Я следую его примеру — тоже ем, причем с аппетитом, несмотря на напряженный момент.

Прокручиваю в голове варианты, выбираю, что готова сказать, а что — нет. Насколько готова позволить себе размечтаться.

— Я хочу, чтобы Марик был со мной, — имя сына само собой, естественно и легко срывается с губ. На секунду прикрываю рот, потому что начинает нести, делаю паузу и продолжаю. — Чтобы ты не забирал его надолго хотя бы в первые… полгода. И чтобы мы составили график, когда… ты… когда будет удобно…

Я все-таки спотыкаюсь и замолкаю. Кажется, и так уже наговорила своих хотелок на целый смертный приговор. Мысленно готовлюсь услышать летящие в меня одно за другим «нет», но проходит минута — и… ничего. Рискую посмотреть на Вадима. Он сидит, подперев подбородок кулаком, с выражением «я перевариваю» на лице. Пытаюсь убедить себя, что радоваться еще слишком рано, что если позволю себе размечтаться — то откат может быть слишком жесткий. Но все равно потихоньку ликую в душе.

Ты ведь не заберешь его у меня, Тай?

— Первые две недели я бы хотел бывать чаще, — наконец, говорит он. Спокойно и без нажима. — Буду приезжать и иногда оставаться на ночь — все, разумеется, по согласованию с тобой. Примерно, как у нас получилось пока мы рисовали наскальную живопись.

Чувствую в его голосе легкую улыбку.

Таю. Уже сейчас готова кивать как китайский болванчик, повторяя бесконечное дурацкое — да, да, да, конечно, да! Но невероятным усилием воли заставляю себя молчать. Он ведь еще не закончил. Не обнажил все подводные камни своей щедрости. Они же есть? Это же не может быть просто так. Или… может?

— Тебе нужно будет больше отдыхать, — все тем же дружелюбным тоном продолжает Вадим.

— Предлагаешь себя в качестве няньки? — все-таки вставляю пять копеек. Господи, это сильнее меня. От двусмысленности фразы «няньки мне или сыну» — щеки и уши снова загораются.

— Из меня отличная нянька, — улыбается чуть шире. — Шутов подарил Стаське щенка амбули — эта скотина закалила мои нервы.

— Шутов или щенок? — тоже улыбаюсь. Легче, мягче, отпуская. Впитывая это хрупкое тепло как губка.

— Потом, все-таки придется найти няню, — продолжает, после короткого смеха в ответ на мою шутку. — Я понимаю, что сейчас тебе может казаться, что ты справиться сама, но хотя бы какое-то время, так будет легче. Если решишь, что дополнительная помощь с ребенком тебе не нужна — сможешь сама ее уволить.

У меня нет ни единого аргумента против. Все это кажется разумным. А еще очень подкупает, это его «мы» в таком важном вопросе, как выбор няни для Марка. От мысли о том, чтобы подпустить к сыну женщину, которую я сама буду видеть впервые, коробит и дергает.

— Пока Марк будет в тебе нуждаться, я буду приезжать сам — составим удобный нам обоим график. Все изменения будем согласовывать — никаких проблем.

Он, наверное, имеет ввиду время, пока я буду кормить сына грудью?

Снова краснею, на этот раз уже просто от того, что он об этом говорит. Кажется, за один этот вечер я стыжусь больше, чем за два года стриптиза.

— Я не собираюсь забирать у тебя нашего сына, Кристина, — Вадим как бы подводит черту под своим моими страхами. — Только если ты сама об этом попросишь.

Мотаю головой настолько отчаянно, что на секунду теряю фокус зрения. Чувствую, как с плеч падает огромный, неподъемный груз. Выдыхаю — тонкой струйкой через сложенные трубочкой губы. И впервые готова позволить себе хрупкую надежду, что все может быть хорошо.

Мы вместе убираем со стола. Тарелок немного, поэтому Вадим их моет, а я — вытираю. Стоим рядом — места вокруг просто хоть табун гоняй, а между нами меньше метра. Почему так — не знаю, но никто не собирается отодвигаться. Наши руки, плечи и бедра постоянно соприкасаются. Ненамеренно — просто так получается. Каждое такое касание — смущает до чертиков. Но в то время, когда я вздрагиваю и отшатываюсь, Авдеев выглядит абсолютно спокойным. Как будто не замечает. Хотя, почему «как будто», если — «скорее всего»?

А мне снова больно. Сильно-сильно жжется от того, что я для него больше не женщина, а просто мать его ребенка — огромная, неуклюжая, непривлекательная.

— Я… устала, — не выдерживаю, оставляю последнюю тарелку нетронутой. — Пойду наверх. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Кристина, — даже не пытается меня остановить.

Ночью я плохо, просто ужасно сплю — впервые за много дней. Ворочаюсь с боку на бок, не могу найти удобное положение. Живот кажется свинцовым и адски тяжелым. Внизу — тянущая, ноющая боль, как перед месячными. Вспоминаю все, что рассказывали на курсах, и это похоже на тренировочные схватки. «Так организм готовится», — всплывает в памяти голос Анны, и я пытаюсь успокоить себя тем, что это — они, а совсем не настоящие роды. Мне же еще минимум неделю ходить. Прямо сейчас я… не готова. Нет-нет.

Переборов панику, заставляю себя уснуть. Но боль не отступает. Она то накатывает волной, сжимая живот узлом, то отпускает, оставляя после себя глухую, ноющую слабость, после которой я чувствую себя выброшенной на берег рыбой, одновременно и офигевшей, и счастливой.

Но ближе к утру все-таки с ужасом понимаю, что это — не тренировка.

Сажусь в кровати, включаю телефон и засекаю время — все, как учили на курсах. Слава богу, что я переупрямила себя и не пропустила ни одного занятия!

Схватка. Пауза. Снова схватка. Интервал — десять минут.

Мамочки, боже, еще же неделя…!

Холодная и липкая паника накрывает с головой. Рано. Слишком рано. Еще неделя. Что-то не так. Что-то пошло не так.

Меня трясет — крупной, неудержимой дрожью.

Мамочки, я же… одна. Не в больнице. Я ни за что не справлюсь!

А потом, в редкий проблеск рассудка, вспоминаю, что не одна — Вадим внизу.

Господи, слава богу! Он все решит. Он всегда все решает!

Сползаю с кровати, накидываю халат, борюсь с очередной схваткой, после которой на секунду опираюсь руками об тумбу, чтобы снова научиться дышать, а заодно и ходить. Спускаюсь по лестнице как слизняк, цепляясь за перила. Ноги не слушаются, каждая ступенька — как подъем на Эверест, только вниз.

Вадим тоже не спит, хотя еще нет шести утра. Возможно, собирается на пробежку — он уже делал так раньше, даже специально берет с собой бутылку для воды. Стоит ко мне спиной и сначала не замечает. А я… боюсь. Что он скажет? «От тебя требовалась просто нормально родить, но ты даже на это не способна»?

Видимо, все-таки выдаю себя слишком громким дыханием, потому что Вадим тут же оборачивается. Видит мое лицо — и бросается навстречу. Два шага — и рядом. Подхватывает на руки, как пушинку.

— Кристина, что? Где болит?

Я обнимаю его за шею, утыкаюсь лицом в теплое, пахнущее сном плечо.

Глубокий вдох — медленный, медленный выдох.

Паника отступает. С ним — не страшно. Выливаю на него беспрерывный поток «спасибо, что ты здесь, спасибо, спасибо…», но только через секунду доходит, что все это звучит только в моей голове.

— Кажется, я рожаю, — зачем-то шмыгаю носом. — Сумка… в комнате. У шкафа. Там все… и моя карта.

Вадим усаживает меня на диван — так бережно, будто хрустальную. Собирается бежать наверх, но я успеваю схватить его за руку. Паника снова мешает мыслить разумно. Кажется, что как только потеряю его из виду — случится все самое страшное, что только может случиться во время родов. Мое богатое воображение и хорошая память тут же подсовывают многочисленные сцены родов в фильмах, где все в крови и где женщина обязательно в конце умирает.

— Не уходи, пожалуйста, пожалуйста, Тай… — Мне все еще страшно говорить это, глядя ему в глаза, но прогресс в том, что я хотя бы произнесла это вслух

Он опускается передо мной на одно колено — я тут же сжимаю в пальцах футболку у него на груди. Вдыхаю запах — и потихоньку отпускает.

— Крис, посмотри на меня.

Мотаю головой. Вадим помогает — берет мое лицо в ладони, поглаживает большими пальцами щеки. В синих глазах — тепло, забота. Даже капелька нежности как будто.