— Добрый день… — начал я, стараясь говорить миролюбиво, если не сказать ободряюще.

— Вечер уже, — оборвала меня невидимая собеседница с тем тоном, который мог бы свернуть молоко. — Мы никого не ждём. Если вы хотите что-то продать, то приходите завтра, опосля полудня.

Связь прервалась, и динамик замолк так резко, словно его лично обидели.

Мы с Морозовым переглянулись. Я для приличия откашлялся и вновь нажал на кнопку.

— Что же за наглые людишки такие… — донеслось сквозь помехи, будто приём вёлся из соседней рюмочной. — Мы не подаём. Будете трезвонить — собак спустим. Потом не жалуйтесь… Хотя кому вы будете кляузы писать из песьих желудков?

— Мы пришли по делу, — попытался я внести нотку официальности в этот театральный балаган.

В ответ до нас долетела отборная брань, с такой лексикой, что даже псы во дворе замолчали от шока.

— Ну это уже наглость, — процедил сквозь зубы Морозов.

— А мне послышалось, что дамочка сказала: входите, гости дорогие, — ответил я и неспешно расстегнул пиджак.

— Вроде и я слышал что-то похожее, — усмехнулся воевода, и в его голосе прозвучала та самая готовность, с которой обычно заходят в дом, где не то что не ждут, а уже мысленно стреляют из-за штор.

Я медленно, положил ладонь на прохладный металл ворот. Внутри меня вздрогнула сила.

— Ну что же, — произнёс я тихо, словно обращаясь не к Морозову, а к небу, — если вежливость здесь не в ходу, придётся постучаться по-северски.

Поднял руку. Воздух вокруг задрожал, завихрился, будто собирался в кулак. Где-то в кронах деревьев зашелестели листья, предвещая грядущую бурю. Секунда, и порыв ветра ударил в ворота с такой яростью, словно сама стихия возмутилась хамству у домофона.

Железные створки затряслись, застонали, а потом со скрежетом вывернулись внутрь, вырвав опоры забора с корнями. Металлические листы выгнулись и с оглушительным грохотом отлетели в сторону особняка, припечатавшись к фасаду. От удара внутри дома, вероятно, посыпалась посуда и покачнулась судьба одного бывшего управляющего рыбнадзором.

Я сделал шаг во двор, стряхивая с пальцев остатки туманной силы, которая словно прицепился к коже.

Морозов молча наблюдал эту бурю в отдельно взятом дворе, потом чуть кивнул и, не скрывая удовлетворения, произнёс:

— Вот так и надо входить в дома, где князю отвечают без уважения.

— С ветерком, — усмехнулся я и направился по развороченной дорожке к парадному входу, оставляя за спиной прохладу, потрёпанный забор и морально униженный домофон.

Мы не успели пройти и нескольких шагов, как по вымощенной дорожке из-за особняка выбежали трое псов. Крупные, тяжёлые, с массивными телами, поросшими густой шерстью. Их шеи сдавливали ошейники, собранные из новеньких цепей. Звери неслись к нам с рычанием, в котором звучала решимость защитить вверенную территорию любой ценой. В их взглядах не было ни сомнения, ни страха. Только ярость и безусловная преданность.

Морозов, даже не взглянув на меня, поднял руку, и перед ним вспыхнуло пламя. Несколько огненных шаров сорвались с его ладони и ударились о землю, рассыпаясь искрами и жаром. В воздухе сразу запахло раскалённым металлом и дымом.

Я продолжил его плетение. Провёл рукой в сторону, и огонь, подхваченный жестом, вытянулся в широкую, пульсирующую полосу, загораживая дорогу. Стена пламени поднялась, взвыла к небу и ревом наполнила двор. Тепло окатило лицо, и в этом звуке было больше власти, чем в любой речи. Закрытые плафонами магические фонари замигали и погасли, погрузив половину двора в полумрак.

Псы резко остановились. Один приглушённо заскулил, второй отпрянул, третий попытался рывком обойти огонь, но, почувствовав жар, тут же отступил. Собаки развернулись и, поджав хвосты, скрылись за домом, оставив после себя только следы на разогретом камне и запах мокрой шерсти. В воздух потянулся дым, полетели искры, скрывая нас от глаз хозяев особняка за густой пеленой.

— Мы ведь сначала постучались, — напомнил я и шагнул вперёд. — Вежливо. Дважды. Но если кто не понял — сила растолкует.

На порог особняка выскочила дородная женщина, закутанная в вязаную шаль цвета старого борща, с которой свисали кисточки, трепещущие на ветру. На голове у неё красовался высокий шелковый тюрбан, так и не решивший, принадлежит ли он восточной принцессе или вдове богатого купца. Лицо хозяйки дома было покрыто слоем косметики, как штукатуркой: густо, небрежно, с верой в силу румян и помады.

— Это безобразие! — завопила она, голос её срывался на визг, будто это был паровозный свисток. — Мой супруг уже вызвал жандармов! Вам, лиходеи, не поздоровится! Я таких, как вы, с порога вычищаю, как грязь с коврика!

Она бросилась к краю крыльца и заорала, будто собиралась перекричать сам ветер:

— Шарик! Бобик! Армагеддон! А ну, на них! На них я сказала! Кому сказала? Рвать и кусать!

Но псы, ранее полные воинственного пыла, теперь таились где-то в глубине двора и, судя по всему, искренне делали вид, что их вовсе не существует. Ни один из них даже ухом не повёл. Только в траве что-то хрустнуло. Возможно, Армагеддон решил затаиться до лучших времён.

— Ах вы, бесстыжие! — завыла хозяйка дома, размахивая руками так, будто собиралась взлететь. — Да вы знаете, кто мой муж⁈ Он государев слуга! Человек важный, признанный! Его бумажки полканцелярии подписывают! Вы кто такие, чтоб к нам без спросу⁈

Она металась по крыльцу, как заморская птица.

— Это вы всё устроили! Вы! Порчу имущества! Разрушение ворот! Бесчинство! Это ведь государственная собственность, между прочим! А за это вам будет! Да я жалобу напишу самому Осипову! Письмо в личные руки! Я ему писала, когда мусор у нас не вывозили! Что за дикость, что за варварство⁈ Это же, можно сказать, нападение! Я и князю пожалуюсь!

— Вот как? — ехидно поинтересовался из-за стены дыма воевода и взглянул на меня. — Прямо князю?

— Да-да! — подтвердила женщина. — Я и ему писала! На столб, что у нас криво стоял! Он все исправил. И просил писать по любому поводу! Я ведь не одна здесь! Я жена уважаемого человека! Я эту подлость так не оставлю!

Она аж задыхалась от собственного гнева, лицо стало ярко-малиновым, а чурбан слегка съехал набок, словно даже он решил, что здесь слишком жарко.

На пороге, словно по сценарию дурного спектакля, вдруг возник сам Курносов, хозяин дома и, по совместительству, нераскрытая звезда самодеятельного театра. На мужчине был восточный стёганый халат ярко-синего цвета, расшитый замысловатыми золотыми завитками, с кистями на поясе, которые прыжками отражали нервное состояние владельца. На ногах виднелись кожаные тапочки с затейливым бисерным орнаментом, в которых, казалось, он вышел прямиком из сказки.

В руках у Курносова было ружьё. Блестящее и, судя по всему, очень любимое, потому что хозяин дома держал оружие, как усыпанную драгоценностями реликвию, а не оружие. Мужчина потрясал им в воздухе, будто собирался рассеять невежество гостей одним взмахом ствола. Причем броню глава рыбнадзора не активировал. Значит, либо не собирался нападать, либо был очень самоуверен и решил, что мы простые приезжие разбойники, которые по незнанию осмелились напасть на богатый особняк. Из простолюдинов или бастардов. А значит боевой магией не владеем. Только фокусами в виде легкого ветерка да огненной стены. Ну, либо дворянин на государевой службы совсем позабыл, что такое тренировки, и теперь просто хочет запугать пришлых статусом.

— Это что здесь у вас происходит⁈ — завопил он, так что по саду снова поползли шорохи, а псы окончательно спрятались в кустах. — Кто посмел⁈ Кто посмел тревожить покой Курносовых⁈

Он сделал шаг вперёд, грудь колесом, подбородок вверх, халат развевается, кисти прыгают, как возмущённые гимнасты.

— Я вам не кто-нибудь, я государственный человек! Я с бумагами! Я с подписями! Я с печатями! — истерично прокричал он, потрясая ружьём. — Я этого так не оставлю!

Мужчина вдруг ткнул стволом прямо в нашу сторону.