Я препарирую наши отношения, как хирург — холодным скальпелем анализа.

Сафина стабильна. Она не качает меня на эмоциях. С ней нет американских горок, от которых захватывает дух, но после которых чувствуешь себя выжатым, как лимон. Она умная. С ней можно говорить не только о шмотках и сплетнях. Она разбирается в искусстве, в политике, в бизнесе. Лиза — лучшая партия для человека моего уровня. Она знает, как себя вести, что говорить, как улыбаться. Она дорогое и качественное украшение.

И, самое главное, она без сюрпризов.

Ее прошлое проверено моей службой безопасности вдоль и поперек.

Никаких темных пятен, никаких скелетов в шкафу. У нее только одна фамилия (вернула девичью после развода). Никаких танцев голой.

Разум говорит, что Лиза — именно то, что нужно. Что после тотального пиздеца, мне нужна именно такая тихоня как она. Что я должен ценить эту стабильность и безопасность.

Но где-то глубоко внутри, под толстым слоем льда, которым я заковал сердце, что-то иногда протестует. Требует хаос и огонь. Просит снова начать чувствовать. Неважно что — злость, ярость, нежность, желание.

Главное — чувствовать.

Я резко бью по тормозам. Машина останавливается у светофора. Я смотрю на свое отражение в зеркале заднего вида. На холодные, пустые глаза.

Хватит. На хуй.

Я сделал свой выбор. Я выбрал тишину. Покой. Контроль.

Заново отстроил свою крепость. И Лиза может стать одним из ее бастионов. Надежным. Прочным. В нужной степени безжизненным и в точности выполняющим свой функционал.

На следующем светофоре набираю Алену.

Она отвечает после первого же гудка.

— Добрый вечер, Вадим Александрович.

На часах уже за полночь, но она как будто даже не ложилась.

— Два поручения. Первое: выстави квартиру в «Престиже» на продажу. Со всем, что там есть. Мне оттуда ничего не нужно.

На том конце провода — секундная тишина. Даже для неё это, видимо, неожиданно, поэтому что эту квартиру я любил, и она это знает. Но в ее обязанности не входить комментировать, а тем более обсуждать мои решения.

— Поняла. Второе?

— Найди мне новую. Такой же формат, новостройка. Другой район.

— Сколько у меня времени?

— Неделя, две. — Найти элитную недвижимость не такая уж проблема, потому что покупателей на нее можно пересчитать по пальцам.

— Я пришлю варианты вам на одобрение.

Дом встречает тишиной. Я прохожу по темному холлу, поднимаюсь на второй этаж. Дверь в комнату Стаси чуть приоткрыта. Заглядываю внутрь.

Дочка, свернулась калачиком под одеялом с единорогами, спит. Волосы разметались по подушке. Ресницы чуть подрагивают. Она что-то бормочет во сне, улыбается.

Я подхожу к ее кровати, сажусь на край. Осторожно, чтобы не разбудить, поправляю одеяло. Провожу рукой по ее волосам. Мягкие, шелковистые. Пахнут детским шампунем и молочным коктейлем.

Только здесь, в этой тихой, залитой лунным светом комнате, лед в моей груди начинает таять.

Я наклоняюсь, целую ее в теплый, сонный лоб.

— Спи, принцесса, — шепчу ей, и дочка тут же улыбается во сне.

Мы вылетаем в Осло на следующий лень, моим джетом, в восемь утра. На День рождения дочерей Шутова. Стася сидит рядом, увлеченно рисует в своем альбоме. Она ждала этой поездки несколько недель. Она обожает Шутова и Лори. Хорошо, что они у нее есть. Хотя бы какая-то семья, раз из меня в этом плане херовый отец. Я могу дать моей дочери вообще все, но не в состоянии найти женщину, которой бы был готова доверить свое единственное сокровище.

В аэропорту нас встречает Шутов. Выглядит, как всегда — чуть насмешливо, чуть вызывающе. Белобрысый, загорелый, в простых джинсах и футболке.

— Авдеев, — кивает он мне. — Норм долетели? У нас тут погода не шепчет.

— Нормально.

Мы жмем друг другу руки. Крепко. По-мужски. В этом рукопожатии — вся наша сложная, многолетняя история. Соперничество, общая боль, общее прошлое. И, наконец, дружба.

— Папа Дима! — Стася с визгом бросается ему на шею.

Он подхватывает мою дочь на руки, кружит. Она смеется, заливается счастливым, колокольчиковым смехом.

— Привет, Стасян, — звонко чмокает ее в макушку. — Соскучилась?

Она кивает, обнимая его еще крепче.

В эту минуту во мне борются два чувства. Благодарность — за то, что он так любит мою дочь. И какая-то глухая, непонятная ревность. Потому что она, как бы там ни было, все-таки его дочь. Биологически. И эта связь между ними — особенная. Невидимая, но прочная.

Это глупость, конечно, но когда они вдвоем, я чувствую себя третьим лишним.

— Я заберу ее, — говорит Шутов, опуская Стасю на землю. — Лори уже заждалась. А ты езжай в отель, отдохни. Увидимся вечером.

— Вот спасибо, что разрешил, — как всегда немного язвлю. Потом наклоняюсь к дочери, поправляю ее косички. — Стась, веди себя хорошо.

— Хорошо, пап, — обещает она, но ее глаза уже блестят от предвкушения встречи с близняшками и Лори.

Она у них просто сходит с ума. Превращается в маленького бесенка.

У меня роскошный номер с видом на фьорд. Тишина. Пустота.

Распаковываю вещи, принимаю душ. Работаю, успеваю сделать пару звонков.

Вечером приезжаю в парк, где Шутовы устроили праздник. Большой шатер, украшенный шарами и гирляндами, набит детьми почти под завязку Длинные столы под белыми скатертями — как из сказки про Гензель и Гретель. Много гостей и смеха.

Я чувствую себя немного лишним на этом празднике жизни. Как будто смотрю на все со стороны, через толстое, пуленепробиваемое стекло. Как будто я наблюдатель, а не участник.

Поздравляю Лори и Шутова, дарю подарки близняшкам.

Пью воду с лимоном, отвечаю на вопросы, улыбаюсь. Играю свою роль.

Стася счастлива. Она носится по поляне с другими детьми, ее смех звенит в воздухе. Если честно, это единственное, что меня до сих пор здесь держит — свои тридцать минут вежливости я отбыл. Но каким-то образом все равно задерживаюсь до вечера, даже делаю пару десятков видео и фоток Стаси на телефон, позирую вместе с ней, строю смешные рожи и даю нарисовать на своей щеке облако из сладкой пасты.

Когда гости начинают расходиться, подходит Шутов. Протягивает влажную салфетку, чтобы я стер с рожи кривые Стаськины художества.

Лицо у него серьезное. Даже странно, почему до сих пор не подъебнул ни разу.

— Авдеев, — кивает в сторону, — отойдем на пару слов. Разговор есть. Серьезный.

Мы отходим подальше от затихающего детского смеха и гула голосов, которые кажутся фоновым шумом, помехами в эфире моей собственной, идеально отлаженной системы. Шутов останавливается около старой, раскидистой иве у самой кромки парка, где тени сгущаются, а воздух пахнет влажной землей и прелой, горьковатой листвой. Почему-то отмечаю, что мне нравится это место. Я бы тут дом построил, если бы это не был общественный парк.

И если бы было для кого строить еще одну здоровенную домину.

Мой особняк в Палос-Вердес в руках модного дизайнера. Пока что от мысли поехать туда, меня, мягко говоря, бомбит. По-хорошему, его лучше всего было бы продать. Но, сука, частная бухта, и я обещал Стаське океан.

— Видел тебя на обложке, — Шутов криво лыбится. — С новой пассией. Ничего так. Породистая.

Я усмехаюсь. Холодно. Без тени эмоций. Лиза — не «пассия». Лиза — это анестезия.

— Своих женщин я ни с кем не обсуждаю, Шутов, с тобой — тем более не собираюсь.

— Ага. — Он дергает плечом. — Просто констатирую факт. Выглядишь, как будто у тебя все заебись.

— Потому что у меня все заебись.

Но он же вытащил меня не для того, чтобы обсуждать мой вкус на женщин или анализировать душевное состояние. Шутов не из тех, с кем я, грубо говоря, готов поговорить «за жизнь». Впрочем, я особо ни с кем о таком и не разговариваю. С некоторых пор — даже с Дэном.

Чуйка, мой старый, верный пес, уже начинает беспокойно ворочаться и подсказывать, что он затеял этот разговор с прицелом.

— Авдеев, слушай. — Шутов поворачивается ко мне, и в его взгляде что-то новенькое. Какая-то тяжелая, мрачная усталость, которая не вяжется с его обычной, наглой манерой. — Мы с тобой столько дерьма в жизни разгребли. Вместе и поодиночке. И всегда как-то выплывали. Потому что знали правила. Знали, где черта, за которую нельзя.