— Может, пообедаем? — киваю на свою машину. — Обсудим. Я плачу.

Мы сидим в маленькой уютной пиццерии, в компании густого аромата свежей сдобы и итальянских специй. Оля сначала молчит: ее пальцы с обкусанными ногтями бездумно и настороженно помешивают ложечкой плотную молочную пенку на своем капучино. Она как будто готовится к обороне, собирается с силами чтобы в любую секунду выпустить колючки. А я просто терпеливо жду, давая понять, что не собираюсь ее жалеть, читать нотации или, хуже того, унижать своей непрошенной помощью. Что для начала она может просто поделиться масштабом «трагедии», а потом мы обсудим вопрос денег.

Наконец, она как будто решает, что достаточно готова, поднимает на меня решительный, но заплаканный взгляд. Хорошо, что я не таскаю в сумке бумажные салфетки, иначе точно бы попыталась всучить всю пачку, а это было бы максимально неуместно.

— Зачем тебе это? — В ее голосе нет ни капли надежды, только горькое, выстраданное недоверие ко всему миру. Очень хорошо мне знакомое. — Хочешь почувствовать себя доброй феей? Купить себе индульгенцию за то, что у тебя есть все, а у других — ничего?

Ее слова — острые и бескомпромиссные. Они могли бы ранить, если бы я не узнавала в них себя. Ту, которая точно вот так же огрызается на каждую протянутую руку, потому что уверена — за любой помощью обязательно скрывается подвох, за каждым добрым словом — расчет.

Господи, это вот так выглядит со стороны?

Почему-то вспоминаю спокойное лицо Вадима в ответ на свои уколы. Боже…

— Никакие индульгенции мне не нужны, Оль. Я эти деньги не украла, чтобы отмывать от них руки. — Отпиваю свой кофе и складываю руки на стол, садясь, как мне кажется, максимально расслабленно и дружелюбно. — Можешь считать, что я просто хочу сделать то, чего не могла сделать очень давно. Принять решение. Самостоятельно. И мне кажется, в этом мы с тобой совпадаем — у тебя есть какой-то проект, да?

Она настороженно кивает. С лица медленно сползает маска ироничной защиты.

— А у меня есть деньги, — продолжаю. — Но я ничего не знаю о твоей задумке. Расскажи мне. Не как благодетельнице, а как потенциальному инвестору. Продай мне свою идею, Оля.

Мы смотрим друг на друга долго и изучающе. Оля как будто пытается прочесть в моих глазах то, чего там нет, я — пытаюсь представить, сможем ли мы в принципе сработаться, если этот разговор действительно перерастет во что-то большее.

Когда нам приносят пиццу, оглушительно пахнущую базиликом, чоризо и свежими томатами, мы сразу хватаем по куску, едим и посмеиваемся с того, как расплавленный сыр нитками убегает на пальцы. И потом Оля, видимо, не найдя в своих действиях ничего, кроме искреннего интереса, начинает говорить.

Сначала сбивчиво, как будто стесняется. Потом ее голос крепнет, во взгляде появляется страсть и огонь идеи всей ее жизни. Мы едим пиццу, и она рассказывает не просто об идее — она визуализирует свою мечту. Рассказывает о пространстве, которое хочет создать. О маленькой студии-магазинчике в самом сердце Молдаванки, в старом дворике, увитом виноградом, где она хотела бы не только работать, но продавать свои работы, и уют, который они могут подарить своим новым владельцам.

— Понимаешь, — Оля активно жестикулирует, заражая меня своим энтузиазмом, — люди устали от идеальных, бездушных вещей из масс-маркета. От штамповки. Они хотят чего-то настоящего. С историей. С душой. Чтобы на чашке остался отпечаток пальца мастера, чтобы глазурь легла неровно, чтобы форма была… живой.

Господи…

Я вспоминаю свой переезд в квартиру, и как неуютно, страшно неловко мне было среди того самого штампованного белого масс-маркета, идеально вписывающегося в любой интерьер, но совершенно лишенного души. И как моя старенькая посуда с блошиного рынка дала мне капельку тепла. А ведь она тоже неидеальная, тоже когда-то сделанная какими-то мастерами, хранящая следы их души.

Оля отодвигает в сторону тарелку и чашку, достает из своей холщовой сумки потрепанный блокнот. Открывает его, показывает — и я вижу не просто каракули, а детально проработанные эскизы, расчеты, настоящий бизнес-план. Вот фотографии помещения — старого, с лепниной на фасаде, высокими потолками и огромными окнами. Вот список оборудования, которое нужно купить. Вот расчеты по аренде, налогам, зарплате продавца. Она не просто мечтательница с идеей, у нее все готово.

— Я вложила все, что у меня было, — продолжает Оля, пока я с интересом листаю ее блокнот. — Все свои сбережения. Взяла кредит в банке под грабительский процент. Начала делать ремонт, внесла залог за аренду на полгода вперед. Оставалось только закупить оборудование и материалы. Но цены… они просто взлетели за последний месяц. И я… я не рассчитала. Мне не хватает вот этой суммы, чтобы просто запуститься. А если я не запущусь в следующем месяце, я потеряю все. И останусь с огромным долгом.

— А твоя напарница…? — пытаюсь намекнуть на ее телефонный разговор.

— Она просто решила, что ей не интересно, — Оля плотно сжимает губы, явно чтобы не сказать лишнего. — Но забыла сказать мне это до того, как соглашалась. А сегодня просто поставила перед фактом.

— Очень «приятно», — позволяю и себе легкую злую иронию.

— Мы дружили пять лет, — Оля смотри на меня с выражением «я просто не ожидала такой подставы». — В общем, теперь у меня нет ни денег, ни подруги.

Я не спешу бросаться с места в карьер, хотя ее идея кажется мне просто отличной. Тем более, уже начавшей реализоваться — если у нее так действительно начат ремонт и дело только в оборудовании, это уже можно пощупать.

— Идея отличная, — говорю я, дав ей минуту выдохнуть и еще раз переварить предательство. — Место — тоже. Но как ты собираешься привлекать клиентов? Одной вывески во дворике будет мало.

— Я думала о соцсетях, — неуверенно говорит она. — Создать страницу, выкладывать фотографии…

— Этого недостаточно, — качаю я головой, чувствуя, как голова начинает одну за другой генерировать идея, совсем как в дни, когда Кристина Барр придумывала, как попасться на глаза Авдееву. Я впервые достаю ее после той нашей «битвы» с моим феерическим разоблачением в финале. Но сейчас не для того, чтобы что-то разрушить, а для создания. Убеждаю себя в том, что смогу хоть как-то ее отмыть. — У тебя уникальный продукт. Его нужно не просто показывать. Его нужно вписать в жизнь. Смотри, я подписана на нескольких местных фуд-блогеров. Девочки, которые готовят дома, фотографируют свои блюда. У них десятки тысяч подписчиков. Представь их утреннюю овсянку не в стандартной белой тарелке из Икеи, а в кривой, бирюзовой пиале. Представь их кофе в несовершенной, но уникальной чашке. Им не нужно платить за рекламу. Им можно просто подарить посуду — и остальное они сделают сами. Потому что это красиво. Потому что это — контент.

Оля сначала хмурится, потом ее лицо просветляется, и она энергично кивает, целиком подхватывая идею.

— А еще, — мой мозг, наконец, работает в полную силу, зубами цепляясь в интересную для него задачу, — твое помещение. Оно большое?

— Да, там около ста метров…

— Отлично. Одну часть можно сделать магазином. Часть можно сдавать в аренду мастерам хэндмейда, которые н будут напрямую с тобой конкурировать — вышивки, игрушки ручной работы, украшения. Брать за аренду небольшой процент, потому что они нужны не для денег, а для того, чтобы приводить клиентов, которые станут живой рекламой — кто покупает украшение ручной работы, точно захочет и похожую на инопланетный цветок вазу. Раз в неделю проводить мастер-классы, можно повесить рекламные флаеры в школах — дети такое любят, а учителя с радостью приведут их, лишь бы чем-то забить обязательный классный час и досуг. Представь, что это не просто магазин, а комьюнити — место силы, где продают не просто домашний декор, а атмосферу и настроение.

Она смотрит на меня так, будто я только что подарила ей весь мир. В ее взгляде — смесь недоверия, восхищения и робкой, почти угасшей надежды, которая разгорается с новой силой.