Однако не всегда и не каждому это удается. Слепой кари вдруг стал заикаться, читая наизусть Коран сразу после молитвы ястау. Такого с ним никогда не бывало прежде! Приступив к началу суры, он вдруг вспомнил недавние слова Сармоллы и вместо «каумен» (общество) промолвил «калан» (слово). Окружающие беспокойно заерзали, кто-то раскашлялся. Повысив голос, слепой кари затянул чтение дальше, стараясь правильно выговаривать каждую букву.

«Каззап!»¹¹ - мысленно воскликнул он: ему казалось, что он готов убить этого Сармоллу.

Сармолла в этот миг также произнес про себя словцо в адрес слепого кари.

«Шок!¹² - злорадно подумал он. - Сам Бог покарал этого кари за недобрые помыслы ко мне».

Стычка мулл стала предметом разговоров в семьях людей, которые сидели в тот вечер в мечети. Это были в основном мелкие торговцы из казахов невысокого уровня, чьи дома стояли неподалеку. Они шли к намазу, лишь отдавая дань своему положению, традиции, подражая друг другу.

Основному населению головного жатака, бедному люду, промышлявшему различными ремеслами, было не до собраний. Возвращаясь домой после трудного дня, они еле волочили ноги. Это были люди неблагодарного, собачьего труда, не имели они времени пять раз на дню читать намаз, они даже и раз в неделю не могли прийти к пятничной хутпе.

Эта масса людей едва знала в лицо своих мулл, встречаясь с ними лишь в случае кончины близких. Только теперь, в пору холеры, когда смерть стала частым гостем в их домах, они и мулл, хазретов, имамов стали видеть чаще. Наверное, потому, что появлялись те именно в связи со смертью, народ не жаловал своей любовью человека в длинной белой одежде, в чалме, всегда глубокомысленно теребящего свою бороду.

Недаром говорится: «Там, где много смертей, - жиреет мулла»... Что-то слишком бойкими стали муллы, халфе и хазреты - именно в эти скорбные дни!

Стычка мулл, казалось бы, не должна была получить широкую огласку среди населения махаллы, по крайней мере, так думали сами муллы. В действительности оказалось, что разговоры сорока-пятидесяти прихожан, что были свидетелями происшествия, с быстротой молнии разлетелись по всем трем жатакам.

И не только горожане были озабочены этими слухами. Большинство жителей слободки были казахами, а население головного жатака и вовсе полностью состояло из казахов. Именно в их домах и стояли многочисленные караваны, прибывающие со степи. Слухи быстро облетели приезжих, и сегодня, на пятничный намаз, народу в мечети собралось особенно много.

Люди настолько были перепуганы холерой, так подавлены невидимой опасностью, нависшей над их жизнями, что готовы были ждать спасения откуда угодно - будет то от чудесного снадобья, или от всесильного случая, или - хоть от имама, кари, халфе и других ишанов¹³.

Старый хазрет был удивлен, увидев на обычном пятничном намазе столь значительное количество народа. В своей сегодняшней хутпе он намеревался высказать наставления по поводу бедствия, поразившего город. На такого рода проповедь его надоумила вчерашняя беседа с муэдзином Самуратом и слепым кари, которые ночью, после намаза ястау, под руки проводили его домой, наперебой рассказав «об ужасной крамоле Сармол-лы». С обеих сторон поддерживая старика, они торопливо, задыхаясь от возмущения, наговаривали ему, один в правое, другой в левое ухо, трактуя речь Сармоллы как некий злодейский поступок. Говорили по очереди.

- Хазрет, он бесится от того, что люди не приглашают его на жаназа...

- Хазрет, он сгорает от зависти, что другие получают фидию, а он остается ни с чем...

- Своими речами он совращает народ...

- А народ махаллы темен, готов верить всяческим бредням.

- Хазрет, опасайтесь деяний Сармоллы! - вдруг вскричал слепой кари, с поднятым перстом остановившись посреди улицы.

Впрочем, уже дошли, стояли напротив дома хазрета. Тот еще не совсем понял, что хотели ему сказать, как вдруг зычным басом заговорил муэдзин. Если до сих пор голос его звучал вполне нормально для человеческой беседы, то теперь, стремясь влить в тугие уши старца всю свою злость, Самурат использовал и мощь певческих способностей муэдзина.

- Хазрет, слова Сармоллы весьма ядовиты! - звучно прокатилось в ночной тиши узкой улочки. - Не говорите потом, что я не предупреждал. Из-за этого Сармоллы народ и вовсе перестанет жаназа проводить, хатым читать. Хазрет, как бы народ совсем не отвернулся от вас. Субханалла!¹⁴ Как подумаю о всяких надвигающихся напастях, волосы аж дыбом встают. Люди вовсе потеряют интерес к вашим проповедям, а там - и уважение к служителям веры, прекратят давать вознаграждения!

Хазрет слушал молча, испуганными глазами посматривая то на одного, то на другого, но в конце зычной речи муэдзина у него почему-то стала подрагивать борода. Вместо ответа он начал читать молитву Лаухынама, которая, как он думал, должна была оградить от всяких напастей.

В то же самое время в другой части головного жатака шел домой и Сармолла. Он не собирался отказываться от своих слов, в душе был рад, что высказал все. В его ушах до сих пор стояли одобрительные возгласы стариков, которые окружили его после молитвы и какое-то время шли по улице вместе с ним, будто сопровождая пророка. «Баракалла!¹⁵ Спасибо! Мудрость и правда в ваших словах!» - слышалось из толпы в темноте.

Сармолла был весьма доволен собой, и отзывы людей подтверждали это. Он был умен и даровит от природы, восприимчив к чему-нибудь новому, а таким людям иногда требуется чья-то посторонняя поддержка, похвала. Теперь, когда совершенно ясно, как все уважают и слушают его, он непременно накажет и муэдзина Самурата, и слепого кари - своих многолетних врагов! Они давно вставляли ему палки в колеса, не пускали к важным делам мечети-медресе. Вот, похоже, теперь он нашел их самое уязвимое место!

И каких только козней они ему ни строили! Договорились меж собой, чтобы не звать его на жаназа, фидию, хатым. Вот уже второй год, как обездолили его в годовом зекете - подати баев махаллы! Милостыню, подношения прихожан в пользу мечети - тоже делили без него!

Как они могли так обойтись с ним - ведь он был гораздо ученее их всех, вместе взятых! Был выше всех мулл семи мечетей, не говоря уже о здешних имамах и халфе. Он обучался в медресе «Бухарай Шариф», «Миргарап». Затем в городе Казани, занимаясь у наставника, который целых двадцать лет провел в Каире. Он освоил премудрости писания «Шарх Габдолла». Именно его, Сармоллу, надо было ставить имамом махаллы. В крайнем случае, должны были назначить на должность старшего халфе, держать как одного из уважаемых наставников, чтобы потом, когда старый ишан умрет, посадить на его место не кого иного, как Сармоллу...

Не тут-то было! Его соперники, к которым присоединился и халфе Шарифжан, сговорившись, отдали эту должность полуграмотному мулле Самату, такому же плуту и проходимцу, как они сами.

Эти мысли не давали Сармолле покоя, от подобных мыслей его подчас даже трясло, а теперь, в пору холеры, он не мог уже думать ни о чем ином. Халфе, кари и другие служители главной мечети ни разу не удосужились отдать Сармолле читку какой-либо доходной жаназа. Они умышленно не приглашали его на хатым, фидию. Его подсиживали, оставляли в стороне злейшие враги - слепой кари и жирный муэдзин Самурат.

Сами же они за последние две недели изрядно обогатились, причем и не скрывали своего довольства от внезапного дохода, каковой им принесла холера. Слепой кари крыл железом свой дом, вскорости он станет хозяином, как говорят казахи, «дома под зеленым железным шатром». Жирный муэдзин Самурат, всегда ходивший пешком, теперь купил упитанного рыжего коня и выезжал в новой черной таратайке. Сармолла же ничего не заработал на холере, - все так же, как и прежде, набрасывал на свою тощую жилистую клячу старое потертое седло. И сбруя была старая, подвязанная, едва держалась на лошади..