Возвращаюсь в постель, пробую уснуть, но уже и так ясно, что это совершено бесполезная затея. Сон больше не идет. Я лежу, глядя в потолок, и уговариваю себя не паниковать. Ничего страшного не происходит, Вадим — его отец, он имеет полное право проводить с сыном время когда захочет и как захочет. И он, конечно, прекрасно справится. Господи, да он, наверное, справится даже лучше, чем я! У него есть опыт, у него есть Стася, у него есть армия помощников, которая по щелчку пальцев решит любую проблему. А у меня есть только паника и блокнот с дурацкими записями.

Доктор Йохансен учил сосредотачиваться на позитиве, если вдруг я чувствую, что снова начинаю терять опоры. У меня будет целых два дня. Два дня свободы. Я смогу выспаться. Сходить в свою гончарную студию. Поплавать в бассейне. Смогу, наконец, прогуляться по магазинам и купить себе новые джинсы и брюки. Смогу посвятить это время себе.

В шесть утра, когда за окном еще только начинает сереть, я все-таки сдаюсь. Встаю и иду собирать сумку — единственное, что я могу сейчас контролировать. Единственный способ обмануть свою тревогу, превратив ее в осмысленное действие.

Раскладываю на пеленальном столике вещи Марика: маленькие, почти кукольные боди, ползунки, носочки, похожие на наперстки. Кладу пять комплектов. На два дня. Понимаю, насколько это смешно и нелепо, но ничего не могу с собой поделать — кажется, чем больше его вещей будет рядом с ним, тем больше моей заботы он почувствует. Я кладу четыре шапочки — две тонких, две потеплее, смешных, с кисточками, в них Марик похож на гномика. Две бутылочки, банку со смесью. Термосумочку, в которой можно хранить бутылочку со смесью. Подгузники. Влажные салфетки, крем под подгузник, ватные палочки. Пытаюсь сделать невозможное — упаковать его жизнь в одну огромную, нелепую сумку.

Через час просыпается Марик — начинает тихонько кряхтеть в кроватке. Я беру его на руки, прижимаю к себе. Он теплый, сонный, совсем не капризный.

— Доброе утро, Морковка, — осторожно целую его мягкую щечку. — Проснулся? Сейчас мама тебя покормит. А потом… потом приедет папа. Посадит тебя в свою красивую черную машину и повезет… У него очень красивая машина — тебе понравится. Хочешь познакомиться с сестричкой? Вы подружитесь. Она тебя обязательно полюбит — ну а как тебя можно не любить?

Марик всегда очень чутко реагирует на мое настроение — я давно заметила. Понятия не имею, что это за магия, но теперь стараюсь всегда быть спокойной рядом с ним. Вот и сейчас — голос звучит ровно, и сын разглядывает меня с любопытством, смешно кривя ротик, пока, наконец, у него получается улыбка. Ему нравится мой голос.

Я рассказываю ему про то, что у папы большой и красивый дом, и что ему там будет хорошо.

Спускаюсь на кухню, уже отточенными до автоматизма движениями, готовлю смесь, пока он лежит в качельке и попискивает. Не кричит — он и правда идеальный во всех отношениях ребенок. Я не знаю, что такое бессонные ночи, бесконечная тряска на руках, ор двадцать четыре на семь, проблемы с туалетом и коликами — все эти ужасы, которых я начиталась на мамских форумах, проходят мимо меня.

Когда все готово, беру его на руки, поудобнее устраиваюсь в кресле и кормлю.

Он ест, сосредоточенно причмокивая, и смотрит на меня синими, еще подернутыми сонной дымкой, глазками. И в этом взгляде столько безграничного доверия, что у меня снова сжимается сердце.

Я всю беременность боялась, что он не будет меня любить. Что будет знать, что в первые недели его жизни во мне было столько паники и страха, что я чуть было не совершила самую страшную ошибку в своей жизни. Но все страхи улетучились в ту же минуту, как его маленькое мокрое и сморщенное тельце положили мне на грудь. У них с Вадимом особенные отношения — какие-то другие, это отлично чувствуется, но я ни капли не ревную, потому что знаю — у нас тоже по-своему, по-другому.

Вадим приезжает почти ровно в восемь.

Сегодня в простых черных джинсах и сером худи. Волосы слегка растрепаны, под глазами — едва заметные тени. Он выглядит уставшим, и до боли… родным.

Бросает взгляд на огромную, стоящую у порога сумку, и его брови удивленно ползут вверх.

— Доброе утро. — На мне его взгляд задерживается совсем ненадолго — сразу перебирается на спящего на моих руках Марика.

Обычно я почти сразу перекладываю его в кроватку, но сегодня хваталась за каждую минуту, чтобы подольше подержать в руках.

— Доброе утро, — стараюсь, чтобы мой голос не дрожал, но все равно получается плохо. — Он поел час назад. Я скинула тебе СМСкой его график.

Вадим подходит ближе. Его запах снова слишком соблазнительно щекочет мои ноздри и нервы.

— Собрались? — спрашивает он, не оборачиваясь.

— Да, — киваю я. — Я все сложила. Там… на всякий случай.

Он выпрямляется, поворачивается ко мне. В его глазах — что-то похожее на… сожаление?

— Кристина, я забыл тебе сказать, — говорит он тихо. — Не нужно было так беспокоиться. У меня для него все есть.

Я смотрю на него, и не сразу понимаю, что он имеет ввиду.

— В смысле? — переспрашиваю я.

— В смысле, у меня дома для него готова комната, — поясняет он. — Кроватка, комод, одежда, все необходимое.

И вот тут меня накрывает.

Не злостью. Не обидой. А ледяной, парализующей волной осознания.

Это не просто визит на выходные. Это не просто знакомство с сестрой. Это — начало. Начало новой реальности, в которой у моего сына будет два дома. Две кроватки. Две жизни. Одна — со мной. Другая — с ним. И я ничего не смогу с этим поделать.

Тишина обрушивается на меня в ту самую секунду, как за Вадимом закрывается входная дверь. Не просто отсутствие звука, а густая, ватная, всепоглощающая тишина, которая давит на барабанные перепонки и высасывает из квартиры остатки жизни. Еще минуту назад здесь был мой сын — его тихое сопение и молочный запах, само его присутствие, которое заполняло собой все пустоты в моей душе. А теперь — ничего.

Я стою посреди гостиной, как призрак в собственном.

Все на своих местах. Все идеально. И все — невыносимо неправильно.

Снова уговариваю себя, что это — свобода. Шанс выдохнуть, побыть одной, вернуться к себе. Но почему-то эта «свобода» ощущается как изгнание: как будто теперь у моего сына и мужчины, которого я уже даже перестала пытаться разлюбить, теперь появилась своя жизнь, в которой меня нет. И в которой им без меня абсолютно ок.

Разворачиваюсь к двери, успеваю сделать пару шагов на эмоциях. В голове мелькают десятки вариантов слов, которые я скажу Вадиму и он возьмет меня с собой Я даже на коврике согласна жить, лишь бы слышать, как кряхтит моя маленькая Морковка и слышать его самый вкусный в мире детский запах.

Но когда пальцы сжимают ручку… останавливаюсь. Вспоминаю, что мы об этом заранее договорились и я была не против. Просто все случилось чуть-чуть раньше, чем я успела подготовиться (если к таком вообще можно подготовиться).

Это паника, у которой нет рациональной причины. Вадим в состоянии позаботиться о нашем сыне — он умел делать это еще до того, как я научилась переодевать Марика не трясущимися от страха руками. Все хорошо. Завтра вечером он привезет его обратно и все снова будет как раньше… до следующих выходных, или…

Я отбрасываю назад очередной приступ иррациональной паники.

Вспоминаю все свои планы на выходные. Хватаюсь за первый подвернувшийся в голову пункт — поплавать в бассейне. На сборы сумки и переодевание хватит двадцати минут: купальник, полотенце, лосьон для кожи. У меня нет шапочки для купания, но как раз напротив этого центра — магазин спорттоваров. Все остальное можно купить там. Заодно и нормальные лосины для йоги.

Спускаюсь к машине, говорю адрес, и Виктор, который, как всегда, материализуется рядом словно из воздуха.

Пока «Роллс-Ройс» бесшумно скользит по утренним, залитым солнцем улицам, достаю телефон. Открываю чат, в который меня добавила Лори. «Мамский спецназ», как они себя в шутку называют. Двенадцать девушек, чьи дети уже перешагнули годовалый рубеж и активно познают мир, превращая жизнь своих матерей в полосу препятствий. Мне нравится читать их болтовню, даже если большая часть их трудностей мне пока непонятна — нам с Мариком до этого еще как минимум год расти. Зато читаю и мотаю на ус, чтобы войти в период первых зубов, шагов и шишек максимально подготовленной.