Заметил некоторый скепсис в её взгляде и решил пояснить:

— И ты думаешь, что я сам коммунист, поэтому хвалю одних и ругаю других, то нет. Если тебя вдруг интересуют лично мои политические убеждения, то они ближе всего к социалистической монархии. Это когда всё то же самое гарантирует монарх.

— Ага, подозреваю, что именно с тобой в качестве этого монарха, — улыбнулась девушка.

— Тебе говорили, что ты не только красивая, но ещё и умная? — тут же спросил я.

— Про красивую вообще никто, кроме тебя, не говорил. А про умную — да, бывало.

— Ну так вот, они не соврали. Что же касается красивой… В разное время разные стандарты. Если здесь и сейчас та Любовь Орлова является эталоном женской красоты, то в моё время ближе всего к такому была бы именно ты.

Засыпанная комплиментами девушка даже слегка смутилась. Потом вроде как согласилась:

— Ладно, мистер Гроза, допустим, я тебе верю.

— Вот ты сама морщишься, когда я произношу слово «товарищ», а мне, в свою очередь, не нравится «мистер». От американца или англичанина я ещё стерплю, потому что они по другому не умеют, а от остальных не собираюсь. Пожалуйста, не называй меня больше так, тем более причин для подобного обращения нет.

— И как тогда?

— Даже не знаю, просто по имени можешь. «Товарищем» не предлагаю, это ещё заслужить надо. Как называться, так и называть.

— А я, выходит, не заслужила?

— Выходит, — не стал скрывать я. После чего спросил: — Не любишь коммунистов?

— Нет, — просто ответила она.

— Ты, скорее всего, удивишься, но я тоже их не люблю. А ещё сильнее не люблю антикоммунистов. Вроде бы звучит парадоксально, но это так, и я даже могу объяснить.

— Попытайся. Даже интересно будет послушать.

Вспомнил шутку из моего времени: «Не люблю две вещи — расизм и негров». Решил не озвучивать — скорее всего не поймёт. Да и не шутка это уже давно. Поэтому стал объяснять именно то, что обещал:

— В моё время все, кто борется с коммунистами, позиционируют себя как борцы за демократию. Причём обязательно противопоставляя эти два понятия как абсолютно несовместимые. Они то ли действительно не замечают, то ли делают вид, что не замечают, а возможно, просто не знают из-за недостатка образования, что коммунизм — единственный политический строй, который вообще невозможен без демократии.

Сделал небольшую паузу, наблюдая за реакцией собеседницы. Она просто внимательно слушала. Тогда я продолжил:

— При любом другом политическом строе демократия может быть, а может и не быть. Возьмём хоть рабовладельческий, хоть феодальный, хоть монархический, хоть любой другой. Ну про рабовладельческую древнюю Грецию, римскую республику рассказывать не надо, итак все знают. Про рабовладельческие южные штаты американских Соединённых Штатов, которые по историческим меркам буквально в наше время существовали тоже не надо. И все они — демократия. Если взять Новгородское княжество, то оно тоже вполне демократическое, князя выбирали… Да и феодальная Польша себе королей выбирала.

Любовь Орлова кивнула, соглашаясь.

Вы не поверите, существует даже одна абсолютная монархия, которая при этом максимально демократична. Ватикан называется. Там Папой стать может вообще кто угодно, хоть польский мигрант, хоть мальчик из гитлерюгенда. У всех вышеперечисленных демократия может быть, а может и не быть. А коммунизм без демократии невозможен.

Конечно, многие начнут орать про кучу ограничений. Только при любом другом политическом строе, где есть демократия, ограничений ничуть не меньше, а чаще всего даже больше. Тут всё дело в том, нравятся лично тебе эти ограничения или те, только и всего.

Понятно, что далеко не всё из этого я стал озвучивать местной хроноаборигенке. Просто не поймёт. Особенно про польского мигранта на папском престоле. Выдал сокращённый вариант, а закончил свою мысль простой истиной:

— Ну а раз мы уже договорились, что я вижу себя в качестве монарха, то ни коммунисты, которые невозможны без демократии, ни те, кто борются с коммунистами, но за демократию, мне одинаково не подходят.

— Я одна вижу огромные логические дыры в твоём рассказе?

Демонстративно осмотрелся по сторонам, как бы разыскивая других слушателей.

— А я пока никому, кроме тебя, это не рассказывал, так что да, ты одна. Да их там и нет, просто ты не туда смотришь. Если хочешь, могу объяснить. Я вообще всё могу объяснить, веришь?

— Ну попробуй.

— Может, слышала такой лозунг: «Империя превыше всего!»?

— Слышала.

— Это и есть моё кредо, только не Империя, а Россия. И неважно, как она называется в данный или любой другой исторический период: Федерация, Союз, Империя, Царство, Княжество… Да хоть Орда! И с любым, кто с этим не согласен, мне не по пути.

Девушка на некоторое время задумалась, после чего ответила:

— Если смотреть с такой позиции, то, пожалуй, я соглашусь.

— Поздравляю, товарищ Орлова, ты не бывшая, а настоящая дворянка.

Да, люблю шокировать — это у меня не отнять. Она даже вопрос задавать не стала, и так было ясно, что ждёт объяснений.

— Всё просто, — продолжил я. — Какой же ты русский дворянин, если вот такая Россия тебе подходит, а такая уже нет? Либо любая и всегда, либо никакая и никогда. Просто та временно совпадает с твоими шкурными интересами, вот ты и делаешь вид, что её поддерживаешь. Других вариантов не бывает. И это касается не только России. Англичане о своей империи говорят ровно то же самое: «Моя страна не права? Ну и что, это моя страна».

Стоило встретить красивую девушку, и тут же хвост распушил. Сам не понимаю, с чего меня понесло на такие откровения. Нет, окажись она типичным представителем своего времени — спортсменкой, комсомолкой и так далее, — точно не стал бы разговаривать на такие скользкие темы. А тут как-то само получилось. Ну не понравилось мне, что она каждый раз морщится, услышав слово «товарищ».

Дальше разговор опять вернулся к войне. Не скрывая, рассказал всё, что знаю: и про первые поражения, и про будущие победы, и про май сорок пятого, и про предательство союзников, и про красный флаг над развалинами рейхстага, и про переобувшихся чехов, венгров, болгар. А в самом конце пообещал:

— Но поскольку в этой войне будет участвовать и дивизия товарища Грозного, победа наступит гораздо раньше. А возможно, даже не в Берлине, а в Париже, а ещё лучше — в Лондоне.

— Ты серьёзно? Я про дивизию.

— А почему бы и нет? Кто мне запретит?

— Вот так вдвоём против оставшегося мира?

— То есть нас уже двое, а не один какой-то непонятный псих, — удивился я.

А это её «вдвоём против оставшегося мира» мне внезапно понравилось. Сам не знаю почему, но понравилось.

— Ну, допустим, я действительно согласилась. Мне просто интересно, как ты себе представляешь такую войну.

— А в то, что я путешественник во времени, ты уже успела поверить?

— Представь себе, да, поверила. И не из-за школьной доски, которую ты вытащил из ниоткуда, и других фокусов с пространством. Да, впечатляют, но тут скорее в сказочного волшебника поверишь, а не в уэллсовского путешественника во времени. Просто ты другой. Совсем другой. Говоришь по-другому, мыслишь по-другому, к людям относишься по-другому. Вон к тем же Ленину и Сталину.

— Думал, и у вас далеко не все к ним одинаково относятся.

— Да, и у нас не одинаково: кто-то боготворит, кто-то ненавидит, кто-то совсем равнодушен. Но ты вообще по-другому, не так, как все. Даже не знаю, с чем сравнить.

— Спасибо, тогда ты принята в дивизию. Как там у тебя? Вдвоём против оставшегося мира? Мне нравится.

— Но ты и не ответил, как собираешься побеждать. Да что там побеждать — хотя бы выживать. Или просто в любой момент можешь сбежать обратно к себе в будущее?

— Нет, не могу, — честно признался я.

— Совсем?

— Да, совсем. Одна из особенностей путешествий во времени: меньше чем на год никуда отправиться нельзя.

— Тогда повторю вопрос: как ты собираешься побеждать и выживать?