Получив высокую должность, Алексашка страшно зазнался и даже больше не позволял отцу поднимать на себя руку, вколачивая в сына жизненную науку. Теперь он считал себя умнее своего отца, хотя значительную часть жалования по-прежнему отправлял семье и крестьянской общине откуда вышел – понимал, что без их помощи и заступничества ничего бы не добился. Понимать – понимал, а всё равно считал себя выше всех родных что до сих пор хлебают щи одной ложкой на всю семью.

К заморскому гостю Алексашка сначала отнёсся неприязненно и сухо. Приказ митрополита показать и объяснить устройство паровой машины он вовсе посчитал глупым, хотя вслух, естественно, ничего не возразил. Но разговор с итальянцем начал сухо, отвечая на вопросы коротко и только на сам вопрос, без дополнительных объяснений, надеясь, что иностранцу вскоре надоест и он отстанет.

Однако, проклятый Фрязин (старорусское название всех выходцев из Южной Европы романского происхождения), похоже только распалялся и продолжал сыпать вопросами словно их там внутри него черти штамповали. Раз и готовы сто новых вопросов. Ещё раз и ещё сотня новых на подходе.

А самое главное чёрт иноземный похоже всё понимал и по одним только скупым объяснениям Алексашки. Впрочем, дорога длинна, а собеседник попался явно интересный, даром что иностранец. Мало по малу Алексашка оттаивал и к концу пути они уже вместе следили за давлением в котле и меняли кольца на клапанах, когда те изнашивались и переставали прилегать, достаточно плотно выпуская пар вовне тем самым сбрасывая общее давление в системе.

Дрова для пародвижителей заготавливались на специальных промежуточных станциях. Иногда это были действительно хорошо просушенные, аккуратно нарубленные чурочка к чурочке, дрова, иногда пережжённый в ямах дровяной уголь.

Нельзя сказать, чтобы другие пародвижетели постоянно разъезжали туда и сюда по дорогам, но несколько раз, за время пути, таковые встречались. Все они являлись грузовыми моделями, тянущими за собой вереницу повозок.

Иной раз, когда станции не находилось поблизости, приходилось поработать руками заготавливая дрова самостоятельно.

Пока они ехали на север, погода становилась холоднее. Лист прокрасился жёлтой краской, хотя и не весь и не везде. Яркая русская осень постепенно вступала в свои права принося, вместе с дождями и ночной прохладой, самые необыкновенные смешения жёлтых, красных, зелёных и коричневых цветов. Леонардо пришёл в настоящий восторг и часто делал наброски на привалах. В том числе он зарисовал грифелем сам пародвижитель и склонившегося над ним Алексашку придав мальчишке взрослое, озабоченное выражение лица. Этот рисунок Леонардо подарил Алексашке чем окончательно расположил к себе парня.

За время пути мастер продолжал учить русский язык и разбираться в хитром устройстве пародвижущего мотора раздумывая возможно ли приспособить его к летающей машине и если да, то как – ведь он кажется слишком тяжёлым для полёта.

Митрополит время от времени беседовал с Леонардо на общие темы исподволь склоняя юношу к отречению от католичества и принятию православия. Так ничего не добившись, Филипп Первый пожаловался в частной беседе Джану Батиста: -Еретик, как есть еретик. Ставит знание человеческое вровень с божьем и считает, что нет ему границ. Знаешь, что он мне однажды заявил?

Chi disputa allegando l’autorità, non adopra l’ingegno, ma piuttosto la memoria (Кто спорит, ссылаясь на авторитет, тот использует не разум, а лишь память).

Или, вот ещё: Nessuna umana investigazione si può dimandare vera scienza, se essa non passa per le matematiche dimostrazioni (Никакое человеческое исследование не может называться истинной наукой, если оно не прошло через математические доказательства)!

Джан Батиста хорошо знал старика и видел, что его недовольство напускное. Они не были друзьями, но и московского митрополита и дипломата, а заодно специалиста по выполнению деликатных поручений, вполне можно назвать соратниками, сплотившимися вокруг Ивана Третьего и отдавших всех себя ради проведения в жизнь его идей. Поэтому Джан Батиста позволял себе говорить с Филиппом Первым вполне свободно: -Твоё преосвященство, не ворчи – ворчание есть грех, а заодно признак старости.

Митрополит запыхтел, но промолчал.

-Кроме того, я ведь знаю, что тебе нравятся такие как он – любопытные и дерзкие. Способные не просто молча согласиться, но пропустить твои слова через себя, а пропустив найти возражения и высказать их в лицо, не стесняясь разницы в положениях и званиях.

-То верно, -согласился Филипп. -Бог любит любопытных. А дерзость что? Всего лишь признак пытливого ума и горячего сердца. Она не направлена во зло.

-Кроме того, вспомни как говорил наш государь, -добавил Джан Батиста. -Все хорошие инженеры где-то глубоко внутри немного еретики.

-Пусть так, -соглашался старик. -Лишь бы работали на благо государства русского и истиной веры. Если на то будет божья воля, то я сам, лично, отмолю все их грехи какие они только будут.

И это тоже были слова царя Иоана. Главное работай – приноси пользу. Тогда тебе будет простительно весьма многое. И даже твои грехи, в случае надобности, отмолит кто-то другой. А ты – продолжай делать то, что умеешь, работай или служи на благо молодого русского царства.

Жизнь за царя! Для того же Алексашки это совсем не пустой звуком. Всё что имел – он получил из рук Ивана Третьего и по его воле. От того был вернее и преданнее чем кормимый хозяином с руки пёс.

***

Москва – сердце державы царя Иоана. Она словно движитель в паровой машине толкает поршни и заставляет весь остальной механизм двигаться дальше. А сердцем и первопричиной всех происходящих изменений являлся, без всяких сомнений, сам царь Иван Третий Васильевич. Кем был этот таинственный человек обещавший Леонардо своё покровительство и помощь в постижении абсолютно всех тайн мироздания? Что за правитель, который одной только своей волей ломал многовековые устои как сухие тростинки и толкал, тянул, рвал жилы, но всё равно тащил молодое русское царство… куда? К ему одной видимой цели.

Действительно ли он ангел господний, или, хотя бы, его посланник? Или, быть может, его отправил на землю и наделил чудодейственными силами и сверхъестественным прозрением никто иной как враг рода человеческого?

С этим таинственным человеком предстояло встретиться Леонардо вскоре по прибытию в Москву.

Москва – город, закованный в камень и сталь. Сотни высоких и низких труб создают постоянную дымовую завесу. И хотя основные производства явно старались расположить с подветренной стороны и в некотором отдалении от самого города, но всё же, в безветренную погоду, серое облако висело над домами подобно одеялу.

Многочисленные новые здания, сложенные из красного кирпича, придают городу торжественный, но вместе с тем и немного мрачный оттенок. Купола церквей и соборов сияют золотом и таже золотом горят боярские гербы на воротах их родовых усадеб. По мощённым камнем мостовым то и дело проезжают пародвижители распугивая обывателей громкими пронзительными гудками. Особенно любят гудеть богатые дворяне в длиннополых кафтанах, купившие себе такой пародвижитель в личное пользование и день и ночь катающиеся по московскому пригороду.

Москва – кипящий котёл, где в одну сторону бегут торопящиеся на уроки школяры, в другую идут маршем стрельцы. Бородатые бояре гнут шапки перед царскими посланниками. А черносошный крестьянин или ремесленник, благодаря своему уму и расторопности, могли взлететь так высоко, как никогда не смогли бы раньше. В духовных семинариях молодых священников учили, что служба царю и служба богу неразделимы и нет высшего блага чем благо родной державы. Боярский и крестьянский сын могли вместе ломать голову над одним чертежом в Приказе Дивных Дел или сидеть за одной школьной скамьёй. Даже девушкам ныне, по велению царя, открыто таинство учения. Их допускали в школы, разумеется отдельные, и готовили из них кочегаров, химиков, животноводов и всех прочих кого не хватало бурно развивающемуся русскому царству.