Я слушаю его, смеюсь над его шутками, но часть моего сознания все равно не здесь. Она — в режиме сканирования, скользит по залу в поисках… я даже не знаю кого. Или знаю, но боюсь себе в этом признаться? Каждый высокий темноволосый мужчина заставляет мое сердце замереть на долю секунды.

Я говорю себе, что это глупо. Его не может здесь быть — он в Европе же, да? В своей другой жизни, в которой точно н думает обо мне каждую минуту, как я о нем.

— Пойдем, выпьем шампанского, — предлагает Арик. — Скоро начнется аукцион, нужно занимать места.

Он подводит меня к бару, берет два высоких бокала. Мы стоим у панорамного окна, я пытаюсь переключиться на танец снежинок и поддерживать беззаботный разговор, но видимо, получается плохо, потому что Арик вдруг обрывает собственную фразу и смотрит на меня с понимающей улыбкой.

— Тебе здесь некомфортно, да?

— Немного, — признаюсь. — Я второй раз в жизни на таком мероприятии — чувствую себя рыбой, которую вытащили из воды и заставили летать.

— Тогда считаю своим долгом сказать, — он немного наклоняется ко мне, чтобы слова прозвучали интимнее, ближе, — что ты самая красивая тарань, которую я только видел в своей жизни.

Я на секунду замираю на игре слов — а потом все-таки широко улыбаюсь и, кажется, даже немного краснею, польщенная комплиментом. Позволяю себе немного отпустить внутренние напряжение и даже подаюсь навстречу, чтобы между нашими щеками остался совсем крохотный зазор. От него хорошо пахнет. Он красивый, галантный, милый, умный и, насколько я могу судить и доверять своему опыту, под всеми этими стильными шмотками скрывается неплохое атлетичное тело (я знаю, что Арик любит заниматься спортом, бегает по утрам и два раза в неделю ходит играть в теннис).

Что еще нужно, чтобы попытаться переключить голову?

Раздается мелодичный звон, приглашающий гостей в главный зал.

— Пойдем, — он забирает оба наших бокала. — Наш столик у сцены.

Мы идем в сторону широкой арки, ведущей в зал.

Сливаемся с медленно льющейся толпой тел — людей здесь действительно много.

Я сжимаю пальцы сильнее на локте Бережного.

Первую секунду думаю, что это просто инстинктивное желание зацепиться за что-то стабильное, чтобы не потеряться в море из бриллиантов, но потом понимаю — нет, боже… нет…

В огромном, до краев наполненном вакханалией из парфюмов зале, я отчетливо слышу его запах. Слишком сильно, чтобы это можно было списать на фантомные порождения тандема моей памяти и слишком богатого воображения.

Поворачиваю голову — тоже на импульсах, поддаваясь внутреннему комплексу.

И вижу… Вадима.

Он не входит. Он — материализуется. Возникает в дверном — расслабленный и слишком большой для этого сборища, на фоне которых кажется просто гигантом. Идеально скроенный черный костюм сидит на нем, как вторая кожа, обрисовывая мощные плечи. Белоснежная рубашка и, конечно, никакого галстука, хотя по дресс-коду он должен быть. Но это же Авдеев — он не любит галстуки и любит нарушать правила.

Мир вокруг меня сужается до одной этой фигуры. Шум голосов, звон бокалов и музыка тонут в гулком, оглушающем стуке моего сердца. Авдеев медленно поворачивает голову, его взгляд скользит по залу. Равнодушно. Оценивающе. Я помню, что он считает такие мероприятия — ярмаркой тщеславия, что приходит только на обязательную часть, задерживается еще на десять минут вежливости — и уходит. Если я не буду отсвечивать, то есть небольшой шанс, что он меня даже не заметит.

Я потихоньку, стараясь чтобы это не выглядело подозрительно, отступаю за плечо Бережного.

За секунду до того, как Вадим поворачивает голову в нашу сторону.

И его взгляд натыкается на мой.

Секунда.

Такая адски длинная, что я успеваю упасть и захлебнуться в холодной синеве его глаз.

Его взгляд задерживается на мне, потом скользит вдоль по руке, которой я держу Арика под локоть и снова возвращается к моему лицу. Никаких эмоций — ни удивления, ни раздражения. Только легкий прищур, как замена кивка — он снова отворачивает голову, переключаясь на разговор с каким-то идущим рядом мужчиной

Пока я здесь пытаюсь не поехать кукухой — Авдеев просто делает вид, что ничего такого не произошло. Что он ни капли не удивлен моему появлению здесь, еще и под руку с другим мужчиной. А я его взгляд ощущаю как клеймо на коже. Чувствую даже сейчас, хотя мы уже успели потерять друг друга из виду.

— Кристина? Все в порядке? — слышу голос Бережного, за который цепляюсь как за соломинку, с трудом, но выгребая из оцепенения. — Ты немного побледнела.

Я резко оборачиваюсь к нему, пытаясь натянуть на лицо улыбку, но губы ощущаются деревянными.

— Да… да, все хорошо. Просто… немного душно стало, — вру, чувствуя, как кровь отливает от щек.

— Хочешь выйти? Или воды? — Он выглядит искренне обеспокоенным.

— Нет, правда, все нормально. — Я заставляю себя улыбнуться шире, надеясь, что это выглядит хотя бы отдаленно естественно. — Пойдем? Чтобы не пропустить самое интересное.

Арик смотрит на меня еще секунду, янтарные глаза внимательно изучают мое лицо, но потом он кивает. Снова берет меня под руку, и его прикосновение, надежное и теплое еще минуту назад, теперь кажется почти неуместным. Мы идем в зал, где уже рассаживаются гости. Наш столик действительно у самой сцены — слишком на виду.

Арик отодвигает мне стул, я усаживаюсь.

Чувствую себя бабочкой, приколотой к бархату, выставленной на всеобщее обозрение как один из лотов.

Запрещаю себе вертеть головой, потому что как только сделаю это — сразу начну искать взглядом Вадима. Он здесь один? Я не видела рядом женщины. Или просто не заметила?

Хватит, Таранова! Соберись! Вы здесь по отдельности, все! Финиш! Финал!

Я заставляю себя сосредоточиться на Арике, на его легкой, непринужденной болтовне о предстоящем аукционе, на том, как он с улыбкой комментирует чересчур пышное оформление сцены, подмечая какие-то только ему одному очевидно понятные детали. Но все равно не могу расслабиться — каждый шорох, каждый смешок за спиной заставляет вздрагивать. Я чувствую его присутствие в этом зале так же остро, как до сих пор по ночам чувствую между ног его член.

Замечаю сидящих за соседним столиком женщин — их головы синхронно повернуты куда-то вправо. Судя по шепоту и улыбкам, которыми они обмениваются, готова поспорить — Авдеев где-то в поле их зрения. Он всегда в фокусе внимания, как черная дыра, которая притягивает к себе все взгляды, все мысли и весь свет в этом помещении.

На сцену выходит элегантный ведущий и начинается официальная часть. Пафосные речи о важности благотворительности, о помощи детям, о том, как важно не забывать. Я слушаю вполуха, пытаясь унять бешеное сердцебиение, которое стучит так громко, что забивает половину слов ведущего. Делаю глоток шампанского, потом еще один. Пузырьки приятно холодят горло, но не приносят облегчения. Нервозность растет, превращаясь в тугой рваный пульс где-то под ребрами.

Начинается аукцион. Ведущий объявляет первый лот — картину какого-то модного современного художника, чье имя мне ни о чем не говорит. Люди начинают поднимать таблички с номерами, лениво перебрасываясь ставками, как будто играют в пинг-понг. Атмосфера в зале оживляется, наполняется легким азартом. Арик наклоняется ко мне, его волосы щекочут мне плечо.

— Как тебе та акварелька со старым двориком, которую мы видели в холле? Попробуем ее выкупить? Можно повесить в твоем магазине — будет очень атмосферно.

— Давай, — киваю я, благодарная за то, что он отвлекает меня и пытается вернуть в реальность. — Она… милая.

Я не смотрю по сторонам.

Даже не верчу головой. Нет нет…

Но… да.

Замечаю его в полумраке зала — сразу, как только сворачиваю шею в ту же сторону, в которую до сих пор поглядывает трио куриц за соседним столом.

Авдеев сидит в центре, всего в нескольких рядах от нас. Не один. Рядом с ним — худющая блондинка, холеная, с идеальной укладкой и платьем цвета шампанского. Сука во мне отпускает мысленную остроту на тему того, что если бы у меня были вот такие сиськи, я бы не рискнула носить платье с таким декольте. Она что-то оживленно шепчет Вадиму на ухо, смеется, касается его руки тонкими, унизанными кольцами пальцами. А он сидит, откинувшись на спинку стула, одна рука небрежно лежит на колене, другая держит бокал. Просто слушает — или не слушает? На его лице — вежливое, отстраненное выражение.