И ведь это только то, что было в карманах. Ранцы и мешки с личными вещами из палаток тоже надо будет проверить.

В любом случае, по сравнению с тем, что досталось из общака контрабандистов, — сущая мелочь. Монеты там, кстати, тоже были и немало, это без учёта золотых, ну там я как-то не подумал про аквариумы. А теперь точно надо найти и поставить в качестве предмета интерьера.

Краем глаза заметил: расстрелянных уголовников тоже утащили в овраг — к немцам. Предварительно полностью раздев. Даже меня никто не просил помочь с погрузочно‑разгрузочными работами — сами справились.

Когда я пообещал, что присоединившихся к нашей дивизии поставим на довольствие, это была не просто фигура речи. И выдачей временных солдатских книжек тоже ничего не ограничивалось. Документы — это вообще личная инициатива Любови Орловой.

Я же каждому новому бойцу сразу выдавал полный комплект обмундирования и всего, что только можно счесть положенным. Не штудировал уставы — ориентировался на собственное представление о «должно быть». Форма, ремень, фляга, котелок… Вилки, ложки, солдатский вещмешок для всего этого добра — всё шло в набор.

По‑хорошему, новенькую форму следовало выдавать после бани. Да и вообще всё остальное — в спокойной обстановке, а не тут, на бегу. Но откуда у нас баня? Я, конечно, каждому выдал по куску мыла, но пользоваться им предстояло ещё не скоро.

Зато психологический эффект работал на полную. Только что люди были бесправными пленными — без ничего. А теперь вступили в мою дивизию — и у них уже есть всё. Подозреваю, даже больше, чем положено по уставу: я не жадничал. И ещё — резкий контраст с теми, кто в дивизию не пошёл: у них по‑прежнему не было ничего.

Вспомнил: среди барахла у контрабандистов попадалась советская форма — или не совсем советская, кто разберёт, когда она ношеная и свалена в кучу. Всю эту груду я и вывалил. Если немецким обмундированием не брезгуют, то и это возьмут. Мне не жалко — тем более что имеются целые склады новенькой формы. Заметил: некоторые новые бойцы, переодеваясь, отдавали старую форму бывшим товарищам по плену. Я не возражал.

Одного не выдавал — оружия. С ним я не спешил. Во‑первых, ещё не решил, как комплектовать вооружение. Выбор есть. Скорее всего, остановлюсь на трёхлинейках — но пока размышляю. Во‑вторых, доверия к новичкам пока нет. Вдруг кто‑то из них, кроме тех трёх уголовников, работал на немцев? Вот когда Любовь Орлова проверит документы — тогда и решим, кому какое оружие положено.

Ещё раз осмотрел то, что осталось от лагеря. Как уже упоминал, немецкая смотровая вышка заметно отличалась от советской — и качество было явно не в пользу немцев. Оно и понятно: там был постоянный склад, и делали не то чтобы на века, но надолго. А тут — явно временный лагерь: сколотили из того, что было, и как получилось.

Однако эта вышка всё равно не желала помещаться во вне лимит инвентаря. Расшевелить и повалить её явно легче, чем предыдущую, но желания тоже не было никакого. Хотя зачем этим заниматься самому, когда вокруг такое количество добровольцев?

— Нужны добровольцы! — громко крикнул я. — Надо повалить вот эту вышку.

— Зачем? — тут же спросил капитан Бекасов.

— За десять трёхлинеек с патронами, — усмехнулся я. — Они, правда, бэушные, но всё равно.

— Что значит «бэушные»? — поинтересовался командир.

— Так у нас в будущем называют вещи, бывшие в употреблении. Но трёхлинейки в хорошем состоянии. Да даже если бы были в плохом — что им сделается? Более надёжную винтовку человечество за всю свою историю так и не придумало. Это я тебе как дипломированный путешественник во времени говорю. С ней в этом смысле разве что «Калаш» посоперничает — да и то он именно от неё эти свои качества и унаследовал.

— Понятно, — ответил Бекасов, разглядывая вышку и прикидывая, как её лучше повалить.

— Инструмент — топоры и пилы — я вам тоже выдам, — заверил его. — Их тоже сможете оставить себе.

Добровольцы быстро нашлись. Вернее, просто были назначены. Ровно десять человек — подозреваю, именно им эти винтовки и достанутся. Вышку повалили очень-очень быстро. Да и десятку человек на это много времени не могло понадобиться. Думаю, они бы и без топоров справились.

Сразу выдал десяток трёхлинеек из запасов контрабандистов. Правда, Любовь Орлова переписала номера и всё оформила как положено.

Я же тем временем забрал упавшую вышку к себе во вне лимит. Немного подумал: тащить дальше с собой или выкинуть тут, как и всё остальное? Пожал плечами и всё-таки выкинул в общую кучу. Командир с недоумением посмотрел на меня — мол, зачем всё это было нужно?

— Поверь, причины точно были, — сказал я ему, не вдаваясь в подробности.

Потом вспомнил одну шутку — и усмехнулся.

— А вам я дам «Парабеллум», — заявил командиру, сразу передавая озвученный пистолет.

Тот взял оружие в руки, с некоторым недоумением повертел. Неужели незнакомая модель?

— Не нравится? Могу вместо него выдать два, нет, даже три «Нагана».

— «Наганы» были бы лучше, да и привычнее, — тут же согласился он.

— Только есть одна проблема: к ним у меня вообще не осталось патронов. А к этому хоть жо… в смысле — очень много.

— Тогда лучше «Парабеллум», — предсказуемо заявил капитан Бекасов.

У меня всё же возникло мимолётное желание выдать один «Наган» тому комиссару. Для него как раз без патронов будет в самый раз — пускай размахивает, эффектный вид имеет. Но почти сразу отказался от этой мысли: слишком жирно будет.

А вот делиться едой мне откровенно не хотелось. Не из жадности — просто самим мало. Особенно после того, как появились те, кто вступил в мою Первую Краснознамённую Партизанскую Дивизию Имени Товарища Грозного, Ивана Василича. Теперь они тоже встали на довольствие. То, что рассчитывалось на двоих, теперь нужно растянуть на два десятка человек.

Хватит того, что я не претендовал на личные трофеи в виде продовольствия, которое имелось у немцев. Вытащил из офицерского пайка шоколад и кофе — для Орловой, — а всё остальное оставил.

Но всё же решил проверить, что набрал у контрабандистов. Например, огромная бочка с брагой. Что с ней делать? Отдам без сожаления — кому угодно. Да, бандиты и самогон гнали — странно было бы иначе. Чем ещё заняться в долгие летние вечера, сидя на болотах? Как, впрочем, и в ещё более долгие зимние.

Сначала хотел отдать и сам продукт, и аппарат Савелию, но тот отказался. У него, сказал, и собственный аппарат получше, и продукт качеством выше. В итоге всё досталось мне: и примитивный аппарат, и бочка с брагой, и бутылки готового продукта. Только сомневаюсь, что голодным бойцам это сейчас в тему. Отказаться-то вряд ли кто-то откажется, но, пожалуй, не стоит.

Или вот что меня немного удивляет в этом времени: в двадцать первом веке сухари никто не воспринимает как полноценный продукт питания. Разве что сделанные из сдобных булок — такие специально сушат и продают в магазинах к чаю.

Здесь и сейчас отношение к сухарям иное. Они — реальный продукт питания, причём относятся к продуктам длительного хранения. Тут так хлеб консервируют. Например, у тех же контрабандистов в схроне нашлось целых четыре больших мешка сухарей. И это не что‑то случайное или оставленное на чёрный день: лежали возле кухни вместе со всеми остальными продуктами.

Махнул рукой и выложил все четыре мешка. Вряд ли такую толпу ими накормлю, но ничего другого предложить не могу. Если все свои запасы отдам, лучше не станет — а мне и моим людям будет сильно хуже. Потом прикинул количество народа и понял: со столитровой бочки браги тут никого до пьяна не напоишь даже с голодухи. Выставил её тоже — будет чем сухари запить.

Ещё совсем недавно я рассуждал о том, что не чувствую ответственности в духе Экзюпери: освободил — и освободил, идите куда хотите. Но вот уже не просто делюсь оружием — его мне, в общем-то, не жалко, — а даже едой, которой самому не хватает.

Прав был французский лётчик: мы действительно в ответе за тех, кого приручили. И даже не только за тех, кого приручили осознанно, но и за тех, кому просто помогли, проходя мимо.