В такие минуты пристань оглашалась невообразимым шумом, руганью:

- Ай хой!

- Пошел вон!

- Стой! Сукин сын!

- А ты сам свинья!

- Чего глаза вылупил?

- Вот змеюка! Куда ползешь?!

Кого-то придавит, он взмолится о помощи, раздастся плач ребенка, истошный крик женщины, вдруг, совсем некстати, ржание осла. Так и живет пристань с утра до ночи, под скрипы несмазанных колес и крики, гомон толпы.

Сейчас, когда Марков, фельдшер Девяткин и их общий друг грузчик Сеит попали наконец на паром со стороны слободки, там уже никто не толкался, не дрался за место, по той простой причине, что паром уже был битком набит и немедленно отчалил. Те, кто не смог прорваться на своих больших арбах, остались на берегу, ожидая возвращения и следующей ходки парома. Сеит, Девяткин и Марков вышли на нос парома со стороны острова, чтобы полюбоваться голубой водой Большого Иртыша.

Прямо посреди парома стояло с десяток крепких повозок, ямщики восседали на козлах в смиренном ожидании. Когда Сеит пробирался сквозь эти толпящиеся арбы, пригнувшись под шеей чьей-то лошади, вдруг кто-то окликнул его. Грузчик поднял голову и, узнав своего доброго знакомого, радостно воскликнул:

- Е, Жунус, ты ли это?

Встав на колесо, он проворно запрыгнул в высокую арбу. Повозка была доверху набита шкурами всякого пушного зверья, которые были закрыты мешковиной и аккуратно перетянуты веревкой. Сеит помахал своим спутникам, приглашая их сесть подле себя. Те охотно согласились, поскольку никаких лавок или стульев на пароме предусмотрено не было. Марков и Девяткин тотчас запрыгнули в арбу, устроившись на мягких мешках с мехом.

Представляя друзьям Жунуса, своего давнего знакомого, Сеит повел о нем обстоятельный рассказ.

- Когда-то и он был грузчиком в нашем Затоне, был не менее крепок, нежели я, правда, Жунус? - говорил Сеит, толкая кучера в бок. - Бывало, спорили, кто сильнее, кто больше поднимет руками. Как видим, Жунус не только телом крепок, но и умом, смотрите, как разбогател, баем стал! Вот и арбу, и лошадь свою имеет, везет шкуры, волчьи да лисьи. Вон, какое достояние везет! Откуда едешь, Жунус? - только в самом конце своей речи задал Сеит вопрос, который, по правилам приличия, должен был задать в начале.

- Со стороны Жетысу, с Шубарагаш-Ойжайлау! - немедленно отозвался Жунус, весело блеснув глазами.

Было видно, что человек этот когда-то был рыжеватым, со светлой кожей, но сейчас изрядно загорел на солнце. Его обве-

тренное лицо потемнело, ладони потрескались и кровоточили. Похоже, совсем недавно, оказавшись в городе, он коротко подстриг свою бурую бороду, придав ей остроконечную форму. Рассказ Сеита о нем же самом он слушал, добродушно улыбаясь.

Его собственный, ответный рассказ прозвучал не столь ободряюще... Оказалось, что Жунус все еще ходит в наемных ямщиках бая, полуказаха по имени Матели. Лошадь с арбой были байские. И летом, и зимой он возит различные грузы. Вот и на этот раз шел в караване в двадцать подвод, с грузом звериных шкур, собранных по эту сторону от самой китайской границы. Только десять ямщиков сумели зацепиться сейчас за паром, остальные десять остались на пристани.

Вскоре все, сидящие в арбе на мешках со шкурами, неторопливо разговорились. Сеит и Жунус толковали о чем-то своем, а Девяткин спросил Маркова, откуда тот едет и, получив ответ, выслушал его дорожную историю, поскольку встретились они только что, у самой пристани, и толком не успели поговорить.

Девяткин, как выяснилось, ездил ниже по течению Иртыша, а Марков - выше. Девяткин с неделю был в казахских аулах на левом берегу, лечил людей, занемогших от инфекционной болезни, предположительно тифа. Марков отдыхал на пикете Шоптигак, в ауле Жоламан, рыбачил и охотился. Оба сейчас возвращались домой.

Когда рассказы обоих исчерпались, они замолчали, глядя на воду, слушая плеск волн о борт парома да голос Сеита, который взволнованно говорил по-казахски с ямщиком.

- Эге, да о чем же они говорят! - воскликнул Девяткин, прекрасно понимавший язык степи. Он немного послушал, склонив голову набок, затем пояснил: - Они ведь об Ибрагиме Кунан-баевиче сейчас говорят!

- Неужели? - удивился Марков, почему-то весьма пораженный тем, что рабочий и ямщик говорят об Абае.

Прислушавшись, он действительно уловил его имя в потоке речи, но, не полагаясь на свои слабые знания казахского языка, обратился к Девяткину:

- Пожалуйста, переведите!

Коротко пересказав Маркову то, что уловил прежде, Девяткин внимательно прислушался к разговору ямщиков.

Его начал Жунус, спросив Сеита насчет слухов, которые дошли до него в дороге: на последнем пикете он слышал, что, дескать, какие-то люди жестоко обошлись с Абаем, совершили против него злое деяние...

Жунус приехал в город только нынешней ночью, не знал последних новостей. Некогда они вместе с Сеитом читали стихи Абая, хорошо знали его песни. Жунус спросил, правда ли то, что говорят? Едва Сеит начал рассказывать все, что он знал об этом, к арбе Жунуса потянулись и другие ямщики, и вскоре на середине парома собралась небольшая толпа.

Похоже, что ямщики хорошо знали Абая, хотя все семеро были нездешние - со стороны Шубарагаша, Капала, Аягуза. То ли по рассказам Жунуса, то ли и сами были наслышаны об акыне, но разговор их явно заинтересовал.

Сеит был осведомлен настолько, что обстоятельно поведал о бесчинстве, совершенном в Кошбике. По его словам, с Абаем разделались за то, что он, с одной стороны - выступил на стороне простого люда, земледельцев из рода Кокен, голи всяческой и бедноты, с другой - посрамил аруахов Тобыкты, унизил знатных людей, предал и оскорбил, как они считали, память достойного Кунанбая.

- Они даже хотели убить его! - с возмущением закончил Сеит. - Только вот не смогли завершить свой злодейский план.

- Собаки! - немедленно выругался Жунус. - Паршивые хищные звери!

- Кровопийцы! - поддержал его один из ямщиков. - Как они посмели поднять руку на Абая!

- Разве они пожалеют кого-то! - сказал другой. - Мало, что грабят караваны на большой дороге, жгут мирные селения, так они решились посягнуть на единственного среди нас благородного человека! Чистейшая, одинокая честная душа.

- А куда градоначальник смотрел? - вдруг подал голос сердитый ямщик с бурой бородой. - Ведь он же там был! Почему не защитил Абая, который, как ему известно, сам упорно защищает все русское?

- Этот-то как раз и вступился! - сказал Сеит, будто пытаясь обелить чиновника. - Не кто иной, как сам уездный глава и спас его, послал атшабаров, те стали палить из ружей... Получилось, что Маковецкий и спас Абая, когда его нещадно избивали.

- Такого просто не могло быть, - вдруг тихо сказал Девяткин. - Наверное, все оно было не так. Кунанбаева не станет защищать ни уездный начальник, ни любой другой. Он даже пальцем не пошевелит. Кто может защитить такого человека, как Абай? Только вы сами. Вот, например, ты! - Девяткин ткнул пальцем в грудь Сеита. - И ты! - тут он указал на буробородого ямщика и дальше, будто пересчитывая всех по очереди, указывал пальцем и говорил: «Ты! Ты!»

Подобные слова Девяткина немало озадачили казахов.

- Апырай! А ведь он верно говорит! - воскликнул Жунус, когда до него дошел их смысл.

- Стоящие слова! Точно сказано! - загомонили все.

- Конечно, стоящие! - подумав, сказал Сеит. - Только не радуйтесь так: это не в похвальбу вам, а в упрек сказано! И тебе, и тебе! - он тоже ткнул пальцем в ямщиков. - Доктор говорит, что Абай - защитник людей. Каких людей? Оразбая? Кроткое большинство. Так он говорил. А где оно, это большинство, когда на самом деле с ним случилась беда?

Ямщики молчали, прекрасно поняв слова Сеита, и Девяткин, достаточно в этом убедившись, заговорил снова, начав рассказывать о том, что видел собственными глазами в аулах Карашо-лак, Кенжебай и Жалыкбас, откуда он возвращался.

Раз в сумерках он зашел в дом пожилой женщины, у которой заболел ребенок. Это был один из беднейших очагов в ауле Карашолак. В углу, в полутьме сидел старик, он читал молитву, отвернувшись к стене, казалось, что он плакал, будто бы о том ребенке, который лежал тут же, больной... Но нет - как вскоре узнал Девяткин, печаль его была другого рода: старик услышал о беде, происшедшей с Абаем, и плакал от сострадания к нему.