Вадим не смотрит на нее. Он смотрит на сцену.

Но и на меня он не смотрит тоже.

Ни разу.

Ни одного случайного взгляда.

Как будто меня здесь нет. Как будто я предмет интерьера, не заслуживающий внимания.

И от этого осознания внутри поднимается волна злой, обжигающей обиды.

Он видел меня. Он знает, что я здесь. С другим мужчиной. И ему — все равно.

Вот же мудак!

Сучность — уродливое, ядовитое чувство, от которого сводит скулы, — сжимает горло тисками. Я делаю еще один большой глоток шампанского и резко поворачиваюсь к Бережному. Заставляю себя улыбнуться самой соблазнительной, самой яркой из своих улыбок.

— Арик, расскажи мне про тот маяк, который ты реставрируешь, — понижаю голос до интимного шепота и слегка касаюсь его руки кончиками пальцев.

— Сейчас? — Он удивленно поднимает бровь, но тут же включается в игру, не дожидаясь ответа.

Ему, похоже, весь этот аукцион тоже не особо интересен.

Он рассказывает, я слушаю, киваю, смеюсь его шуткам, заглядываю ему в глаза с таким восторгом, как будто он — единственный мужчина во всей Вселенной.

Я флиртую. Открыто. Намеренно. Отчаянно.

Знаю, что Вадим это видит. Должен видеть.

Но Авдеев не реагирует. Он продолжает смотреть на сцену, иногда лениво поднимая табличку, чтобы сделать ставку. Покупает сначала какую-то статуэтку, потом — винтажные запонки. Легко, небрежно, как будто покупает газету в киоске. Женщины за соседними столиками смотрят на него с плохо скрываемым обожанием. Мужчины — с завистью и уважением.

А он не смотрит вообще ни на кого, даже на свою распрекрасную соседку по столу, которая, кажется, уже изнасиловала его руку своими паучьими лапками, пытаясь привлечь внимание. Но мне все равно от этого не легче.

Аукцион заканчивается. Люди встают из-за столов, начинают перемещаться по залу.

Музыка становится громче, превращаясь в гулкий, немного раздражающий фон.

Я чувствую себя выжатой, как лимон. Моя маленькая, жалкая попытка вызвать у него хоть какую-то реакцию, с треском провалилась.

Ты — пустое место, Кристина. Просто мать королевского наследника, существо, подходящее на один разовый секс, чтобы снять напряжение.

Я вижу, как он встает. Высокий, темный, как монумент самому себе. Блондинка тут же оказывается рядом, берет его под руку. Они о чем-то тихо говорят, и он все-таки ей улыбается, хоть это выглядит так, будто она выпросила, чуть ковром пред ним не расстелилась ради этой улыбки. Но меня все равно бомбит, что он УЛЫБАЕТСЯ! Ей! А меня продолжает игнорить, как пустое место, как… ничто!

К горлу подступают слезы обиды и ярости. Я готова налететь на него как фурия и… что? Устроить скандал? Вцепиться в ее идеальные платиновые патлы? Вылить шампанское на ее идеальное платье? Я сжимаю кулаки так сильно, что ногти впиваются в ладони, принося дозу спасительной боли — она немного отрезвляет и развеивает чернющий морок ревности.

В эту секунду я почти готова попросить Бережного отвезти меня домой.

Возможно даже пригласить его на кофе. В том самом смысле этого слова.

Раздвинуть, блять, наконец ноги для другого мужика, и молить бога, чтобы это помогло, прекрасно зная, что со всеми мужиками до Вадима после секса всегда становилось только хуже — после секса всегда просто заканчивалось. Пересыхало любое увлечение. Исчезал романтический зуд. И только с моим Грёбаным Величеством произошло ровно наоборот, как будто вселенная решила подшутить надо мной и показать, что же такое на самом деле пресловутая химия.

Но я не успеваю, потому что Арик, который до этого вежливо прощался с какими-то своими знакомыми, вдруг с легкой улыбкой направляется прямо к… Авдееву.

Я настолько обескуражена, что не способна даже сопротивляться, притормозить, развернуть его в любую какую угодно сторону, лишь бы она вела прочь от Вадима. И вдруг оказываюсь прямо перед ним, на расстоянии вытянутой руки, и запах, от которого дуреют мои обонятельные рецепторы, на секунду перестаю дышать. А блондинка рядом с ним смотрит на нас как на неучтенные переменные в ее плане по завоеванию неприступной крепости.

— Вадим? Добрый вечер, — здоровается Бережной. Не точно так же, как здоровался со всеми до этого, а легче, на более дружеской ноте.

Они знакомы? Арик знает Вадима? Они на «ты»?

Я ощущаю себя так, будто мою грудь только что проткнули ледяной сосулькой, и она, вместо того, чтобы таять, начала замораживать все вокруг.

Вадим поворачивается к нам. На красивом лице — ни тени удивления. Только все та же холодная, вежливая полуулыбка. Но он протягивает ладонь для рукопожатия. Все так же спокойно, без намека хотя бы на проблеск ревности.

— Бережной. Думал, мне показалось, что ты в зале.

— Не ожидал тебя здесь увидеть, — продолжает Арик тем же дружелюбным тоном. — Ты же вроде брезгуешь такими выходами.

— Решил совместить приятное с полезным, поддержать благое дело. — Вадим переводит взгляд на меня, его белобрысая крыса — следом, впиваясь в мое декольте с нескрываемым бешенством.

Я позволяю себе каплю стервозной радости по этому поводу.

Мой мозг лихорадочно пытается сложить этот пазл. Откуда они знакомы? Почему Арик никогда не упоминал о нем? Он знал, что я…? Господи, да откуда, если я сделала буквально все, чтобы никак не упоминать об Авдееве?

Бережной, заметив его направленный в мою сторону взгляд, тут же спохватывается.

— Позволь представить мою спутницу, — Арик поворачивается голову ко мне, его пальцы накрывают мою летающую на его предплечье ладонь. Этой же рукой секунду назад он пожимал руку Вадима, и я, блять, чувствую именно его тепло на своих пальцах. Или, скорее, холод? — Кристина Таранова.

Мои ноги становятся ватными.

Синие глаза чуть-чуть сужаются.

Мои в ответ как будто расширяются.

Тело покрывается испариной — надеюсь, только мысленной.

— Мы знакомы, — говорит он ровно, без капли эмоций в голосе.

Его болонка бледнеет от ярости, второй рукой обкручивает локоть Вадима, как змеище.

Арик удивленно переводит взгляд с меня на него, потом снова на меня, с легким недоумением.

— Правда? Надо же… — Он посмеивается, не замечая, ни повисшего между нами напряжения, ни того, что его можно просто резать ножом — такое оно плотное и осязаемое.

В глазах Вадима на долю секунды вспыхивает что-то темное, опасное. Но он тут же гасит эту вспышку, прячет ее за пофигизмом. Или ему и правда пофиг?

Господи, я устала от этого неведения. Так устала, что хочется схватить его за грудки и трясти до тех пор, пока не признается, что в его чертовой голове.

Даже на секунду представляю эту картину — и, наверное, только поэтому срочно беру себя в руки. Я? Трясти вот эту шпалу? Боже, это же просто нелепо.

— Кристина не упоминала…. - пытается сказать Бережной, но Вадим его перебивает — не грубо, но безапелляционно.

— Кристина — мать моего сына, — коротко рубит Вадим.

Тишина.

Она падает на меня, как бетонная плита, вышибая из легких весь воздух.

Я вижу, как первой улыбка сползает с лица блондинки — точнее, подобие улыбки, которое она тут пыталась изображать, наверняка до крайности уязвленная тем, что Вадим не спешит ее представлять.

Потом перестает улыбаться Бережной. Он не то, чтобы удивлен или шокирован, но явно с со скрипом переваривает мои внезапно всплывшие «грязные тряпки». Даже как будто пытается что-то сказать, но в итоге не произносит ни звука.

А мне внезапно чуть ли не впервые в жизни хочется просто сквозь землю провалиться.

И даже не спорить с интуицией, которая в этот момент триумфально задирает подбородок: «А я же говорила, что не нужно было идти!»

— Вадим, дорогой, я все еще жду… — раздается и обрывается женский голос.

Рядом с нашим молчаливым квартетом возникает женщина — брюнетка, на вид, примерно его ровесница. Она секунду оценивает обстановку, а потом извиняется, что прервала наш разговор, хотя, очевидно, на живленную беседу это никак не похоже.