Плохо, что данное интимное откровение понятно не только мне. Оно не составляет никакой тайны и для минуту назад совращенного мной товарища Хлебникова. Профессионала и мужчины, безусловно, опытного, и чрезвычайно искушенного в этих игрищах. А посему, как только он увидит, что задуманная нами комбинация из-за выпадения из жесткого пожарного графика безнадёжно рушится, он сразу же её пресечет. Без малейших колебаний и каких-либо сомнений. И тогда работа с гражданкой Радченко пойдёт по совсем другому сценарию. По самому жесткому варианту она двинется. Думать о котором мне даже не хочется. Хотя ради справедливости стоит признать, что ничего другого чекистам не останется. По той объективной причине, что и без того уже у них цейтнот в этой доминошной партии.

— Слушай меня внимательно! — тихо начал я шипеть Розе в ухо, как только мы с ней оказались у торцевого окна коридора, — Из этого кабинета у тебя есть только два пути. Либо домой в Зубчаниновку, либо до суда в тюрьму, а после суда в лагерь! Минимум на десять лет! Но тебе, по причине политической целесообразности могут ввалить и все пятнадцать! Просто, чтобы другим неповадно было. И еще, на всякий случай помни, что по этой статье конфискация предусмотрена! — мельком покосился я на подозрительно взирающего на нас с противоположного конца коридора капитана Мухамедзяныча, — Но, если будешь слушаться меня, то возможно, я тебя отсюда вытащу! Во всяком случае, постараюсь вытащить! — поправился я, решив не наглеть и не дёргать капризную дуру-фортуну за её непрестанно виляющий хвост. — Но я-то да, я постараюсь, только без твоей помощи и без твоего полного мне доверия я этого сделать, увы, не смогу! Ты это понимаешь? — я умолк, вопросительно уставившись на сосредоточенно внимающую мне цыганку.

За всё время моего затянувшегося монолога Роза, не проронила ни единого слова. Всё это время она в упор и неотрывно всматривалась в мои глаза. Потом, после изрядно зависшей паузы кивнула. И снова сделала это молча. Что ж, это уже хорошо!

Больше всего я сейчас опасался того, что от панической растерянности и пережитого стресса у неё самопроизвольно отключится разум. И вместо него врубится панический режим «баба-дура». Вот тогда уже можно будет окончательно сливать воду. В таком состоянии разубедить женщину и вернуть её к адекватности очень трудно. А в данном случае, когда ни времени, ни каких-либо соответствующих условий у меня нет, сделать это будет абсолютно невозможно. На выдачу пары вразумляющих затрещин, с неизбежно последующими потом соплями и рыданиями, у меня нет даже получаса. Тем более, времени нет на оздоровляющий женский разум качественный и потому всепрощающий секс. Который так же потребует приложения немалых и самых добросовестных усилий. И, как минимум, полутора, а то и всех двух-трёх часов. Если даму, как зачастую это бывает, после примиряющего соития вдруг потянет на поговорить.

— В общем, так, Роза! — взял я в руки холодную ладонь цыганки, — Сначала я тебе кратко обрисую твою ситуацию, а потом буду задавать всяческие вопросы. А ты станешь мне на них отвечать! И отвечать ты будешь так честно, и так откровенно, как не ответила бы даже своей родной маме или вашему барону! Ты меня поняла? — без нажима и ровным голосом произнёс я.

Я очень надеялся, что и в этот раз Роза меня поймёт так, как следует. Однако, вместо благодарного согласия, ответом на мои слова была мёртвая тишина. И с каждой секундой её упрямого молчания, последовавшего за моим спасительным посылом, та надежда таяла и испарялась под потолок «бэховского» продола. Зрачки цыганки, до того казавшиеся мне цвета аутентичного и хорошо выдержанного вискаря, теперь приобрели непроглядную угольную черноту. И, если поначалу я сам старался не отпускать взгляда жульчихи, чтобы следить за перепадами её сознания, то теперь всё поменялось до наоборот. Теперь уже она с пронзительной проницательностью уставилась в мои глаза и что-то там настырно пыталась высмотреть. Я едва удержался от попытки отвести глаза от пронизывающего взгляда этой индоцыганской кобры. Но через полминуты необъяснимо-странная тревожность из моего разума ушла. Как по щелчку пальцев. Теперь я просто смотрел в черную бездну. Уже ничего, кроме глухого и постепенно нарастающего раздражения, не испытывая. Потому что, как никто другой, осознавал одну неприятную частность. Что пока мы тут играем в гляделки с этой, изучающей меня дурищей, в самой непосредственной от нас близости у доблестного подполковника Хлебникова невыносимо зудит анус. И с каждой минутой он у него чешется всё сильнее, и нестерпимее. Болезненно воспаляя инстинкт самосохранения Бориса Олеговича до самой высшей критической точки.

— Хорошо! — неожиданно и как-то вдруг, но всё-таки вышла из своего мистического ступора преступная Роза, — Я тебе верю, Корнеев! Я согласна!

К этому времени я уже настолько поизносился в своём нервно-эмоциональном состоянии, что решение разродившейся цыганки никак не отразилось в моём сознании. Ни восторгом, ни эйфорией, ни простым обывательским удовлетворением. Мне было почти пофиг. Почти. В голове перекатывалась лишь одна мысль, — а на хрена мне оно всё это⁈ Может, так ей и надо, этой задумчивой в своём упрямстве курице? И пусть себе едет в свою Мордовию? Или в солнечный Магадан? Швейному делу заодно там обучится. Или еще какому-нибудь общественно-полезному ремеслу. Не всю же жизнь ей подвизаться на высокоинтеллектуальном поприще мошенничества и инфантильных лохов уму-разуму учить?

Все эти недобрые мысли в моей голове пронеслись быстрым пчелиным роем. И унеслись дальше за её пределы. Уступив место здравому смыслу. Который подсказывал, что я уже слишком далеко зашел в своём нерациональном, но благородном начинании. По спасению самой настоящей преступницы. Которая мне ни разу не жена, не сестра и даже не любовница.

Мысленно чертыхнувшись, я начал излагать гражданке Радченко, в какой смуглой цыганской заднице благодаря своей дурости она находится. А, чтобы ей было еще понятней, в качестве иллюстрации я по памяти, но дословно зачитал ей диспозицию статьи восемьдесят седьмой Уголовного кодекса РСФСР. С полным перечислением её санкций.

По мере того, как я выдавал Розе её возможные и самые вероятные перспективы, лицо её всё больше серело, и вытягивалось.

— Если не веришь, я тебе сейчас этот Уголовный кодекс в руки дам и ты там своими глазами прочитаешь то, что я только что сказал! — предложил я съёжившейся девчонке, — Хочешь?

Вместо ответа она закрутила головой из стороны в сторону и зашмыгала носом.

— Не надо! — всхлипнув, отказалась она, — Эти, — кивнула Роза на дверь кабинета, — Они мне уже показывали… И обещали, что договорятся в суде, чтобы мне только три года дали. Если я всё расскажу.

— Не будут они в суде ни о чем договариваться! И не три года тебе дадут, если признаешься. Тебе больше дадут! — не стал я врать и успокаивать сбытчицу, — Слушай, а зачем ты их заставила меня позвать? — задал я вопрос, который с самого начала вертелся на языке, — Зачем сказала, что только при мне говорить станешь?

— Не знаю! — виновато посмотрела на меня симпатичная прощелыга и снова печально шмыгнула носом, — Я подумала, вдруг ты мне поможешь? Я же тебе помогла!

Я громко выдохнул. Едва удержавшись от того, чтобы еще громче выругаться. Железная женская логика…

Но с другой стороны, она вроде бы и права. Все задачи, которые я перед ней ставил, она отработала безукоризненно. Хотя делала это вынужденно и всё равно никуда не делась бы. Но, тем не менее…

— Ладно, проехали! — закрыл я поднятую тему, — Еще раз повторяю, если будешь говорить и делать, как я велю, сидеть тебе тогда не придётся! Согласна? — ободряюще подмигнул я расстроенной цыганке.

Теперь Роза не раздумывала ни секунды. Она сразу же затрясла головой, показывая, что согласна на всё. От такой её отзывчивости меня даже слегка передёрнуло и я непроизвольно окинул взглядом её ладную фигурку. Но тут же взял себя в руки.

Несмотря на дефицит времени, минут двадцать я обстоятельно и без торопливой суеты задавал вопросы. Системно, вразнобой и по-всякому. И получал ответы. В результате чего, впечатление у меня сложилось такое, что Радченко не лукавит и отвечает так, как оно есть на самом деле. И как оно было.