Резким, почти раздраженным движением смахиваю этих предателей. А может потому, что жутко ревную, потому что тоже хочу дотронуться до него вот так же — будто бы случайно, провести пальцами по его колючей щеке, зарыться в темные волосы.

На мгновение наши взгляды пересекаются. Он прищуривается, я — хмурюсь.

Что, Тай, читаешь меня как открытую книгу?

В машине я сажусь сзади, рядом с Марком. Так безопаснее. Так между нами — расстояние. Но все равно чувствую его присутствие. И все равно прилипаю взглядом к его затылку, к широким плечам, к сильным рукам, которые уверенно сжимают руль.

Кажется, задача «Выходные с Авдеевым» только что получила рейтинг «невозможно».

Мы едем в основном молча, изредка обмениваясь ничего не значащими короткими фразами. За окном украшенные к Рождеству улицы, сияющие огнями витрины, но я ничего этого не вижу. Все мои мысли — там, на переднем сиденье.

— Мне… мне нужно что-то знать? — решаюсь нарушить молчание. — Перед тем, как мы приедем.

— О чем?

— О Стасе. Как мне… как мне себя с ней вести?

— Просто будь собой, Кристина. — Короткий взгляд на меня в зеркало заднего вида.

— Ты все время это говоришь. — Фыркаю.

— Может, пришло время все-таки прислушаться?

Странно, но слова не звучат как приказ. И на упрек это тоже совсем не похоже. Скорее, на тихое, почти интимное предложение.

Он говорил это и раньше.

Заглядывал за мои маски, качал головой и тянул на свет божий другую Кристину.

Какую — я правда не знаю.

Какая я там, очень глубоко? Та, что строит из себя сильную и независимую бизнес-леди? Или та, что готова разрыдаться, если он вдруг долго не отвечает на мои сообщения?

Машина сворачивает с главной дороги на дорогу поменьше, через сосновый бор. Воздух за окном становится густым, смолистым.

К чему ты хочешь, чтобы я прислушалась, Тай? К себе? Ты уверен, что там не лохнесское чудовище? Уверен, что хочешь ту, другую, а не эту — удобную и покладистую мать твоего второго ребенка, которая знает свое место и не задает лишних вопросов? Я вот ни черта не уверена, мое Грёбаное Величество.

Дорога делает последний виток, и лес расступается. Перед нами бесшумно разъезжаются высокие кованые ворота, открывая вид на его крепость.

Дом огромный. Не просто большой, а именно огромный, подавляющий своей монументальностью. Из глыб серого камня, с панорамными окнами во всю стену. Он идеальный. Безупречные линии, выверенный ландшафт, ни одного лишнего куста, ни одной случайной детали. Похож на обложку архитектурного журнала.

Но еще больше — на айсберг, об который я, кажется, вот-вот разобьюсь.

Машина останавливается у главного входа, и в ту же секунду из дома вылетает что-то белое, мускулистое и стремительное. Умом я понимаю, что это скорее всего булли, тот, что на фотках, но инстинктивно все равно прикрываю Марка. Вадим расслабленно усмехается.

— Спокойно, это Зевс. Он не кусается, только зализывает до смерти.

Тем временем булли подбегает к моей двери, начинает вертеться возле нее и издавать радостные, хрюкающие звуки. Его морщинистая морда расплывается в самой счастливой собачьей улыбке, которую вообще можно представить.

— Он тебя ждал. — Вадим выходит первым, гладит щенка и отрывает дверь для меня.

Я выхожу следом, и Зевс тут же обрушивается на меня всей своей любовью и слюнями: неуклюже прыгает на коротких тяжелых лапах, крутится вокруг моих ног, как заведенная юла. И я, забыв на мгновение обо всех своих страхах, смеюсь. Опускаюсь на корточки, зарываюсь пальцами в его жесткую, теплую шерсть, чешу за ушами, а он в ответ пытается залезть ко мне на колени, совершенно не осознавая своих габаритов.

— Привет, хороший мой, привет, — шепчу я, и он в ответ радостно фыркает мне в лицо. — Тай, я такого же хочу!

Я люблю животных. В них много безусловной любви — не важно, что ты за человек, потому что если ты его хозяин — значит, уже достоин самого радостного виляния хвостом. Пока Вадим достает из машины сына, я еще раз осматриваю дом, и мысленно настраиваюсь на «теплый прием». У меня нет ни единой иллюзии на счет того, что его дочь выбежит ме навстречу хотя бы с десятой долей той же реакции, что и этот пирожок на ножках.

— Пойдем, — Вадим еле ощутимо касается ладонью моей спины, — на улице холодно.

Мы входим в дом, и меня обдает волной тепла и незнакомого запаха из смеси чего-то хвойного и озонового. Холл огромный, с потолком высотой в два этажа. На мраморном полу — ни пылинки. В центре — гигантская и, кажется, настоящая елка. Движимая любопытством, подхожу ближе, трогаю пальцами иголки — точно настоящая. И, кажется, если взгляд меня не подводит, установлена она не в треногу, а во что-то очень массивное, возможно, с песком?

На секунду мелькает воспоминание о том, как я стою на цыпочках и тянусь к верхним веткам, дерево качается, а потом — звон одновременно лопнувших десятков стеклянных шаров.

Я дергаю головой, отгоняя его подальше и отхожу, чтобы получше рассмотреть, чем же украсил свою елку Авдеев. Первое, что бросается в глаза — это точно не дизайнерское творение с симметрично, как под линейку развешанными шарами. Магазинских здесь примерно половина, а остальные — старые, потертые, похожие на шишки, мухоморы и зверушки. Некоторые настолько старые, что из-за стершейся краски стали почти прозрачными. Я трогаю пальцем одну такую, прикидывая, чем бы ее можно покрасить, чтобы сберечь тонкую текстуру.

А потом мой взгляд улавливает движение со стороны широкой лестницы, ведущей на второй этаж. К нам быстро, перепрыгивая через ступеньки с громким «Пап!» вылетает девочка — маленькая, тонкая, с двумя густыми, закрученными в естественные локоны хвостиками. А вот взгляд у нее совсем не детский, и как только она видит чужачку, он становится прищуренным, настороженным, изучающим.

Каким угодно, но только не дружелюбным. Видимо еще и потому, что щенок (ее щенок?) вразвалку сидит возле моей ноги.

Я видела Станиславу на фото — за то время, что жила в Осло, она как минимум трижды гостила у Шутовых. Но вживую она выглядит… более взрослой что ли? Или все дело только во взгляде?

— Ко мне, Зевс! — Она топает ногой — булли тут же «просыпается» и несется к своей настоящей хозяйке.

Станислава смотрит на него очень строго, так, что у меня легкий озноб по коже от мыслей, как она будет смотреть на меня, если я вдруг что-то не то скажу. Потом собственнически берет его двумя руками, прижимая к себе и просит Вадима присесть, чтобы звонко (тоже наверняка не просто так) чмокнуть Марка в щеку.

Прижимается к отцу.

И только после всех этих церемоний смотрит на меня.

Кажется, ни один человек в мире еще не заставлял меня так быстро чувствовать себя чужачкой — человеком, которому нет места даже в доме, в котором можно легко разместить целый автопарк, и еще останется место для гоночного трека.

— Стась, — Вадим кладет руку ей на плечо, — познакомься, это — Кристина, мама Марка.

Я замираю, как перед велоцираптором, стараюсь не отсвечивать и просто улыбаюсь как можно дружелюбнее. Я прекрасно ладила с близняшками Лори, но, во-первых, они не смотрели на меня как на угрозу национальной безопасности, а во-вторых — это были буквально первые дети в моей жизни, с которыми мне пришлось контактировать. Что делать с маленькой почти шестилетней гениальной девочкой — я понятия не имею.

— Привет, Стася. — Ощущение того, что я говорю какую-то хрень, крепнет. Но что, блин, мне еще сказать? «Я тебя боюсь до усрачки, разбалованный папин монстрик?» — Приятно познакомиться.

Она смотрит на меня долгим, изучающим взглядом.

Вздергивает подбородок.

— Здравствуй, — говорит очень спокойно и вежливо. Максимально холодно.

И не сказав больше ни слова, разворачивается и быстро поднимается по лестнице.

Улыбка на моем лице перетекает в нервный тик.

Вадим вздыхает. Тяжело, почти беззвучно.

— Ей нужно время. — Передает мне Марка, и я мысленно выдыхаю, что на этот раз обходится без прямого физического контакта между нами. Кажется, после знакомства со Стасей, у меня каждый нерв — как бикфордов шнур. Вадим как чувствует — тут же отходит, разрывая эту опасную близость, дает мне больше воздуха. — Располагайся, осмотрись. Я принесу вещи из машины.