Ты ей тоже какие-то ценные указания дал, Авдеев?

Воронцова открывает толстую папку, лежащую у нее на столе. Мою папку.

— Я изучила все ваши документы из Осло. Мои норвежские коллеги проделали отличную работу. Все анализы в норме, беременность протекает без осложнений. Так что сегодня у нас с вами, по сути, ознакомительный визит. Поговорим, я вас осмотрю, и наметим дальнейший план. Хорошо?

Киваю.

Она задает вопросы. О моем самочувствии, о питании, о режиме дня. Я отвечаю односложно. Воронцова слушает внимательно, не перебивая, делая какие-то пометки.

— Кристина, — говорит она, когда беседа подходит к концу, — я вижу, что вы очень напряжены. Это понятно. Новая страна, новый врач… Но я хочу, чтобы вы знали: моя главная задача — это ваше здоровье и здоровье вашего малыша. Вадим Александрович очень… настоятельно просил, чтобы мы обеспечили вам самый лучший уход. И мы это сделаем. Но для этого мне нужно ваше доверие.

Я так устала от бесконечного «Вадим Александрович то, Вадим Александрович — сё», что уже нет сил реагировать злостью. Просто морщусь, как от приступа зубной боли.

Если бы мы были нормальной парой, если бы все было вовремя и запланировано — я бы, наверное, балдела от всего этого (но ведь тогда бы и никаких договоров не было?) А сейчас все это меня как будто душит.

Но я держу себя в руках. Вспоминаю, как учил психотерапевт — представляю, что между мной и всем остальным миром существует толстая-толстая прозрачная стена. Происходящее снаружи меня не трогает, оно там просто существует.

Осмотр проходит быстро и деликатно. Ирина Андреевна комментирует каждое свое действие, объясняет, что и зачем она делает. Я чувствую, как напряжение понемногу отступает.

Потом — УЗИ. Аппарат здесь еще более современный, чем в Осло. Огромный экран, объемное, цветное изображение.

— Ну, давайте знакомиться с вашим мужчиной, — улыбается Ирина Андреевна, водя датчиком по моему животу. — Имя уже придумали?

— Нет.

Боюсь, что Его Грёбаное Величество и эту привилегию у меня заберет. Может, захочет назвать его Александром, в честь отца? Какой смысл придумывать имя и называть им ребенка, если у Авдеева как обычно, будет на этот счет персональное императорское распоряжение?

Когда вижу профиль сына на экране, прижимаю ладонь к губам.

Боже, он же был не таким еще несколько недель назад. Разглядываю крошечный носик, сжатые кулачки. Он двигается, поворачивается, и я чувствую, как синхронно это ощущается в животе.

— Давно толкается? — спрашивает Воронцова, разглядывая моего ребенка со всех сторон.

— Несколько… недель, кажется.

— Все идеально, — наконец, улыбается. — Ваш сын растет и развивается точно по сроку, Кристина.

— А можно… — Заикаюсь и тут же втягиваю губы в рот. Хочу посмотреть еще, а как попросить — и можно ли? — не знаю.

— Хотите еще посмотреть?

Снова молча киваю.

В горле почему-то ком — не продохнуть.

Мой маленький Авдеев — такой же чертовски красивый, как его отец.

Не могу смотреть на того — так хоть на этого пока буду пялится.

— Он что — поет? — пытаюсь осмыслить вот это странное движение маленького рта. Точно улыбаюсь как дурочка.

— Поет или жует, — не спешит разубеждать Ирина Андреевна, — может, у вас там Челентано растет?

— Только если Авдеев даст на это распоряжение, — фыркаю.

Она распечатывает мне несколько снимков. Цветных, четких.

Когда одеваюсь, протягивает красивую новенькую карту беременности.

— Это наш предварительный план, Кристина. Здесь график ваших визитов и анализов. Я добавила консультацию диетолога, йогу и бассейн для беременных. Это очень полезно для спины. И еще посещение перинатального психолога.

Я смотрю на расписание. Все четко, по дням и часам.

— И еще одно. — Это Воронцова говорит уже когда я уже собираюсь уходить. — Следующее плановое УЗИ у нас через две недели. Это будет важный скрининг. Вадим Александрович сказал, что хотел бы присутствовать. Мы подберем время, удобное для вас обоих.

Я замираю у двери.

Он придет.

Сюда.

Будет стоять рядом. Смотреть на этот экран. На нашего сына.

Это просто… пиздец. Но у меня хотя бы есть время к нему подготовиться.

Две недели проскальзывают я как-то живу.

Если до этого время тянулось медленно, как старая жвачка, то эти четырнадцать дней проносятся просто транзитом. И я, конечно, понимаю, почему.

Потому что сегодня день Х — Его Грёбаное Величество будет разглядывать наследника.

Я научилась дробить время на мелкие, незначительные отрезки, чтобы оно не казалось таким бесконечным, таким удушающим. Я живу от завтрака до обеда, от обеда до ужина, от визита к диетологу до занятия в бассейне. Я превратила свою жизнь в строгое расписание, в котором нет места для раздражающих и пугающих мыслей на тему: «А что будет потом…?»

Я почти научилась не думать.

Хожу на йогу для беременных, где инструктор с ангельским голосом учит меня «дышать животом» и «отпускать тревогу». Плаваю в огромном, пустом бассейне на цокольном этаже элитного СПА, и вода принимает мое тяжелеющее тело, даря иллюзию невесомости и свободы. Я сдала еще с десяток анализов, и Ирина Андреевна с улыбкой сообщила, что у меня идеальные показатели и даже отменила препараты железа.

Я — образцово-показательный инкубатор.

Здоровый, сильный, выполняющий свою функцию на отлично.

Я почти научилась не чувствовать.

Моим единственным убежищем, моим островком настоящей, живой жизни стала кухня. Она мне все так же ни кали не нравится, но зато теперь здесь есть Галина Петровна — моя добрая, пахнущая ванилью фея. Каким-то образом ей удается превратить этот выпестованный журнальный порядок в подобие места, где могла бы существовать нормальная человеческая семья. Сейчас я провожу здесь почти все время. Сижу за мраморной стойкой, поджав под себя ноги, и смотрю, как она готовит. Мы болтаем. Обо всем и ни о чем. О ее внучке, которая пошла в первый класс, но не здесь, а где-то в Аризоне — она по ней очень скучает. Обсуждаем цены на Привозе. Она учит меня делать блины «как годится». Она не лезет в душу, не задает лишних вопросов — просто говорит. И ее голос, смех и ворчание на непослушное тесто — единственное, что заставляет меня чувствовать себя… живой.

Я даже Лори вру, когда мы созваниваемся по вечерам. Говорю, что у меня все хорошо. Что мы с Вадимом нашли «разумный компромисс», что он заботится обо мне. Она, конечно, не верит, я слышу это в ее долгих паузах. Но Лори не давит. Просто говорит: «Если что, Крис — руки в ноги и к нам». Я знаю, что двери их дома всегда для меня открыты и мне немного легче от того, что всей этой выхолощенной стерильности есть хотя бы какая-то альтернатива. Даже если никогда ею не воспользуюсь, потому что не могу втянуть их в свою войну.

Я почти убедила себя, что со всем справлюсь.

Что смогу выжить в этой золотой клетке, выносить своего сына, а потом… потом что-нибудь придумаю.

А потом позвонила Алена и оказалось, что моя маленькая крепость внутри — никакая не крепость, а просто халтурный карточный домик.

«Кристина Сергеевна, завтра в десять утра у вас визит в клинику. Вадим Александрович заедет за вами в девять тридцать. Пожалуйста, будьте готовы».

Мне кажется, что если бы у Авдеева была возможность пойти со мной на УЗИ без непосредственного моего физического присутствия — он бы наверняка именно так и сделал, потому что ему даже по телефону со мной поговорить трудно. Брезгует сказать жалкий десяток слов.

Я стою перед огромным зеркалом в гардеробной и не узнаю себя.

За эти две недели живот вырос. Он больше не просто «заметный». Он — очевидный. Круглый, упругий, выпирающий под любой одеждой.

Я провожу по нему рукой. Я все чаще чувствую, как сын шевелится внутри — теперь я научилась это понимать. Легкие, едва уловимые толчки, похожие на трепет крыльев бабочки. И каждый раз, когда он о себе заявляет, от смеси страха и какого-то странного, болезненного восторга, у меня сжимается сердце.