Вика смотрит на меня прищурившись.

— Шоу? О чем ты? — делаю вид, что не понимаю.

— Шоу для меня. Видел бы ты себя со стороны — с лопатой ходил, будто по подиуму!

— Следила за мной? — ловлю ее я. Она смущается.

— Ну, выглянула в окно.

И тут я понимаю, что совершил ошибку: она ведь не должна знать, что я в курсе ее переезда!

— В окно? — притворно удивляюсь я. — В какое окно? Ты вообще тут какими судьбами?

— Снимаю этот дом.

— Да ладно! — продолжаю я свою игру. — Мы что, теперь соседи?

— Ой, забери свое коронное блюдо, Мерзликин! — морщится она и изображает, как снимает с ушей воображаемую лапшу. — Это все твоя грязная идея!

— Да какая грязная идея? — я невинно хлопаю глазами. — Я чист, как первый снег!

— Ага, первый снег на собачьей площадке! — бурчит Вика, а затем, тяжело вздохнув, мотает головой. — Вот я идиотка. Повелась на объявление! А бесплатный сыр бывает только в мышеловке.

— Да ладно тебе, Викусь! Ничего же с тебя не требую, — примирительно говорю я и подмигиваю: — Домик-то классный! Живи.

Затем расправляю плечи и вплотную подхожу к Вике. Наклоняюсь к ней.

— А я компанию тебе составлю, когда скучно будет. Я же тут… — перехожу на шепот, смотрю на ее губы и нежно на них дую. Они так близко к моим… — Прямо за стенкой. Во снах тебе являться буду, в самых приятных.

Мне кажется, на мгновение Вика теряет контроль. Смотрит то мне в глаза, то на губы. Во взгляде — томительный голод. Определенно — я ее волную…

И тут она бросает снег мне за шиворот.

Я вскрикиваю.

— Эй! Холодно же!

— Ладно, ладно, альфач, — хмыкает она. — Уговорил. Так и быть, остаюсь. Хоть и буду скучать по своей гардеробной. Только на поцелуй не надейся!

Она с вызовом смотрит мне в глаза. Я дерзко улыбаюсь и провожу указательным пальцем ей по губам.

— Ты что? — с притворным возмущением говорю я. — Я о таком даже не думал.

Вика уезжает на работу, а я в универ. На учебе меня не ждет ничего хорошего. До сессии меньше месяца, и, судя по моей успеваемости, все совсем плохо. Баллы за экзамены в моем универе ставят по системе 60 плюс 40. За сам экзамен можно получить максимум 60 — что равняется тройке, а 40 баллов — за работу в семестре. И вот почти по всем дисциплинам у меня за работу в семестре по нулям. Чтобы получить в итоге хотя бы тройку, нужно сдать экзамен идеально, но это с моей невезучестью невозможно. Вся надежда на поцелуй.

Вечером я готовлю мясное рагу. Правда, выходит со второго раза, в первый все сгорает. Делаю салат, покупаю бутылку вина и десерт, все это красиво упаковываю и ставлю перед дверью Вишенки. Также оставляю записку со своим номером телефона и сообщением: «Если понадобится компания, позвони».

Но Вишенка не перезванивает. Проверяю корзинку — она исчезла.

Я упорный. Готовлю ей ужин каждый день. Не навязываюсь, терпеливо жду: она обязательно меня позовет, я это чувствую. Каждый раз непременно оставляю записку, где пишу что-нибудь милое или смешное. И не банальности какие-нибудь, взятые из интернета. Здорово, конечно, что Вишенка мне как девушка очень симпатична — не приходится ничего из себя выжимать, пишу искренне, от всего сердца. И на каждую записку клею наклейку с котиком. Немного глупо — нам же не по шесть лет!

Жизнь в доме у девчонок оказывается совсем не такой радужной, как мне представлялось сначала. Мира, Санат и Ульяна жестко эксплуатируют своих новых рабов жильцов. Помимо повседневных дел они хотят повесить на нас гору всего: мойку окон, чистку духовки, душевой, починку компьютеров и даже штопку одежды.

— Мы на это не подписывались! — возмущаюсь я.

— Разве? — усмехается Мира. — Речь же была о домашних делах, а это и есть домашние дела.

— Но так нечестно!

— Милый, если что-то не нравится, мы в любой момент можем расторгнуть нашу сделку, — сладко говорит она, прекрасно понимая, что я не могу дать заднюю.

Приходится подчиниться.

Я пытаюсь напрячь друзей, но парни быстро сливаются.

— Нет, Тимурчик, это твоя блестящая идея — тебе и отдуваться! Мы и так навстречу пошли, покинули свое уютное гнездышко! — Игорь пускает фальшивую слезу. — И теперь нам приходится спать на простынях с оборочками!

Я перевожу на Димона просящий взгляд.

— Даже не смотри на меня, — он качает головой. — Я вообще сплю с единорогом!

— Кидалы, — бросаю я с осуждением.

— Жертвы! — дуэтом поправляют меня парни трагическими голосами.

В итоге каждый день я кручусь как белка в колесе: и по учебе пытаюсь успеть, и в «Чердаке», и на хозяек своих пашу, как Золушка, и за Вишенкой ухаживаю, еще и стримы провожу — надо же как-то аудиторию удерживать, пока мои аккаунты не вернут.

Так выматываюсь, что, ложась, засыпаю еще в полете до подушки.

В четверг еду в Пустовино проведать «Чердак». На платформе, где я веду стримы, просмотров в разы меньше, чем раньше. За рекламу я получаю какую-то ерунду, на это даже не прожить. А на мне еще висит кредит за «Чердак», и выплачивать его как-то надо, это не говоря уже о текущих расходах… Понятия не имею, где брать деньги.

В дверях «Чердака» натыкаюсь на какую-то компанию. Сразу понимаю, что это не наши гости, уж больно странно выглядят для постоянных посетителей. Первым идет невысокий худой мужчина в сером тренче. Он меня словно не замечает, и если бы я не отошел, он бы в меня врезался. Лицо у него противное, злобное, с мелкими чертами. Черные волосы зализаны назад. За ним идут двое: маленькая усталая женщина большими пухлыми папками и паренек в дешевой куртке с зонтом и дорогим портфелем в руке. Портфель и куртка не сочетаются друг с другом, и я решаю, что паренек несет портфель этого важного мужчины. Вид у главного недовольный. Что его так рассердило? И что эта троица делала на «Чердаке»?

Войдя в книжный, сразу чувствую знакомый резкий запах. Арсений Иванович сидит в кресле с пустым стаканом в руке. Рядом на столе — пузырек с корвалолом. Его-то я и почувствовал на входе.

Вид у Арсения Ивановича убитый. Я не знаю, в чем причина, но понимаю: дела плохи. Что-то случилось, и это связано с той странной компанией, с которой я столкнулся в дверях.

— Что случилось? — спрашиваю я у Арсения Ивановича и заваливаю его вопросами: — Что с вами? Сердце? Это та мутная компашка вас довела? Чего они хотели?

Арсений Иванович шумно выдыхает.

— Налей мне водички.

Я отправляюсь к кулеру за водой, и с каждым шагом моя тревога растет.

— Пришли тут эти, — Арсений Иванович забирает у меня стакан, кивает на дверь и жадно пьет. Затем ставит стакан на стол, достает расческу и нервно расчесывает бороду. — На меня — ноль внимания, давай тут расхаживать по-хозяйски. Один там, самый важный и скользкий, раскомандовался: «Это уберем», «Тут поставим стену», «Это выкинем», «Это переделаем». Меня такая наглость возмутила, но я подошел и спокойно, со всей любезностью спросил, чего им нужно. И вот этот скользкий представился Борисом Гущиным. Так деловито, как будто все должны знать, кто такой Борис Гущин. И вот этого Гущина очень заинтересовало здание, и он предложил мне продать «Чердак».

Внутри затягивается тугой узел. Я предчувствую недоброе.

Арсений Иванович, расчесывая бороду по третьему кругу, смотрит на меня. Видимо, все чувства отразились у меня на лице, потому что он вдруг с легким укором произносит:

— Ты что, Тимур, конечно, я отказался. Как я могу продать «Чердак»?

Но я не сомневаюсь в том, что Арсений Иванович отказался. Просто знаю то, чего не знает он. Я сейчас — ужасно невезучий, и любая проблема, с которой я столкнусь, выльется в настоящую беду. Поэтому трагичный финал может ждать и «Чердак», хоть я еще и не знаю всей истории.

Заверяю Арсения Ивановича, что даже и не думал о таком. Он продолжает:

— Но этот Гущин не ушел, стал давить: видно, говорит, что дела у вас плохи, еле сводите концы с концами, книги нынче — дело неприбыльное, особенно в таком районе, как Пустовино. Здесь всем нужны только сигареты да выпивка. Вот это пойдет. Я снова отказался — на этот раз беседовал с ним уже не так любезно, как в начале. Тогда он озвучил цену. — Арсений Иванович морщится, видно, что вся ситуация ему ужасно неприятна. Наконец-то убирает расческу. — Если интересно, вот на стойке лежит листок, там все написано. Но для меня эти цифры никакого значения не имеют. Гущин снова получил от меня отказ, но все никак не успокаивался. Повысил цену. Я еле терпение сохранял. Так хотелось его выгнать! Сказал ему уже резко, что дело не в деньгах. «Чердак» не продается, и точка. Тогда он разозлился, представляешь? Это я должен был злиться, а не он! — Арсений Иванович повышает голос от возмущения. Не зная, чем занять руки, достает и вертит карманные часы. — И так едко мне говорит. Здание, дескать, ветхое, не сегодня, так завтра развалится, и тогда никто мне и десятой доли этой суммы не предложит. В своей голове я их уже метлой гнал из «Чердака», не знаю, как еще терпение сохранял. Спокойно так спросил, будут ли они покупать книги или оформлять членство в книжном клубе, и если нет, пожалуйте на выход, провожу вас. Ох, видел бы ты лицо этого Гущина! — Арсений Иванович довольно улыбается. — Бордовым стал от злости, как свекла!