Мне страшно не по себе остаться одной посреди этого огромного, холодного и резко ставшего враждебным пространства. Прижимаю Марка покрепче, чувствуя себя маленькой, потерянной девочкой, которая случайно забрела в замок Снежного Короля. Не рискую сделать и шагу. Я же не знаю правил этого мира, не в курсе, где заканчивается территория для гостей и начинается его личное пространство. И, честно говоря, боюсь подняться на второй этаж. Мозг охотно подкидывает картинки из «Один дома», где я в роли двух злых воров, похожу болезненную полосу препятствий.

Поэтому просто жду, вцепившись в Марика так, будто от этого зависит его жизнь.

К счастью, Вадим возвращается через пару минут. Видит, что я и с места не сдвинулась, легко, едва заметно кивает, типа, все ок, бояться здесь мне не запрещено.

— Пойдем, я тебя провожу, — говорит он, и я послушно иду за ним вверх по лестнице.

Какой-то, блин, бесконечной лестнице.

Мы проходим по длинному широкому коридору второго этажа. Авдеев останавливается у одной из дверей.

— Это гостевая комната, ее подготовили для тебя.

Я киваю, уже готовая войти внутрь в поисках минутки уединения. Но Вадим не спешит меня впускать — вместо этого кивает на дверь напротив.

— А это — моя.

Зачем мне эта информация, Тай? Боишься, что я ввалюсь к тебе ночью под предлогом «я просто искала туалет» и сразу обрубаешь варианты?

— Комната Марка смежная с моей спальней, — объясняет ровным, деловым тоном, как будто проводит мне инструктаж на случай эвакуации. — Из гостевой тебе придется каждый раз выходить в коридор.

— Это ты к чему сейчас? — не понимаю, но пальцы инстинктивно еще крепче цепляются в сына.

— Подумал… — Вадим делает паузу, и его синие глаза впиваются в мои. — Подумал, что на эти пару дней тебе будет удобнее в моей комнате. А я поживу в гостевой. Так ты будешь рядом с сыном.

Я стою и молчу. Воздух вокруг сгущается, становится каким-то вязким в горле.

В его комнате? Спать в его постели? Вдыхать его запах, засыпать на его подушках?

— Нифига себе какая щедрость, — выдает мой рот, хотя мозг еще не до конца сформулировал, как к этому относится.

Чем больше представляю, тем сильнее кажется, что две носи в его кровати — это не про удобство, а самая настоящая изощренная пытка.

— Решай, — он дергает плечом, бросает взгляд на часы. — Мне все равно, я и с камнем под головой могу спать. Просто подумал, что так будет удобнее.

Марик издает писк, как будто нарочно привлекая к себе внимание именно в эту минуту. Трогаю его щечку и понимаю, что Вадим абсолютно прав — бегать по ночам по этому огромному, чужому дому у меня нет никакого желания.

— Спасибо за гостеприимство, Авдеев. — Слова благодарности ему всегда даются с большим трудом, несмотря на то что в последнее время в этом деле наметился прогресс.

На его губах проскальзывает тень улыбки. Едва заметная, но от этого не менее торжествующая. Он открывает дверь в свою спальню, пропуская меня вперед.

Я едва успеваю переступить порог, как меня тут же с головой накрывает знакомый, офигенный… максимально не комфортный для моего голодного либидо авдеевский запах. Он здесь повсюду. В воздухе, в тяжелых шторах из серого бархата, в темном, почти черном дереве пары предметов лаконичной мебели. На секунду кажется, что у меня подкосятся ноги, но, как ни странно, я даже прохожу немного дальше порога.

Комната огромная. Минималистичная до аскетизма. Гигантская кровать с низким, обтянутым серой кожей изголовьем, застеленная идеально гладким покрывалом. Два низких кожаных кресла у панорамного окна, из которого открывается вид на заснеженный сосновый бор. И все. Никаких лишних деталей, никаких фотографий, никакого визуального шума. Только порядок. И сила.

Он ставит сумки на маленькую подставку у двери.

— Располагайся. Я на минуту.

В его святилище остаться одной еще более не комфортно, чем пять минут назад на первом этаже. И все же — меня подзадоривает любопытство попавшей в Зазеркалье Алисы. И оно перевешивает панику. Я укладываю Марика на кровать, где он тут же с интересом впивается глазками в совершенно пустой потолок с одной единственной лаконичной лампой.

Как лунатик иду по комнате. Провожу пальцами по гладкой, прохладной поверхности комода. Заглядываю в приоткрытую дверь ванной — черный мрамор, матовое стекло, хромированная сталь. Все идеально. Все — «Авдеев-стайл». Рядом — арка в детскую, но эту комнату я оставляю на десерт. Вместо этого разворачиваюсь в сторону гардеробной. Мозг и воспитание подсказывают, что я не должна, что это — слишком личное вторжение.

Но как тут с собой совладать, когда на другой чаше весов буквально возможность заглянуть в святая святых? Я толкаю тяжелую, бесшумную дверь, мягкий свет автоматически медленно подсвечивает темное пространство.

Замираю на пороге.

Первым делом в глаза бросаются идеальные ряды костюмов, развешанных по цветам — от черного к светло-серому. Белоснежные рубашки, висящие, как армия клонов. Полки с обувью, сверкающей, как на витрине. Отделанные бархатом ящики с аксессуарами. Я подхожу к одному из них, открываю. В аккуратных ячейках лежат его часы — десятки. Золотой «Ролекс» я видела на нем только один раз — в тот день, когда мы вместе ходили на аукцион. Многих не видела вообще, но будь моя воля — серый «Брайтлинг» я бы прикарманила хоть сейчас. В другом — запонки, бесконечное количество.

На полках отдельно — свитера, джинсы.

В комоде — футболки.

Ящик с бельем я открываю — и моментально захлопываю. Что он там носит? Точно не «КК».

Я уже собираюсь слинять, как будто меня тут и не было, но в последний взгляд, натыкаюсь на единственную вещь, которая в весь этот солдафонский порядок совершенно ника не вписывается.

Моя чашка. Та, со смайликами, которую я подарила ему на День рождения.

Она стоит на маленькой отдельной полке, рядом со странной геометрической фигурой, сделанной из конструктора — очевидно, это Стасин подарок.

Я подхожу ближе и в глаза сразу бросается широкая трещина по всей поверхности. Она склеена — грубо, но все же. По ней, как шрамы, бегут тонкие золотистые линии клея, похожие на японскую технику кинцуги, когда разбитую вещь делают еще более ценной, подчеркивая ее историю.

Я протягиваю руку и осторожно беру ее в ладони. Провожу пальцем по линии разлома, и к горлу подкатывает горячий, соленый ком.

— Ты ведь мог просто ее выбросить, — шепчу в пустоту, не очень понимая, зачем вообще говорю это вслух.

— Мог.

Его голос раздается прямо за моей спиной, и я, вздрогнув, едва не роняю ее на пол. Вообще не слышала, как он вошел.

Я медленно оборачиваюсь. Он стоит на пороге гардеробной, прислонившись плечом к косяку, с расслабленно сунутыми в карманы брюк ладонями, и смотрит не на чашку, а на меня.

Ни тени удивления или раздражения на лице. Кажется, он знал, что я захочу все здесь попробовать «на зуб» еще до того, как эта мысль посетила мою собственную голову.

— Дай угадаю — швырнул ее в стену? — Провожу пальцем по трещине — теперь уже вижу, что она ровно по середине, по всей поверхности. Раскололась, видимо, на две половинки.

— Угадала, — отвечает он, отрывается от дверного косяка и подходит ближе. Почти вплотную.

— Так почему не выбросил? — Понятия не имею, почему меня так заклинило, но вопрос, кажется, стал для меня принципиально важным.

Я снова чувствую его запах, и теперь он ощущается еще более концентрированным. Смертельно опасным для моего здравого смысла. Вадим протягивает руку, чтобы забрать чашку. Его пальцы накрывают мои, и он на мгновение задерживает это прикосновение. Длинное, обжигающее мгновение, за которое я успеваю умереть и воскреснуть.

Он ставит чашку обратно на полку. На ее законное место.

— Может, когда-нибудь и выброшу. — Ответ на мой вопрос дает через плечо, едва ли бросив на меня еще хоть взгляд.

Но мой влюбленный мозг почему-то слышит в этом однозначное «Никогда».