— Вадим Александрович пообещал мне десять минут своего неуловимого времени, — улыбается она. И вежливо, но настойчиво буквально вытаскивает его руку из цепких лапок крыски, чтобы тут же занять освободившийся локоть.

Вадим кивает Арику, бросает на меня быстрый, пустой взгляд и позволяет себя увести.

Я смотрю ему вслед, и на смену оцепенению приходит ярость.

Такая сильная, что трясет.

В меня как будто вкололи коктейль адреналина, бессилия, унижения и ревности. И эта едкая смесь разъедает остатки моего здравомыслия и превращает в пепел мои до дурацкого наивные мечты однажды все-таки… узнать, что я ему небезразлична.

Ему все равно. Ему абсолютно все равно, Крис! Смирись с этим! Хватит пытаться искать черную кошку в темной комнате, потому что ее там НЕТ!

Я вижу, как Вадим, сказав что-то настойчивой брюнетке, оставляет ее одну с разочарованием на лице, а сам сворачивает из зала в боковой, слабо освещенный коридор. Кажется, это выход?

— Прости, — шепчу Бережному, как раз когда он как будто собирается задать парочку не самых простых вопросов. — Я… мне нужно…

Я не знаю, что придумать и поэтому просто ухожу.

Сначала — торопливым шагом.

Потом — бегом, только чудом не путаясь в длинном, лезущем между ног подоле платья.

Несусь сквозь гулкий, слабо освещенный коридор, как раненая лань, не замечая удивленных взглядов редких гостей, которые вышли подышать воздухом или спрятаться в полумраке для тихих разговоров. Высокие каблуки предательски скользят по гладкому мраморному полу, грозя сломать мне не только лодыжку, но и остатки гордости.

Хотя какая к черту гордость?!

Отчаяние хлещет по венам, подгоняя меня вперед, туда, где ночь уже поглотила его фигуру.

Вадим уже на улице, у подножия широких ступеней Оперного, окутанный вихрем снежинок, которые оседают на его плечи как серебряная пыль. Сейчас он кажется еще более недосягаемым, как будто между нами искажение пространства, и сколько бы я за ним не бежала — последний метр мне все равно никак не преодолеть. Он идет к машине, не оглядываясь. От этого еще больнее, потому что — я уверена — он точно слышит, как грохочут мои каблуки.

— Авдеев!

Мой крик — острый, звенящий в морозном воздухе как самая высокая носа на взлете.

Он все равно не останавливается. Даже не замедляет шаг.

— Куда же ты так спешишь?! — кричу ему в спину, и слова. Больше не пытаюсь контролировать, что вылетает из моего рта. К черту! По хуй! Я иду ва-банк! — Вечер же в самом разгаре! Там же столько желающих составить тебе компанию! Блондинки, брюнетки… выбирай на любой вкус! Неужели ни одна не приглянулась?!

И вот это действует. Не знаю насколько сильно, но по крайней мере заставляет его замереть на месте, сжать в кулаке ключи от машины. Но все еще — не оглянуться на меня.

— Или ты решил, что на сегодняшнем аукционе для Твоего Величества никто не достаточно хорош? — язвлю, чувствуя, как слезы обжигают глаза. — Нет подходящей дуры, которой можно задвигать про «между нами просто секс, малыш, и мои деньги в качестве моральной компенсации за то, что мне на тебя насрать»?!

Авдеев медленно, как будто нехотя, поворачивает голову, смотрит на меня через плечо. В обманчивом свете уличных фонарей его глаза кажутся пустыми, выжженными дотла. В них нет ни злости, ни удивления. Я вообще не понимаю, что там — пустота, равнодушие, похуизм?

— С кем я провожу свое время, Кристина, тебя не касается. — В противовес мне, его голос звучит подчеркнуто ровно. — Особенно учитывая, что ты здесь, вообще-то, тоже не одна.

Ах вот так значит?!

Я подхожу ближе, почти вплотную, чувствуя, как морозный ветер пробирает до костей сквозь тонкий шелк платья. Но мне все равно жарко, потому что внутри бушует такой пожар, что никакой мороз не страшен.

— А тебя так волнует, с кем здесь я? — шиплю, сверля взглядом его плечо. — Или ты просто боишься, что твой драгоценный договор будет нарушен? Что твоя репутация пострадает? Там же, кажется, был пункт… как его… ах, да! Хозяйское одобрение каждого мужика, который захочет меня трахнуть! Когда собираешься проводить собеседование, Авдеев?!

Это получается не то, чтобы совсем без участия моих мозгов — в глубине души я понимаю, что просто его провоцирую. Жду, когда рванет. Жду, что он схватит меня, встряхнет, заорет, заткнет мне рот поцелуем — как в кино. Что угодно, лишь бы не этот убийственный похуизм.

Но Вадим… просто поворачивается — теперь уже всем корпусом — и смотрит.

Долго. Тяжело. Изучающе, как энтомолог — на бьющуюся под стеклом бабочку.

А потом — медленно, с каким-то почти театральным вздохом, усмехается. И я вижу не злость, а как будто… усталость. Какую-то, блять, бесконечную сокрушительную усталость.

— Бережной — нормальный мужик, Кристина. — Его спокойствие, и ровный голос пугают сильнее, чем крик. — Порядочный, насколько мне известно. Если ты хочешь с ним трахаться — это твое право. Твое тело — твое дело, или как там?

Я ошарашенно молчу.

— Тот пункт в договоре, — продолжает он все тем же убийственно-спокойным тоном, — касается безопасности нашего сына. Я хочу быть уверен, что рядом с Марком не окажется какой-нибудь ублюдок или охотник за деньгами. Контролировать твою постель, малыш, мне абсолютно не интересно.

Его «Мне абсолютно не интересно» — как удар под дых, выбивает из меня весь возду и всю фальшивую браваду.

— Не… интересно?! — Все, приехали — чувствую, как по щекам текут горячие, злые слезы обиды. Мороз тут же превращает их в маленькие оружия пытки для тонкой кожи. — Господи, просто… скажи это! Скажи, что тебе на меня плевать! Насрать, с кем я сплю, с кем я живу, что я чувствую! Что я для тебя… боже, я даже не знаю кто?! Функция?! Или, прости, ну как же я могла забыть? «Мать твоего сына»!

Я намеренно стараюсь перекривлять его тон, но Вадима это ни капли не задевает.

Я уже вообще не знаю, что его может задеть!

— Мне не плевать, Кристина, — он делает шаг ко мне, и я инстинктивно отступаю, как от огня. — Мне просто осточертели твои детские манипуляции и игры в кошки-мышки. Ведешь себя как избалованный ребенок, которому не дали конфету. Только я — не конфетка, малыш.

— Это не игры! — кричу я, задыхаясь от ярости и боли. — Я просто… я просто хотела…

Я спотыкаюсь, потому что… да, именно этого я и хотела — чтобы ревновал, бесился, с ума сходил. Чтобы хоть раз почувствовал то, что чувствую я!

— Чего ты хотела, Крис?! — Он вдруг так резко повышает голос, что я вздрагиваю от неожиданности. — Чего, блять?! Чтобы я устроил сцену? Чтобы врезал Бережному? Чтобы ревновал тебя к каждому столбу?! Ты нихуя меня знаешь, малыш. Выбрала себе мужика — окей, вперед. Строй свою жизнь — кто я такой, чтобы стоять между тобой и охуенным счастьем! Но от меня тогда отъебись, ладно?! Повзрослей, малыш, и перестань устраивать на публике этот цирк!

— Я?! Это я устраиваю цирк?! — Меня трясет от ярости, от несправедливости его слов. — А ты, значит, святой?! Сидеть с лицом «я на хуй не знаю, кто ты такая!» — это верх адекватности?!

Вадим крепко жмурится, как будто где-то в глубине души переводит дыхание.

— Тебе плевать, что я говорю, да, Кристина? Ты слышишь только себя, только свои обиды.

— А тебе не плевать?! Тебе хоть когда-нибудь было не плевать на то, что говорю я?! На то, что я чувствую?!

— Было! — рявкает он так, что я вздрагиваю всем телом и на секунду в голове мелькает крамольная мысль, что, может, и не надо было доводить его до белого каления. — Я дважды, сука, дважды пытался с тобой поговорить после той ночи! Дважды! И что?! В первый раз ты сбежала от меня, как будто я прокаженный, пролепетав какую-то чушь про «ничего не значило»!

Я вспоминаю наш утренний разговор после спонтанного секса накануне.

Вспоминаю, как призналась ему — не потому что хотела вымолить прощение или надеялась, что это как-то изменит его ко мне отношение. Я сделала это для себя, сбросила болтающееся внутри дерьмо, чтобы закрыть хотя бы этот гештальт.