— Я видел цифры.

— Вот. И Запад это видел тоже. Для них это… неожиданно. Звезда, которая не просто улыбается в камеру, а реально работает. Ломает стереотипы. Таких там единицы.

Лигачёв встал, прошёлся к окну. За стеклом — февральская Москва, серое небо, голые деревья.

— Как это вписывается в нашу линию?

— Идеально вписывается, — Примаков позволил себе лёгкую улыбку. — Открытость сильного. Мы не прячемся, не боимся. Наши люди — лучшие в мире. И не только в спорте, но и в человечности. Советский чемпион становится лицом международной гуманитарной организации — это признание. Признание того, что наши ценности — общечеловеческие.

— А риски?

— Минимальные. Сергеев — человек надёжный. Проверенный. Семья хорошая: жена, сын. Никаких скандалов, никакой грязи. В политику не лезет, глупостей не говорит. Идеальный представитель. Плюс ещё и орденом награждён, боевым. Помнишь ту историю с заложниками?

— Да, точно, ты прав, — Лигачёв вернулся к столу, сел. — Что от нас требуется?

— Формально — ничего. Они приглашают его в Женеву, там европейский офис ЮНИСЕФ. Церемония, фотографии, запись каких-то материалов. Но я бы рекомендовал… — Примаков сделал паузу, — проинструктировать товарища Сергеева. Объяснить контекст. Расставить акценты.

— Боровик?

— Именно. Генрих Аверьянович как раз по этой части. Советский комитет защиты мира, международные контакты, работа с общественными организациями. Пусть Сергеев прилетит в Москву, поговорит с Боровиком. А уже потом — в Женеву.

Лигачёв задумался. Постучал пальцами по столу.

— Хорошо, — сказал он наконец. — Готовь бумаги. Я доложу Григорию Васильевичу.

— Думаешь, он будет против?

Лигачёв позволил себе усмешку.

— Романов? Против того, чтобы советский чемпион стал лицом международной организации? Нет, Евгений Максимыч. Не будет. Это как раз то, что он любит. Победа без единого выстрела.

Звонок из посольства пришёл на следующий день. Кривцов говорил сухо, официально:

— Ярослав Георгиевич, вам необходимо прибыть в Москву для консультаций. Вылет — двадцать третьего февраля. Билеты будут в консульстве. Вас встретят.

— Понял. А…

— Всё остальное узнаете на месте. До свидания.

Короткие гудки.

Катя смотрела на меня вопросительно.

— Москва, — сказал я. — Послезавтра.

— Это хорошо или плохо?

— Это значит, что дело серьёзное. И что они не сказали «нет».

Москва встретила морозом и низким серым небом. Минус двенадцать, позёмка, колючий ветер. После барселонских пятнадцати градусов тепла — как удар.

В Шереметьево меня ждал чёрный «ЗИЛ» с правительственными номерами. Молчаливый водитель, молчаливый сопровождающий в штатском. Никаких объяснений, только короткое: «Едем на Проспект Мира».

Советский комитет защиты мира располагался в солидном сталинском здании. Высокие потолки, мраморные лестницы, красные ковровые дорожки. Всё дышало основательностью и официозом.

Меня провели на третий этаж, в приёмную с табличкой «Председатель».

— Ярослав Георгиевич? — секретарша подняла глаза от бумаг. — Генрих Аверьянович ждёт вас. Проходите.

Боровик оказался совсем не таким, каким я его представлял.

Почему-то я ожидал увидеть типичного советского функционера — грузного, седого, в мешковатом костюме. Но передо мной сидел подтянутый мужчина под шестьдесят, с живыми умными глазами и быстрой улыбкой. Одет элегантно, по-западному. Английский твид, хорошие ботинки, дорогие часы.

— Слава! — он вышел из-за стола, протянул руку. Рукопожатие крепкое. — Рад познакомиться. Много о тебе слышал. Садись, садись.

Кабинет был обставлен со вкусом. Книжные шкафы, картины, фотографии на стенах. Боровик с Хемингуэем. Боровик с Керенским. Боровик с каким-то американским президентом — кажется, Картером.

— Чай? Кофе?

— Чай, если можно.

Он нажал кнопку на столе, распорядился. Сел напротив, закинул ногу на ногу.

— Ну что, Слава. Давай начистоту. Ты понимаешь, зачем ты здесь?

— В общих чертах. ЮНИСЕФ, посол доброй воли.

— Верно. — Боровик кивнул. — И ты понимаешь, что это не просто почётное звание?

— Понимаю.

— Это работа. Серьёзная работа. Ты станешь лицом — одним из лиц — крупнейшей гуманитарной организации мира. На тебя будут смотреть. Тебя будут слушать. Каждое твоё слово, каждый жест будет интерпретироваться. И не всегда доброжелательно.

Секретарша принесла чай. Боровик подождал, пока она выйдет.

— Я много лет работал журналистом. Корреспондентом в Америке. Знаю, как устроена западная медиа-машина. Они умеют выворачивать слова наизнанку. Находить подтексты там, где их нет. Создавать скандалы из ничего.

— Я стараюсь не давать поводов.

— Знаю. Потому ты здесь и сидишь. — Боровик улыбнулся. — Ваша с этим англичанином работа в Валенсии — это было сильно. По-настоящему сильно. Не для камер, не для прессы. Вы поехали туда сами, работали руками, вложили свои деньги. Это заметили. И это оценили.

Он отпил чаю, продолжил:

— ЮНИСЕФ — организация с историей. Они работают с сорок шестого года. Помогают детям по всему миру. Вакцинация, питание, образование, защита от насилия. Серьёзные люди, серьёзные программы. И они очень тщательно выбирают, кого приглашать в послы.

— Почему я?

— Потому что ты — идеальный кандидат. — Боровик загнул палец. — Первое: ты известен во всём мире. Четыре «Золотых мяча» — это не шутка. Тебя знают в Европе, в Америке, в Азии. Второе: ты молод, красив, успешен. Образец для подражания. Третье: ты доказал, что способен не только говорить, но и делать. Валенсия. И четвёртое…

Он сделал паузу.

— Четвёртое: ты советский человек. Гражданин СССР. И это, Слава, меняет всё.

— В каком смысле?

— В прямом. До сих пор послами доброй воли были западные звёзды. Американцы, европейцы. Советского спортсмена на этой позиции не было никогда. Ты будешь первым.

Я молчал, переваривая услышанное.

— Понимаешь, что это значит? — продолжил Боровик. — Это значит, что мир увидит: Советский Союз не империя зла, как любят говорить на Западе. Это страна, которая воспитывает людей, способных не только побеждать, но и помогать. Людей, для которых гуманизм не пустое слово.

— Пропаганда?

Боровик рассмеялся.

— Можешь называть это пропагандой. А можешь правдой. Разница в том, веришь ли ты сам в то, что делаешь. Ты веришь?

Я подумал о Гандии. О пожилой женщине в чёрном платке, которая сказала мне «gracias». О размокших диванах и горах мусора.

— Верю.

— Вот и хорошо. — Боровик кивнул. — Тогда давай поговорим о деталях.

Следующие два часа мы обсуждали практические вопросы. Церемония в Женеве, как себя вести, что говорить. Запись промо-материалов какие тезисы использовать, каких тем избегать. Работа с прессой — как отвечать на провокационные вопросы.

Боровик был хорошим учителем. Опытным, терпеливым. Он не читал мне лекций о марксизме-ленинизме, не требовал заучивать цитаты из решений партийных съездов. Он говорил о простых вещах: о том, как важно слушать собеседника, как не дать себя втянуть в ненужную полемику, как сохранять достоинство в любой ситуации.

— Главное правило, — сказал он под конец, — будь собой. Не пытайся казаться кем-то другим. Ты — советский спортсмен, чемпион мира, человек, который помогает людям. Этого достаточно. Этого более чем достаточно.

Мы пожали друг другу руки.

— Удачи в Женеве, Слава. И… — он чуть помедлил, — спасибо.

— За что?

— За то, что такие люди, как ты, существуют. Это делает мою работу осмысленной.

В Женеву я летел двадцать четвёртого февраля.

Полтора часа от Москвы до Цюриха, потом ещё сорок минут на машине до Женевы. Альпы за окном, чистейший воздух, аккуратные швейцарские деревеньки. Другой мир. Третий за последнюю неделю — после Барселоны и Москвы.