- Ибрагим Кунанбаевич, помните, я недавно говорил вам, что грядет война? И она началась! Причем начали ее сами японцы, решив, что войны все равно не миновать. Напали на город Порт-Артур, где расположена гавань наших военных кораблей, и захватили его. Это же потрясающий удар, прямо в морду русского царя!

Сказав так, Павлов захохотал, и потом быстро, страстно заговорил, перечисляя, как ему казалось, самые важные обстоятельства. Многих его слов Абай просто не понял, таких, как, например, «эксплуататорский класс» и «жандарм Европы», да и не до того ему было сейчас. Павлов терпеливо повторил сказанное, но уже в более простых выражениях:

- Россия давно довлеет над всей Европой, поэтому она для народов Европы и есть жандарм. Однако класс угнетателей и в Европе боится поражения России в этой войне, меж тем как трудящиеся массы той же Европы стоят за Японию. Словом, если Россия проиграет, то и вся Европа освободится от российского жандарма. Те же, кто ранее сомневался в революции, станут ее сторонниками. А если в революцию поверят множество людей, то она на самом деле произойдет!

Радость Павлова бросила какой-то отдаленный свет на опечаленную душу Абая. Революция, о которой все время говорил Павлов, была созвучна сокровенным мыслям Абая о каком-то светлом грядущем, о том удивительном времени, когда все люди будут счастливы. Как бы ни был он сейчас подавлен насущным бытием, своими печальными думами, сам светлый облик Павлова, его воодушевление озарили мрак в душе Абая. Внимая речи своего русского друга, Абай словно слышал за своей спиной шорох расправляющихся крыльев, и чей-то властный, влекущий голос звал его: «Иди! Не возись на месте - устремляйся вдаль... Придет светлая пора жизни твоей, и там, в грядущем, осуществится мечта твоя. Иди. Окрылись мечтой, тянись к ней днем и ночью, тянись неустанно.»

В последний месяц сама жизнь казалась Абаю каким-то кошмарным сном. То ему бредилось, будто он падает со скалы. Будто земля ускользнула из-под ног, и он стремительно летит на дно темного каменного ущелья. Иногда этот бред наяву сменялся на другое: он чувствовал, что барахтается в мутных волнах бездонной, бескрайней, кровавой воды. Другой раз - словно на него, зависнув, как чудовище, опускается ветреная и мглистая ночь, своей черной пастью заглатывая его. Абай оказывался то в беспросветной глубине, то в жуткой холодной грязи, то в неком безжалостном чужом мире, где нет никакого устройства, где затерялась его вера в самого себя, - и нет возврата назад, и не сойти уже с этого пути.

Участь Магаша безмерно тревожила Абая. Его каждодневная жизнь представала перед ним такой же пугающей, неразрешимой, неизлечимой, как и болезнь сына. И он видел в Павлове крылатого вестника милосердия, светлого посланника восходящей зари будущего.

Когда Павлов ушел, Абай еще долго чувствовал легкий остаток тепла. Именно некими перелетными птицами кажутся ему такие люди, как он. Люди, которые будут жить в грядущем, хозяйничать в той незнакомой жизни.

Свою собственную жизнь Абай представлял безмолвной степью, окутанной тяжелой мглой. Никакого светлого луча, вестника из будущего, не промелькнет в этой степи. Никакого утреннего проблеска надежды. В такие минуты ему вновь и вновь кажется, будто барахтается он все в той же бездонной, мутной воде. Но вот, в последний миг, уже не зная, с какою силою вскинуть руки, чтобы остаться на плаву, он вдруг видит впереди смутные очертания берега...

Но точно ли это берег, или просто песчаная коса, отмель посередине реки? Вот ему чудится, что впереди маячит какая-то фигура. Будто бы некто машет рукой, как бы кличет, зовет: «Плыви сюда!..» То глухая, беспросветная темень стоит вокруг, то вдруг на горизонте зарозовеют первые проблески зари. И вот, как бы откинув завесу ночи, обнажается ясное, открытое в своей красе майское небо, чистое, как молоко.

Такими были мысли, мечты Абая, когда он остался наедине с собой. Словно пелена спала с его глаз: он чувствовал, что видит далеко, гораздо дальше, чем еще вчера.

Накануне отъезда к Абаю пришли друзья, чтобы проститься с ним, пожелать счастливого пути. Сначала появились Сеил и Дамежан. Абай отдал распоряжение Баймагамбету - сварить мясо и принести кумыс. Вскоре с той стороны, с Затона, несмотря на мороз и пургу, пешком по льду реки пришли еще несколько человек, во главе с Сеитом и Абеном. Абай распорядился поставить еще мяса, принести еще больше кумыса. Теперь он понял, что друзья и близкие сговорились заранее, чтобы прийти вместе. Абай хорошо принял всех этих людей, с которыми ему приходилось не раз встречаться, делить трапезу, радость и горе.

Еще заранее Сеил обратился к жителям Затона, чтобы они пришли в этот день к Абаю, так как он пребывает в печали, опасаясь за жизнь сына, самого близкого человека.

«Говорят, что он превращается в старика, задавленного несчастьем и горькими думами, - передавал в своем послании Сеил. - Всегда, при любых невзгодах мы оказывались рядом с Абаем, нельзя оставаться безучастными и сейчас. Хотя бы покажемся ему на глаза, выразим свое сочувствие, проведаем и поприветствуем его!»

Все эти люди, как недавно их дети и внуки, поведали Абаю о своих делах. Они говорили коротко, скупо, и Абай догадался, что и об этом они условились заранее: зачем нести свои неурядицы человеку, который и сам пребывает в печали?

Абаю стало тепло и радостно на душе: он много рассказывал и шутил со своими гостями. Заговорили о войне: эта новость облетела уже всех горожан, правда, многие из них знать не знали, что на свете есть какая-то Япония. Сеил, Сеит и Абен наперебой спрашивали Абая: где расположена такая страна, больше ли она размером, нежели Россия, и в каком море потопили русские корабли?

Абай обстоятельно рассказал обо всем, что знал сам, выбирая простые, понятные слова. Люди слушали его с огромным желанием, что было видно по выражению их внимательных лиц. Наверное, Павлов и Марков уже успели высказать Сеиту и его друзьям свое мнение о войне, и Абай теперь высказывал свое.

Сеит и Абен не хотели знать пустопорожних слухов: они желали, чтобы Абай сказал им нечто самое важное, главное, как всегда он говорил обо всем, и особенно им были интересны те замечательные, неповторимые слова и образы, в которые он облекал любую мысль.

Абай был на самой вершине своей речи, когда в дом вошел Дармен, а вслед за ним - еще целая группа людей, среди которых был Шубар. Абай коротко поздоровался и, повернувшись к своим гостям, продолжал, завершая свою сегодняшнюю мысль:

- Мне трудно гадать о том, сколько пройдет времени - годы или десятки лет... Наверное, знающие люди, пророки и мыс-

лители, умеющие заглянуть в далекое будущее, могли бы назвать день и час любых свершений. Я лишь знаю одно... Когда-нибудь этот привычный, знакомый вам мир будет перевернут кверху дном, все изменится на корню, грядут великие и страшные события. Наступит иная эпоха, и будет она такова, что ни вы, ни ваши предки, дальние и ближние, даже представить себе не могли!

Слушатели испытали чувство радостного удивления. Их горестные морщины разгладились, а темные лица, измученные многодневным джутом, казалось, посветлели. Абай переводил взгляд с Сеила на Дамежан, Сеита, Абена и видел, что его слова достигли цели: все улыбались, забыв о тяжести жизни, о суровой зиме. Многие из тех, кто пришел позже и застал лишь конец речи Абая, просто радовались напору его слов, не вдаваясь в их смысл.

Баймагамбет, севший за дастархан пониже, был весьма доволен, что мучительная печаль Абая рассеялась, что опять воспрянула его страдающая душа. Он все поглядывал на Сеила, который и привел сюда всех остальных, на Дамежан, чьи уста шепотом провозглашали тихую благодарность.

Радовался и Дармен, усевшись напротив Абая. Как часто с ним случалось, он мысленно обращался к наставнику, с благоговением глядя на него, но не произнося ни слова вслух: «Славный мой ага! Есть у тебя, в числе прочих, одно благородное свойство: будто освещая все вокруг себя, рассеивать в душах людей тяжелый туман, раскрывая им глаза на окружающий светлый мир!»