнил Владимир, скосив на меня внимательный взгляд.

Я покачал головой, пытаясь подобрать слова:

— Это сложно объяснить. Просто… мне показалось, что этот Молчанов будто умеет читать мысли.

Морозов хмыкнул, но без улыбки:

— Ну, у старшего народа свои особенные таланты. Может, он и впрямь умеет делать что-то подобное.

Я провёл ладонью по колену, словно стирая невидимую пыль, и продолжил:

— А ещё мне кажется, что именно они убедили Курносова переписать имущество. Слишком уж быстро он сдался.

— Пока что я не вижу в этом фонде ничего дурного, — спокойно возразил воевода. — Деньги, мастер-князь, — они только людям интересны. У старшего народа свои ценности. Им не нужно злато и серебро, если только это не…

— … драконы, — закончил я за него, а потом, немного сдав голос, переспросил: — Неужто такие тоже есть в нашем мире?

Владимир усмехнулся уголком губ, но взгляд его потемнел, будто он видел больше, чем собирался сказать вслух:

— Много чего есть во всех мирах, — ответил Морозов загадочно, и в машине на миг стало тише, чем хотелось бы.

Я не решился уточнять, что именно считается ценным для старшего народа — не хватало ещё угодить в лекцию, после которой сон был бы обеспечен. Вместо этого сунул руку в карман пиджака и нащупал там гладкую, тёплую поверхность жёлудя.

Жёлудь, к слову, тот самый, поднятый ещё у хижины, где мы разбирали земельный спор между Митричем и Иволгиным. С тех пор я его не искал и уж точно не перекладывал. Но каждый раз он словно сам находил дорогу обратно в мой карман, как непрошеный, но настойчивый спутник.

Я не стал удивляться. Это ведь Северск. Здесь всё происходит по своим, местным законам, тем, что вне пределов края не работают. И чем дольше я здесь жил, тем яснее понимал: лучше не спорить с такими мелочами. Они всё равно окажутся на своих местах.

Машина въехала в город, мягко покачиваясь на булыжной мостовой. Узкие улочки петляли, словно нарочно путали дорогу, а я вглядывался в лица прохожих. Мальчишки-газетчики наперебой выкрикивали свежие заголовки, зазывая купить свежий номер, торговцы сновали у прилавков, спешащие люди то и дело оборачивались на автомобиль, но сразу же отворачивались, словно боялись задержать взгляд дольше положенного.

Наконец, колёса мягко скрипнули у массивных ворот. Серое трёхэтажное здание возвышалось передо мной. На первый взгляд — непримечательное, но слишком ухоженное, чтобы быть просто «домом». Прямой фасад сиял свежей побелкой на карнизах, окна сверкали лаком, а обновлённая штукатурка ещё пахла известью. Дом будто бы смотрел на меня — холодным и настороженным взглядом, за которым всегда что-то скрывается.

Воевода заглушил двигатель, обернулся ко мне:

— Прибыли, мастер Медведев.

Я задержал дыхание, посмотрел на гладкие стены, за которыми явно таилось больше, чем хотелось бы знать. Вдохнул глубже, будто набираясь решимости, и тихо сказал:

— Подождите меня в машине.

Слова прозвучали просто, но внутри у меня шевельнулась тревога: будто это был не визит, а шаг в сторону чего-то, что уже ждало меня за этими полированными рамами.

Морозов молча кивнул. Я открыл дверь, вышел из машины и направился к небольшому крыльцу из серого камня. Ступени встретили меня холодным эхом, и, поднявшись, я потянул на себя тяжёлую дубовую дверь, увенчанную логотипом: голубь, летящий в синем небе и сжимающий в клюве ветку. Настолько миролюбивый, что сразу хотелось спросить, сколько стоит такой герб для домашнего камина.

Я шагнул внутрь.

В холле фонда царило оживление, для Северска совершенно несвойственное. Просторное помещение гудело голосами, как улей. По широким плитам из белого известняка туда-сюда сновали люди, переговариваясь, словно всё здесь было куда важнее и быстрее, чем за пределами этих стен.

Справа у окна группа мужчин в сюртуках ожесточённо спорила, размахивая руками так, будто решали не судьбу проекта, а что-то куда выжнее. Их громкие реплики глухо отражались от стен и тут же тонули в общем гуле.

Рядом две женщины в строгих платьях, склонившись над папками, шёпотом сверяли записи, как будто речь шла о великой тайне, хотя со стороны это выглядело, словно они спорят о правильности запятой.

И тут мимо меня стремительно пронёсся кот. Самое любопытное, что на его лапах, как мне показалось, мелькнули всамделишние лапти. Я моргнул и мысленно решил списать это на усталость. Хотя, зная Северск, можно бы задуматься: не пора ли и мне обзавестись какой-нибудь парой таких.

И стоило мне присмотреться, как сквозь привычные личины людей стали проступать облики тех, кем были эти «люди» на самом деле. У одного светились глаза, другой двигался слишком плавно, словно текла вода, у кого-то были чересчур длинные пальцы, под личиной кого-то проступали очень острые скулы. Старшего народа было настолько много, что в висках запульсировала боль. И я отступил на шаг, замотав головой, словно пытаясь отогнать морок. Видимо, здесь было слишком много разных представителей старшего народа, и мое чутье начало сдавать сбой.