— Да, — отвечаю без заминки. — Мне кажется, Марку с ней будет… спокойно.
— Хорошо. — Кивает. — Тогда давай встретимся с Ольгой Игоревной и Еленой Павловной. Чтобы у тебя был выбор. В понедельник. Я приеду. В два часа — первая, в три — вторая. Здесь. Тебя устроит?
Я не верю своим ушам. Он… советуется со мной? Дает право выбора?
— Да, — чувствую себя растерянной, все еще ожидая подвоха, хотя уже очевидно, что его не будет. — Спасибо.
Появляющаяся Галина Петровна здоровается с Вадимом — всегда отмечаю, с каким умилением она на него смотрит, когда он нянчиться с сыном — и говорит, что ужин готов.
Я на автомате прошу накрыть на двоих и говорю, что сейчас подойду чтобы ей помочь, но Вадим останавливает меня коротким, звучащим безапелляционно:
— Я не останусь. Мне уже пора.
Он перекладывает сына обратно в качалку, смотрит на него еще секунду, и снова превращается в Авдеева — собранного, холодного, жадного на эмоции для меня, хотя сына поливает ими щедро, как мороженное — сладким топингом.
Я замираю посреди комнаты, чувствуя себя полной идиоткой.
Ты… уже уходишь? Ты же только приехал, я не видела тебя четыре дня, и почти всю прошлую неделю — а ты приехал ровно на полчаса?!
Галина Петровна, почувствовав неловкость, тихо уходит на кухню.
Пытаюсь заставить мозг придумать какой-то очень важный повод, чтобы его задержать, но вместо этого в голову лезут совсем другие мысли. Конечно, он не останется. С чего я вообще это взяла? Он только с самолета, он соскучился по дочери и, конечно…
— Хорошо, — лепечу я, чувствуя, как краска заливает щеки.
По своей Безобразной Лизе он тоже соскучился. Конечно. Пятница вечер. У них планы. Ужин, вино, секс. А тут я, со своим ужином и дурацкими надеждами.
Мысленно проклинаю себя за то, что сначала не спросила — так это хотя бы не выглядело, будто мне больше всех нужно, даже если так и есть.
— Стаська соскучилась, — Вадим поправляет пиджак. Вроде бы и объясняет, и все абсолютно логично, но я все равно не верю.
Точнее, верю не до конца.
Он — прекрасный отец. Знаю, как дрожит над Станиславой, и как трясется над Марком. Но и Лизу это тоже никак не отменяет. Они могут провести выходные вместе. Сколько они уже встречаются? Я запрещаю своему мозгу осознавать эту слишком большую цифру, которая с каждым днем становится все больше.
— Я хотел забрать Марка. На выходные. Если ты не против.
Мое сердце останавливается. Хорошо, что в эту минуту смотрю в пол, и он не видит отчаяние на моем лице.
Его слова застают меня врасплох. После родов мы никогда не обсуждали эту тему, но я, конечно, догадывалась, что ждать полгода (или больше), чтобы забрить сына, он не будет — Марику мое физическое присутствие рядом не нужно, он любит смесь и она ему нравится, он хорошо набирает вес, растет и…
— Что? — все-таки слышу свой запоздалый вопрос. Бессмысленный, просто чтобы потянуть время и хоть как-то адаптироваться с подступающей к горлу паникой. Ее слишком много. Кажется, еще хоть капля — и я утону в ней без шанса на спасение.
Крепко, насколько могу не взирая на боль, сжимаю руку в кулак. Это немного отрезвляет.
— Стася хочет познакомиться с братом, — объясняет Авдеев. — Все разговоры только об этом. Доверишь мне сына?
Снова киваю, мол, да, конечно. Марку уже пошел второй месяц, а она до сих пор его не видела. Сюда Вадим ее привезти не может — в рамках наших с ним договорных отношений, это было бы неуместно. Я знаю, что он не спешит знакомить дочь со своими женщинами, а со мной — психически нестабильной предательницей, тем более. Хотя рано или поздно это наверняка случится, Вадим явно предпочитает как можно дольше оттягивать этот момент. Нелегко будет объяснять ребенку, почему к ним в дом приходит одна женщина, а младшего брата воспитывает совершенно другая.
— Я заеду за Марком завтра утром, привезу в воскресенье вечером.
Я смотрю на него, и не могу произнести ни слова. Паника все-таки укрывает, сжимает горло ледяными тисками. Хочу заорать прямое ему в лицо: «Нет, я не хочу, не хочу, нет, нет..!» но не могу произнести ни звука. Кака будто рационально и трезвомыслящая часть меня успела вовремя вырубить эту функцию, пока я опять не наговорила на еще один смертный приговор.
Я учусь быть… здравомыслящей. Учусь сначала думать, потом — говорить. Даже созвонилась по видео связи с доктором Йохансеном, своим норвежским психотерапевтом, и договорилась о новых сеансах, потому что меня снова начали мучить тревожные сны об отце. Но к тому, чтобы отдавать Марка уже… завтра, все равно оказываюсь совершенно не готова. Он же еще такой маленький. Целых два дня. Он же без меня не сможет. А может… это я без него не смогу?
Но голос разума снова приходит на помощь. Как раз в ту минуту, когда я готова закатить безобразную истерику, выплюнуть в него весь накопленный от страха яд, приходит четкое осознание, что у меня нет права отказывать. Даже если формально Вадим его и не спрашивал. Он — отец Марика, он имеет такое же право быть с ним, как и я. И он тоже скучает по сыну.
И он прекрасно справиться с ним без моего присутствия рядом. Вадим делает это буквально с первых дней появления сына на свет. Это я бы пропала без его помощи, потому что всему, абсолютно всему, что я сейчас умею — научилась у него.
Мысленно считаю до трех и поднимаю взгляд на Авдеева. Он немного хмурится в ответ на мое молчание. Возможно, тоже готовит стратегию против моего отказа. Уже нашел парочку убийственных аргументов, почему я должна запихать в задницу любое свое «нет»?
— Кристина? Ты точно не против?
— Да, конечно, — выдавливаю буквально по звукам.
— Я заеду в восемь.
— Хорошо, — чувствую себя попугаем, выучившим только одно слово.
— Спасибо, Кристина.
Он еще раз наклоняется к сыну, трогает пальцем его пухлую, сонно сползшую на бок щеку, прощается и уходит, оставляя меня в глухой тишине — в голове, в гостиной, на всей планете.
Сплю я просто ужасно. С появлением Марка ночные пробуждения стали чем-то обыденным, к чему я приучила свой организм, и мне каким-то образом даже удается вызываться, вставая пару раз за ночь.
Но сегодня все иначе. Я проваливаюсь в сон на час, может, на полтора, а потом подскакиваю с кровати фантомного плача, которого на самом деле нет. Марк спит в своей колыбельке рядом с моей кроватью, безмятежно и тихо, а я лежу, вслушиваясь в тишину, и мое сердце от страха и паники колотится о ребра с глухой болью.
Мне невыносима мысль о том, что завтра утром его здесь не будет. Я даже представить это не могу — пытаюсь, и не получается. Не знаю, что буду делать, когда Вадим его заберет и вместо агуканья сына в квартире поселится звенящая липкая тишина.
Это же всего два дня, Кристина.
Даже меньше, чем сорок восемь часов, но в моем сознании они растягиваются в холодную, безжизненную пустыню, в которой я останусь без своего маленького сердечка.
Я встаю. Снова. В третий или четвертый раз за ночь.
Ночник в виде смешного щекастого полумесяца заливает комнату мягким, молочным светом. Марк спит на спине, закинув ручки за голову. Его любимая поза — он спит так буквально с первого дня, и никакие пеленки и пеленания ему не нужны — только свобода, как угодно, и когда угодно размахивать ручками и ножками, и это его совершенно никак не пугает и не мешает спать. Его губы чуть приоткрыты, ресницы, темные, как у отца, мелко подрагивают. Он пахнет ванилью, сном и чем-то еще, совершенно особенным, что я никак не могу разложить на ноты. Просто… моей маленькой лучшей в мире самой идеальной Морковкой.
Я наклоняюсь над кроваткой так низко, что почти касаюсь щекой бархатной кожи. Смотрю на него, и от острой, всепоглощающей нежности на глаза наворачиваются слезы.
Ну как же я его отдам? Как смогу выпустить из рук это маленькое, теплое, абсолютно беззащитное существо, которое стало центром моей вселенной? Вадим сказал об этом так просто и обыденно, как будто собирался одолжить у меня книгу. А для меня это все равно что одолжить ему свою душу и сердце, и радость, и счастье. Отдать ему все, что делает меня живой.
