— К чему эта нужная мораль? — обрываю его философские излияния. У меня на эти «задушевные беседы у костра» нет ни настроения, ни желания, ни времени.

Он отворачивается. Сжимает челюсть.

Пытаюсь угадать, что за хуйню он мне сейчас скажет? Собирается все-таки повоевать за опеку над Стаськой? Да ну в пизду, серьезно?

— Кристина здесь. В Осло, — наконец, «рожает». Резко. Почти зло.

Внутри что-то дергается. Тонкая, натянутая до предела струна.

Больной недобитый нерв.

Отрезаю его недрогнувшей рукой.

Я не искал ее. Не пытался узнать, где она, что с ней. Я выжег ее из своей жизни, из своих мыслей. Превратил в пепел.

Ничего из этого ни разу не подверг остракизму, не пожалел, не захотел переиграть.

Переступил, пошел дальше.

— И что? — мой голос звучит ровно, как у диктора на радио. — Мир тесен. Почему бы ей не быть здесь?

Я действительно так думаю. Четыре месяца — достаточный срок, чтобы начать новую жизнь. В новом городе. В новой стране. С оглядкой на мое последнее китайское на прощанье — это логично и правильно. Кристина Таранова — не дура, за три месяца у меня под боком, она слышала и видела достаточно, чтобы понимать, что лучше не рисковать.

— Крис работает на Лори, — продолжает Шутов, и каждое его слово — как удар молота по наковальне. — Личной помощницей.

Вот теперь я чувствую, как лед под кожей начинает трескаться.

Работает на Лори, значит? Рядом с ними.

За эти четыре месяца Стаська здесь уже в четвертый раз…

Какого, блять, хуя?!

В голове вспыхивает калейдоскоп образов. Кристина и Лори. Кристина и Шутовы. Смеются. Пьют кофе. Обсуждают что-то. Делятся секретами. И в этом калейдоскопе монстры — это, блять, почему-то я.

— Лори бы никогда ее не бросила, ты же понимаешь, — говорит Шутов, как будто читая мои мысли.

В двух словах, без подробностей, пересказывает, как она тут оказалась.

Я торможу его взмахом руки — хватит, не надо мне это дерьмо.

Я и так знаю, что Лори святая, а и в их семье понятия о «хорошо-плохо», мягко говоря, весьма расплывчатые и подчинятся их личным рамкам. Без проблем, кто я такой, чтобы лезть со своим уставом в чужой монастырь?

Но прошло четыре месяца.

Четыре ёбаных месяца, за которые мы созванивались, списывались, виделись, когда они прилетали забирать Стаську. О том, что у нас с Кристиной — все, меня никто не спрашивал. Я не придал этому значения, списал на то, что сам всех приучил — о личном не разговариваю даже с самыми-самыми. Но за четыре месяца я сам ни разу, ни полусловом, ни полунамеком не дал понять, что меня каким-то образом волнует ее судьба.

Что, мать его, изменилась теперь?

Нахуя совать мне ее под нос?

На сваху он тоже не тянет.

В чем подвох?

Шутов смотрит на меня долго, тяжело.

— Она не в порядке, Авдеев.

— И? — Чувствую, как дергается бровь. — Это теперь моя проблема?

— В каком-то смысле, да. — Он делает шаг ближе, и его голос становится резким. — Ты же там ей какой-то хуйни наговорил на прощанье.

— Просто предупредил, не драматизируй. — Я усмехаюсь. Холодно. — Я ее и пальцем не тронул, Шутов, к чему этот разговор? Забрали ее с Лори под крыло — ок, разбирайтесь с этим счастьем сами.

— Может, и так, — неожиданно соглашается он. — Я не лезу в ваши отношения.

— У нас нет отношений.

— Но это дерьмо отравляет все вокруг, — продолжает, абсолютно игнорируя мои слова. — Кристина плачет, Лори нервничает и переживает, а когда нервничают и переживают мои девчонки, я зверею, Авдеев. Крис теперь часть нашей жизни. И пока между вами висит этот топор, спокойно не будет никому.

Я молчу, анализируя его слова.

А с хуя ли моя бывшая любовница перекочевала в разряд «твоих девчонок», Шутов?

— Я так понимаю, ты мне предложить что-то хочешь? — Заранее знаю, что любое предложение насчет Крис просто пошлю лесом. Но интересно.

— Встреться с ней. Поговори. — Делает широкий жест рукой. — Просто скажи Крис, что не собираешься ее убивать. Что она может дышать спокойно. Закройте этот гештальт, Авдеев. По-человечески. Чтобы каждый мог идти дальше.

По-человечески.

Это слово в его исполнении звучит, как издевка.

Шутов делает шаг ко мне, и в его взгляде появляется ровно такая же чернота, как и та, что бурлит во мне. Ровно, мать его, тоже самое дерьмо.

— Только Крис теперь — часть нашей семьи. Она мне как сестра. Попытаешься ее обидеть, сделаешь ей больно… снова какой-то хуйни наговоришь или доведешь до слез — не от счастья — я в стороне не останусь. За нее есть кому заступиться, ладно? Планируй свои действия, исходя из этой информации.

Я смотрю на него. На своего… ну, типа, все-таки друга. Который сейчас стоит передо мной, как лев, защищающий свой прайд. И ни хрена он не шутит.

Он готов драться. За нее. Против меня.

Да за что мне этот пиздец…

— Я не собираюсь с ней встречаться, — чеканю свой ответ. — Мне не о чем с ней разговаривать. Все, что я хотел сказать — я сказал. Корчить одувана не собираюсь. Ее детские обидки и страхи — не моя, блять, проблема. А ваша, насколько я понимаю. Вот и ебитесь с этим подарком судьбы. Я по горло сыт Тарановой, мне на хуй не уперлось лечить тараканов в ее голове.

— Жестоко. — Он смотрит на меня прямо, без страха. Единственный человек на этой гребаной планете, который может выдержать меня вот такого — и глазом не моргнет. Только из уважения к этому и потому что рядом моя дочь, которая называет его «папа Дима», я до сих пор ему не вломил.

— Честно. — Я отворачиваюсь, смотрю на Стасю, которая машет мне рукой с качелей. Челюсти так заклинило, что когда пытаюсь улыбнуться дочери — скрипят и хрустят кости. — Разговор закончен.

— То есть, тебе похуй? Правильно я понимаю?

Я поворачиваюсь к нему. Медленно.

— Да, Шутов. Мне похуй. — Как говорится — от души. — Это ее проблемы. Она сама их создала. Пусть сама и разгребает. А ты, если такой сердобольный, можешь и дальше вытирать ей сопли. Но меня в это не впутывай, ок?

— Понял, — дергает плечом. — Буду вытирать Крис сопли.

Он разворачивается и уходит, не сказав больше ни слова.

Я остаюсь один и чувствую, как внутри все клокочет от холодной, тихой ярости.

Когда собираюсь свалить по-тихому, потому что внутри кипит, меня окрикивает Лори.

Супер, видимо, у них сегодня двойная смена.

Поворачиваюсь, жду, пока она идет ко мне нарочно медленно — в джинсах и футболке, совершенно домашняя, и даже ее татуированные руки выглядят в этот момент уютно.

— Дай угадаю, — не жду, пока заговорит, и начинаю первым, — ты тоже решила прочитать мне мораль.

— Подумала, не будет лишним, — не юлит она, останавливаясь достаточно близко, чтобы порыв ветра бросил ее волосы мне в лицо. — Слушай, Авдеев. Я понимаю, что ты на взводе и имеешь на это полное право, но…

— Остановимся на этом, — перебиваю ее максимально мягко. Выдаю весь свой максимум мягкости, на который способен. В последнее время таким я бываю только с дочерью. — Я имею право на все.

— Она тебя любит, Авдеев.

— Мне все равно.

— Серьезно? — Ее голос слегка леденеет. — Вот так просто? Ты не тряпку из жизни вышвырнул, а человека, Авдеев. Разница, поверь мне, существует.

Не самая верная тактика, чтобы разговаривать со мной, когда я буквально трачу все свои физические и моральные ресурсы на то, чтобы не разнести к хуям все, что попадется под руку. Строго говоря, я бы уже давно так и сделал, но это — Лори. У нее есть право безнаказанно дергать меня за усы.

— В твою упрямую голову хотя бы раз закрадывалась мысль, что прежде, чем выносить человеку приговор, а потом казнить без суда и следствия, можно дать ему шанс хотя бы высказаться? — Лори поджимает губы, и я вдруг отчетливо вспоминаю, с кем имею дело. Что она меня и на хуй послать может — и не переломится.

Я открываю рот, чтобы ляпнуть какую-то хуйню, но ограничиваюсь коротким «блять» сквозь зубы.