Я адски жалею, что не взяла наушники. Не хочу ничего знать о его жизни.

Но зачем-то теперь знаю, что он явно готовит какой-то праздник. Обсуждает и уточняет меню — лобстеры, устрицы из Бретани, каре ягненка, черная икра… Названия вин и коньяков абсолютно мне незнакомы, но это тоже запредельно дорого — без сомнения.

Готовишь что-то грандиозное, Авдеев?

Помолвку со своей Безобразной Эльзой? Или уже свадьбу?

И все равно снова дергает, что даже на неизвестную мне Богдану он тратит больше эмоций (пусть это и раздражение), чем на меня. А я так, просто еще один пункт в списке его ежедневных забот, неприятный, но обязательный, как визит к стоматологу.

Вадим заканчивает разговор, и в машине снова воцаряется тишина.

Я сижу, вцепившись в свою сумку, и мысленно проклинаю тот день, когда ответила на звонок Лори.

Больно. Так сильно больно даже просто думать о том, что пока он везет меня на осмотр к врачу, пока во мне растет его сын… он может вот так запросто взять — и жениться на другой.

Так теперь будет всегда? Мне контракт, а ей — твоя любовь, улыбка, твой член в конце концов?! Так пусть твоя образина тебе и рожает! Я тебе зачем, господи?! Она, наверное, подарит тебе какую-нибудь жутко дорогую, бездушную хрень. А я… я подарю тебе сына. И это, видимо, единственный подарок, который тебе от меня нужен!

Когда Авдеев паркуется возле «Святой Екатерины», я практически пулей — и откуда только силы берутся — вылетаю из машины. Не даю ему ни шанса даже приблизиться, не хочу чтобы рядом со мной даже пахло им. Это глупо и ужасно наивно, потому что ровно через пару минут мы будем сидеть в одном кабинете, но я хотя бы эти минуты себе отвоюю.

В клинике нас уже ждут. Мы проходим в кабинет, и Ирина Андреевна встречает нас вежливой улыбкой профессионала.

— Кристина, Вадим Александрович, добрый день. Прошу, присаживайтесь.

Она здоровается с ним за руку, и я с уколом ревности отмечаю, что он отвечает на ее рукопожатие, а не просто кивает, как мне.

— Кристина, как вы себя чувствуете? — обращается ко мне с мягким участием.

— Нормально, — вру я, глядя строго на свои сложенные на коленях пальцы.

— Как наш парень? Шевеления стали активнее?

Киваю, прячу улыбку, прикусив уголок рта. Мне кажется, мой маленький Авдеев даже завел ритуал утренней гимнастики — каждый день примерно с восьми до десяти по несколько минут бодается. Ну, ощущается это именно так, на мой совершенно дилетантский взгляд. Но говорить об этом при Вадиме я ни за что не стану — лучше вообще язык себе откушу.

— Вот и хорошо. — Воронцова открывает мою карту и переключает внимание на Авдеева. — Вадим Александрович, вкратце по ситуации. Беременность у Кристины протекает без осложнений. Все анализы в норме, развитие плода полностью соответствует сроку. На сегодня у нас двадцать восемь недель. Третий триместр.

Вадим слушает, краем глаза замечаю, что кивает. Выглядит очень сосредоточенным.

— Гемоглобин в норме? — спрашивает он. — Кристине назначали железо.

Я мысленно ору.

Ты, если бы мог, наверное, и в трусах бы моих покопался, на всякий ёбаный случай?!

— Гемоглобин абсолютно в норме, — улыбается Ирина Андреевна. — Мы отменили препараты железа еще на прошлой неделе. У Кристины прекрасные показатели. Она молодец, очень ответственная и выполняет все рекомендации. Идеальная мамочка.

Я чувствую себя школьницей, которую хвалят перед строгим отцом.

— У Кристины отекли пальцы — это нормально? — задает следующий вопрос. Холодно, как будто речь идет не о живом человеке, а о его очередном проекте, который он изучил вдоль и поперек, обнаружил риски и теперь хочет убедиться, что не покупает кота в мешке.

Крепко зажмуриваюсь.

Если бы могла — провалилась бы сквозь землю.

— Все в пределах нормы, — терпеливо объясняет Воронцова. — Небольшая отечность с утра — вполне естестенна на данном сроке. Если Кристину больше ничего не беспокоит?

Мотаю головой, все так же не открывая рта.

Пока они снова что-то обсуждают, я просто выключаюсь. Превращаюсь в предмет мебели. Воображаю, что я ваза или тумбочка. Кажется, если сейчас исчезну, они даже не заметят. Будут так же сидеть и обсуждать «проект» под названием «беременность Кристины Тарановой».

— Что ж, — Ирина Андреевна встает из-за стола, — если вопросов больше нет, пойдемте посмотрим нашего малыша.

В кабинете УЗИ прохладно и полумрак.

Медсестра помогает мне приспустить комбинезон и поднять футболку, обнажая живот.

Я ложусь на кушетку и чувствую на себе пристальный изучающий взгляд. Вадим стоит чуть в стороне, скрестив руки на груди. И смотрит, но снова не на меня, а на мой живот.

Мне неловко. Невыносимо стыдно. Чувствую себя огромной, неуклюжей и некрасивой, потому что даже пупок, который немного выпятился, выглядит просто безобразно. И кожа на животе натянута до предела.

Я как будто вся и есть это огромный живот. А ведь он будет еще больше. Господи.

Я лопну и умру?

Ирина Андреевна наносит на кожу холодный гель. Я вздрагиваю.

— Ну, привет, — говорит она, водя датчиком по животу. — Хочешь познакомиться с папой?

На большом экране появляется изображение.

Две недели назад он был меньше. Я же помню! Я же эти фотографии до дырочек засмотрела, протерла взглядом до тонкости папиросной бумаги. А теперь он еще больше! Уже видно четкий профиль, пухлые щечки, крошечные пальчики, которые он как раз засовывает в рот — медленно и очень обстоятельно.

А потом поворачивается, и я чувствую знакомый толчок внутри.

— Активный мужичок, — смеется врач. — Развернулся, всем… гммм… богатством.

Я понимаю, что она пытается как-то сгладить обстановку — напряжение между мной и Авдеевым слишком очевидное. Обычно на приеме у нее я более разговорчивая, а сегодня мне каждый звук в его приставили дается как будто через лезвия в горле.

Ирина Андреевна начинает диктовать медсестре цифры размеры и показатели.

А я снова нарушаю данные себе обещания и украдкой поглядываю на Вадима.

И вижу, как лед в его глазах тает.

Он подается вперед, лицо меняется. Маска холодной отстраненности трескается, и под ней проступает что-то… живое. Удивление. Восторг. Нежность. Авдеев смотрит на экран, не отрываясь. И когда наш сын в очередной раз толкается, на губах Вадима появляется улыбка. Широченная, во весь рот. Не кривая и презрительная усмешка, видимо появившаяся в его арсенале специально для меня. А теплая, почти мальчишеская улыбка, от которой у меня перехватывает дыхание.

В этот момент я как ни стараюсь — не могу разглядеть в нем моего личного тирана.

Он просто… отец. Отец, который впервые видит своего сына.

А я влюбляюсь… Тупо, совершенно бестолково — влюбляюсь заново.

Потому что… ну как можно не втрескаться в эту улыбку? В его длиннющие ресницы, которые, когда он вот так с прищуром смотрит, кажутся еще темнее и гуще? Хочу, чтобы у сына были такие же. И улыбка — точь-в-точь. Даже если меня это в гроб загонит — пусть будет похож на него, пожалуйста, боженька.

Сын в животе снова пинается — как чувствует, что рядом отец, хочет заявить о своем присутствии. Я вожу ладонью по животу, пытаясь угадать, куда забодает в следующий раз, а потом поднимаю глаза под натиском ощутимого до дрожи синего взгляда.

Вадим смотрит.

Когда видит, как кожа на животе слегка натягивается, уголок рта снова дергается в улыбке. Глаза — такие… счастливые?

Я сглатываю и как только Воронцова говорит, что мы закончили, спускаю ноги с кушетки и сажусь к Вадиму спиной. Быстро, дрожащими руками, расправляю футболку, натягиваю бретели комбинезона. Меня трясет как будто перед панической атакой. Чувствую себя такой беспомощной, как никогда.

Нам снова дают снимки. Точнее. Дают мне, но я, подумав, дергаю подбородком в сторону Вадима. Для него не составит труда просто попросить еще и для себя, но… пусть.

— Что ж, — говорит Ирина Андреевна, когда мы снова оказываемся в ее кабинете, и на лице Вадима снова только сосредоточенность, — все прекрасно. Кристина, Следующий визит — через две недели, по графику.