Я сажусь за круг, беру кусок глины. Прохладный, податливый. Мну его в руках, выгоняя пузырьки воздуха. Потом бросаю на круг, начинаю центровать. Самое сложное — поймать момент, почувствовать глину и стать с ней одним целым. Но глина не слушается. Стенки получаются то слишком тонкими, то кривыми. Она несколько раз опадает под моими неумелыми пальцами, и я начинаю все сначала.

Страшно злюсь: на себя, на эту дурацкую глину, на него.

— Лепишь что-то концептуальное, Крис? — смеется Оля, девчонка с фиолетовыми прядями, которая делает вазы, похожие на инопланетян. Для моих напарниц по занятиям я — не драгоценный инкубатор миллионера, а просто тёлка с кривыми руками.

— Ага, андеграундного Колобка, — фыркаю, глядя на свой ком глины.

Хочу сделать ее похожей на шар, как мой живот, в котором растет его сын, но пока что чашка похожа скорее на мои нервы — кривая и дерганая. Гончарный круг жужжит, глина скользит под пальцами, и я стараюсь, блин, реально стараюсь. Хочу, чтобы она была не просто куском глины, а чем-то, что скажет: «Знаешь, мне же правда… не все равно». Но глина не слушается, край загибается, я, начиная все сначала, ругаюсь под нос, пока Оля хихикает.

— Ты как будто с ней воюешь, — говорит Оля, подмигивая. — Расслабься, дай ей жить.

Я киваю, но внутри все кипит. Расслабиться? Легко сказать, когда у меня даже такая мелочь не получается, а мне очень-очень нужно, чтобы получилось. Хорошо, что я всегда была чертовски упрямой и не сдаюсь так легко. Мой сын подбадривающе пинается, и я шепчу ему, что вдвоем мы обязательно справимся.

К концу занятия чашка выходит кривой, но толстенькой, как я хотела. Одна сторона чуть выше другой. Ручка прилеплена немного косо. Она совершенно неидеальная, зато моя. Преподаватель, бородатый дядька с татуировками, говорит, что это далеко не самая ужасная чашка из тех, которые обычно делают в первый раз, и я даже улыбаюсь от легкого прилива гордости.

Следующие дни — как марафон. Сушка, обжиг, покраска, глазировка. Я таскаюсь в студию каждый день, чувствуя странный прилив вдохновения с налетом правильности.

Тонкой кисточкой и черной краской вывожу на кривых боках маленькие, злые смайлики. С прищуренными, как у Вадима, глазами и саркастической ухмылкой.

Это мой маленький бунт, Авдеев, мой тебе тайный привет.

В пятницу вечером подарок готов.

Я забираю чашку из студии и несу домой, как величайшее сокровище. Она теплая, гладкая, тяжелая. Несмотря на дурацкую форму и внушительный размер, идеально ложится в ладони.

Смотрю на злые смайлики и улыбаюсь.

А потом меня накрывает — в секунду, как будто я шла-шла — и не заметила обрыв, в который стремительно проваливаюсь вниз головой.

Что я делаю? Это так глупо. Просто смешно. Он выбросит ее, даже не посмотрев. Или поставит на полку, как доказательство моей инфантильности.

Держу в руках эту дурацкую, несуразную глиняную хрень и чувствую себя полной идиоткой.

Но отступать уже поздно — другого подарка у меня нет.

Быстро заворачиваю ее в бумагу, кладу в коробку, перевязываю кривым бантом.

Отодвигаю на край стола. Подальше. Чтобы не поддаться соблазну швырнуть ее в стену.

Набираю Алену, и ее холодный голос, как всегда, режет, как нож.

— Кристина Сергеевна, добрый вечер, — говорит она, как робот. Но все-таки с легким непониманием уточняет: — Что-то случилось?

За все время после моего возращения я ни разу не беспокоила ее ни по одному вопросу.

Наверное, думает, что у меня что-то горит и цыплята не несутся.

— Я… — Злюсь на себя за то, что голос неприятно дрожит. — Я приготовила маленький подарок Вадиму Александровичу. К его Дню Рождения. Не знаю, как его лучше передать.

На том конце связи — продолжительная пауза. Я почти физически чувствую, как ее безупречный мозг обрабатывает эту неожиданную информацию.

Ну, давай, скажи, что я дура.

— Я как раз недалеко, — наконец, говорит Алёна. — Заеду через полчаса, заберу. Это будет удобно?

— Да, — чувствую, как горят щеки. — Спасибо.

Откладываю телефон и смотрю на коробку с чашкой.

Чувствую себя человеком, который собирается подарить мусор.

Крис, какая же ты дура.

Алёна приезжает ровно через полчаса, как будто в ней тикает швейцарский будильник. Она в роскошном темно-зеленом костюме, с идеальной укладкой, свежим, несмотря на позднее время, макияжем. Никаких отекших пальцев, никакого огромного живота.

Я вдруг думаю, что она, может, тоже влюблена в Вадима.

Все в него влюблены.

Отдаю коробку, хмурюсь и бормочу:

— Передай ему, пожалуйста. И… поздравь от меня.

И хоть ее лицо, как обычно, совсем ничего не выражает, мне кажется, что Алёна смотрит на коробку так, будто пытается угадать, что там. Может, думает, что я подложила бомбу? Но обещает все передать лично в руки.

Когда уходит, тишина в этой огромной квартире давит буквально как болезненный спазм в зубе, обрушивая всю тяжесть моего дурацкого поступка. Представляю, как Алёна привезет эту коробку в его загородный дом. Как Авдеев ее откроет. Может даже на глазах у своей Безобразной Лизы. Она точно подарит ему что-то невероятное, типа билета на Марс.

А я просто старалась. Старалась, несмотря на его ледяные глаза, на его проклятую Лизу, на его чертову власть. Старалась — и у меня получилась просто какая-то хуйня… господи…

Я сползаю на пол прямо посреди необъятной гостиной, обхватываю руками живот и смеюсь.

Смеюсь до слез.

От собственной глупости.

От бессилия.

От того, как сильно, до безумия, я все еще его люблю.

Я стою у края террасы, глядя, как море на горизонте темнеет, примерно так же, как и мои мысли. Конюшни пахнут сеном, кожей и солью — мой мир, где все под контролем. Фонари отбрасывают теплый свет на деревянный пол, мангалы шипят, повара крутят лобстеров над углями. Джаз — саксофон и контрабас — стелется тихо, как дым, чтобы не мешать разговорам.

Я поправляю рукав кашемирового джемпера, чувствуя, как «Наутилус» холодит запястье. Все на своих местах: столы с черными скатертями, хрустальные бокалы, устрицы на льду, икра. Пятнадцать человек, не больше — только те, кого я сам выбрал. Никаких фейерверков, никакого шума. Я не праздную День Рождения — я отмечаю еще один год, когда не дал слабину.

Свои тридцать девять вообще никак не ощущаю. Не хочется перебирать прошлое, копаться в ошибках, размышлять о пройденных (не всегда гладко) жизненных поворотах, искать проёбы. Какие-то слишком крутые виражи по итогу все равно вывели на ровную широкую трассу. Какие-то не слишком правильные средства по итоге все равно стоили достигнутой цели.

В целом, я доволен своей жизнью. Более чем. Сожалеть о прошлом — удел слабаков и романтиков.

Богдана и Алёна сделали, как я сказал, хотя на каком-то этапе был близок к тому, чтобы реально сменить Богдану, так она душнила своими попытками впихнуть мой «аскетизм» в «дорого-богато».

Шеф из «Морского бриза» жарит рибай, официанты в черных рубашках скользят, как тени. Партнеры, друзья, пара старых знакомых — все собрались, чтобы выпить за меня. Очень узкий круг людей, в которых я уверен. С возрастом понял, что это — чуть ли не самое дорогое в жизни, поэтому — как золото в мутной воде. Поэтому, их ненмого. Только те, кого я могу вытерпеть дольше часа. Лори и Шутов. Стася, которая носится по идеально подстриженному газону с щенком американского булли, которого подарил Шутов (блять, я его за это точно грохну!) Пара ключевых партнеров по бизнесу, чье присутствие здесь — не только дружба, но и определенный акт партнерства.

Мясо жарится, вино льется, люди смеются. Идеальная картинка. Дорогая, выверенная, абсолютно контролируемая. Как и все в моей жизни теперь.

— Вадим, с Днем рождения, — подходит Григорий Левченко, владелец небольшого, абсолютно не конкурирующего с моей сферой интересов портового бизнеса. Тот самый, у которого я купил пентхаус для Кристины. — Здоровья тебе, остальное купишь.