Сегодня утром стало абсолютно ясно, что литейно-механическим мастерским Горского пришёл окончательный и бесповоротный абзац. Мало того, что едва ли не половина оборудования оказалась выведенной из строя. Так ещё и на восстановление денег нет. На банковском-то счету они, конечно, значатся, но наличные отсутствуют как класс.
Горский обратился к Смирнову, который теперь распоряжался всей оставшейся кубышкой третьего Сибирского корпуса, но тот не счёл возможным выделить средства на восстановление частного производства. И ходатайство Кондратенко на момент нашего отхода из Артура положение дел не исправило.
Пока Константин Николаевич был в роли просителя, он исправно критиковал Стесселя за его прижимистость. Но едва став материально-ответственным лицом, тут же изменил своё отношение к подотчётным средствам. Он мог с лёгкостью списать любые суммы на строительство укреплений. Но выделить деньги на восстановление частного предприятия уже опасался. Ибо с кого спросится, как не с него.
Дурдом? Согласен. Хотя в его позиции и есть резон. Это пока война, все несутся вперёд, бегом, скачками, всё для фронта, всё для победы. А потом приходит мир, и начинается разбор кто, куда, зачем и почему. Кому захочется оказаться в роли козла отпущения? Так что человек умный лишний раз подумает, как провернуть всё в правовом поле.
Впрочем, я уверен, что это всего лишь первая реакция. Чуть позже решение найдётся. А может, пока мы сидим тут на горе, оно уже и принято. Ну не верю я в то, что Смирнов настолько дуболом. Ладно Анатоль, тот тупо сдал крепость, но Константин Николаевич ведь до последнего собирался оборонять Артур.
Хотя-а… Вот всегда имеются эти самые «хотя» и «но». Он ведь был комендантом крепости и по должности имел право всех к ногтю, и отменить решение о капитуляции, взяв причастных под стражу. Возглавить гарнизон и продолжить оборону крепости. Пусть бы у него даже ничего не получилось, но он должен был хотя бы попытаться это сделать. Но он побоялся ответственности и предпочёл самоустраниться. Как по мне, то его место на скамье подсудимых рядом со Стесселем…
Утро, по обыкновению, выдалось туманным, а потому выдвижение батарей на позиции мы увидеть не смогли. Когда же тот рассеялся, с переднего края заухал крупный калибр, забрасывающий Артур мощными фугасами. Вот никаких сомнений, что самураи обстреливают именно город, а не оборонительные позиции. Ну хотя бы потому, что на очередной штурм у них пока недостаточно сил и средств.
Причём в очередной раз ведут огонь не вслепую, а с помощью корректировки с шара, зависшего на высоте в сотню сажен. Вообще-то, разобраться с этой неприятностью как два пальца об асфальт. Достаточно обычной трёхдюймовки и замены замедлителя в шрапнельном снаряде на мой состав, увеличивающий дальность. Всё. Нет нужды даже в специальном станке, довольно подкопать яму под станину с сошником, чтобы придать большой угол возвышения, и готово. Аэростат это не самолёт, и висит на одном месте, а потому и выцелить его куда проще. Несколько шрапнельных снарядов — шар превратится в решето. И его починка потребует много времени.
Казалось бы, бери и делай. Вот только не всё так просто. Как показывает практика, японцы достаточно быстро учатся. Да, с завесой и парашютом у них пока ничего не получается, но именно что не получается, и им неизвестны технологии. Шрапнель же и у них имеется, а до остального додуматься несложно. И яркое тому подтверждение те самые подвижные батареи, из-за которых мы тут и торчим.
Так что разобраться с аэростатами просто. Тут сомнений никаких. Иное дело, что нам использование воздушной корректировки и разведки куда выгодней, чем японцам. Начав же сбивать их шары, мы подскажем самураям, как можно расправляться с нашими. Да, их можно починить, да, у нас, в отличие от японцев, проблем с водородом нет. Но потеряем от подобного противостояния мы больше. Потому и помалкиваю в тряпочку. Если ситуация изменится, то с японскими воздушными наблюдателями разобраться можно буквально за один день. Лично ссажу их с неба.
Пока же приходится принять сложившееся положение дел. И коль скоро повлиять на обстрел города мы не можем, будем проводить тщательную рекогносцировку. Нужно же понять, как именно получится заткнуть осадные орудия. Благо обзор с вершины высоты сто сорок четыре хороший, а я помнил из изученных мною в прошлом материалов расположение продовольственных складов и артиллерийских парков.
Конфигурация фронта, конечно, серьёзно отличается, и на полное совпадение рассчитывать не приходится, но ведь хоть что-то должно же пересечься. С временными железными дорогами у японцев пока не очень, хотя работы в этом направлении и ведутся. Но они уже успели перешить основную ветку, и по ней полным ходом идёт переброска боеприпасов из Дальнего.
Отсюда прекрасно видны станции Чанлиндза и Суанцайгоу, как и суета у пакгаузов. По моим сведениям, там должны находиться артиллерийские парки, и, судя по всему, так оно и есть. Дистанция не больше шести вёрст, а значит, в зоне поражения моей пушки в режиме миномёта. «Скат» вполне может занять позицию в паре-тройке кабельтовых от берега и, прикрываясь высотой, на которой мы сейчас находимся, вести интенсивный перекидной огонь. Да, на пределе дальности, но цель ведь неподвижная.
А ещё я вижу, как японцы тянут от основной магистрали ветку за Поворотную гору и дальше за Хошань. Над возведением насыпи трудится не меньше трёх тысяч согнанных китайцев. Ну или нанятых, в чём я сомневаюсь. Главное, что работы идут ударными темпами, и вскоре осадные мортиры получат возможность вести огонь по горе Высокой, являющейся ключом к обороне крепости.
Похоже, генерал Ноги решил сделать ставку не на стационарные осадные батареи, а на подвижные. Их можно относительно легко вывести из-под ответного удара, а также появляется возможность манёвра огнём. Дальнобойность мортир составляет порядка девяти вёрст, что накладывает на осаждающих некоторые ограничения. А железная дорога позволяет быстро перебрасывать орудия и обеспечивать на определённом участке подавляющее огневое превосходство…
Бомбардировка продолжалась часа четыре, пока к полудню паровозы не потянули составы обратно. Наша корабельная артиллерия пыталась достать их и обстреливала железнодорожный путь, но стрельба велась вслепую, а потому чемоданы морского калибра падали далеко в стороне, не в состоянии навредить японцам.
— Цезарий Иванович, если не ошибаюсь, вон та вершина это Дагушань, — произнёс я.
— Вы не ошибаетесь. Но с неё невозможно корректировать огонь, так как железная дорога прикрыта высотами, перекрывающими обзор. И несмотря на использование воздушных шаров, из-за рельефа они бесполезны.
— Зато мы видим Дагушань, и дорога у нас как на ладони, — заметил я.
— Вы это к чему? — глянул на меня Лоздовский.
— К тому, что мне не нравится насыщенность местности войсками противника. При таких раскладах уничтожить все осадные орудия не представляется возможным. А от частичного толку немного. Да и героем посмертно мне становиться не хочется.
— И что вы предлагаете?
— Воспользоваться тем, что под осадные орудия выделили только три паровоза, и эти составы как выдвигаются на огневые позиции, так и возвращаются вместе. Отправим к железной дороге две группы по четыре бойца. Батареи растягиваются примерно на полторы версты. Подрываем заряды с двух сторон и замыкаем весь их главный артиллерийский кулак на сравнительно небольшом участке железной дороги. Вот здесь, — я указал на карте участок, который наметил как ловушку для самураев.
— И тогда японцы оказываются под прямым воздействием главного калибра наших броненосцев, огонь которых мы сумеем скорректировать, — закончил мою мысль Лоздовский.
— Именно. Группы подрывников следующей ночью выходят к месту эвакуации. Скажем, вот к этому мысу, — указал я на карте точку далеко в стороне от места нашей высадки. И закончил: — Группа же корректировщиков здесь, на холме, по завершении задачи уходит на «Скате».
