Про жениха, сбежавшего в туалет от тёщи и просидевшего там сорок минут, пока гости скандировали «Горько!» в никуда.

Про диджея, который включил песенку Мамонтенка, а потом уверял, что это был «саунд-дизайн судьбы».

Степан слушал не из вежливости. Не перебивал, не пытался сделать умное лицо, не вставлял «а я читал исследование». Просто слышал.

— У вас взгляд оператора, — сказал он, когда я замолчала. — Вы не участвуете, вы фиксируете.

— Это не талант, а профессиональное выгорание, — усмехнулась я. — Я человек, который подаёт бокалы и моральные выводы.

Он засмеялся тихо, не показывая зубов, и от этого смех стал каким-то тёплым, как старое пальто, которое ждало, когда его снова наденут. Я поймала себя на мысли: может, именно так и выглядит взрослая химия, не фейерверк и не ток по венам, а лёгкость быть собой. Когда молчание не тянет вниз, а просто даёт передышку.

Телефон завибрировал. На экране — Игорь. Конечно, именно сейчас. Вселенная как будто специально подсылает прошлое, когда ты пытаешься начать хоть что-то новое.

— Возьми, — спокойно сказал Степан, делая глоток вина. — Все нормально.

Я кивнула и вышла в коридор. Стены были увешаны чёрно-белыми фотографиями чаек над Финским заливом, слишком символично, чтобы не усмехнуться. Чайки кричали даже на снимках, как будто знали, что всё это про свободу, которая всегда мимо.

— Вика! — голос Игоря звенел, как кофемашина в утренней спешке. — Я теперь с видом на Неву! Представляешь? Офис, деньги на обеды, ассистентка, корпоративный ноутбук. И смарт-доска!

Я усмехнулась, глядя на чайку, застывшую в полёте:

— Теперь ты не просто Игорь. Ты Игорь-с-корпоративным-кофе. Осталось понять, где теперь твоя душа, в бухгалтерии или в теле?

Он рассмеялся, но смех получился короткий, ломкий.

— Знаешь, там всё идеально, кроме смысла. Можно я вечером загляну? Просто вдохнуть пыли, книжной, живой. Я соскучился по хаосу.

Я помолчала секунду, чувствуя, как голос Степана из зала звучит фоном — спокойный, ровный.

— Заглядывай, — сказала я. — Если не утонешь в Неве и в своих регламентах.

— Не утону, — вздохнул он. — Я просто всплываю не туда.

Связь оборвалась. Я задержалась у стены, вдохнула запах дорогого кофе, смешанного с моим простым парфюмом, как будто между двумя мирами.

Когда вернулась, Степан не спросил ни слова. Только посмотрел поверх бокала и сказал:

— Вы меняетесь голосом, когда говорите с «своими». Там появляется живость. Та, которой не учат.

Я пожала плечами:

— Иногда быть живой — самое подозрительное качество в мире, где все стараются быть спокойными.

Он улыбнулся, но ничего не ответил. В бокале отражался светровный, предсказуемый. А я вдруг поняла, что мне снова хочется дождя.

После второго бокала вино окончательно сняло с вечера галстук. Степан откинулся на спинку кресла, снял запонку и чуть прищурился, как человек, который впервые за долгое время позволил себе не следить за формулировками.

— Я из Москвы, — сказал он, глядя куда-то поверх моего плеча, будто там висела карта, на которой его жизнь вычерчена пунктиром. — Приехал открывать филиал. Глава департамента по Северо-Западу, звучит громко, живется скучно. Развелся два года назад, детей нет, драмы тоже нет.

Он говорил спокойно, как о погоде, без тени сожаления, но в голосе проскальзывала хрупкость, как трещина на идеально полированной чашке.

— Я не романтик, я логик, — продолжил он. — Но мне нравятся те, кто ломает систему. Вы — из них.

Я улыбнулась.

— Я просто человек, который всё время теряет инструкцию. Особенно по жизни.

Он кивнул, собираясь ответить, но в этот момент телефон взорвался слишком громким звуком. Один официант чуть не выронил поднос, а Степан усмехнулся:

— Принимается.

— Вера, — прошипела я в трубку, — ты в эфире.

В ответ — только ветер, чайки и восторженный крик:

— Вика! Здесь всё божественно! Мужчины как коктейли красивые, но быстро кончаются! А деньги кончились ещё быстрее! Банкоматы мёртвые, как совесть депутата. Спаси! Возьми из кассы, а если не получится, придумай чудо!

— Сейчас ночь, Вер, — сказала я, чувствуя, как Степан отставляет бокал и слегка наклоняет голову, прислушиваясь.

— Сколько? — спокойно спросил он, будто речь шла о налоговой отчётности.

— Нет, нет, — замахала я руками. — Она просто в настроении драматической оперы…

Вера перекричала море:

— Двести пятьдесят! Только не пугайся! Верну, когда море вернёт приливом!

Я выдохнула. Это была Вера, для которой слово «разумно» звучало как оскорбление. Степан, не теряя ни секунды, достал телефон.

— Дайте номер. Я переведу.

— Вы не обязаны, — прошептала я, чувствуя, как всё во мне сопротивляется — гордость, воспитание, привычка платить за себя даже за собственную ошибку.

— Зато могу, — сказал он просто и нажал «отправить».

Минутой позже Вера выдохнула в трубку так, будто увидела архангела в очках и с лимитом на чудеса:

— Передай ему, что он спас честь литературы на юге страны! Деньги будут потрачены с радостью!

Я отключила звонок и посмотрела на Степана. Он не улыбался, просто крутил бокал в пальцах, будто размешивал вине смысл.

— Спасибо, — сказала я тихо, неловко, как человек, которому впервые не пришлось быть сильной.

Он поднял глаза и ответил без пафоса, почти буднично:

— Не благодарите. Это не геройство. Это просто взрослость, когда можешь помочь и не требуешь аплодисментов.

И в этот момент мне стало немного страшно. Потому что впервые за долгое время рядом оказался мужчина, который не спасает, а просто делает то, что должен. Без слов, без расчета, без театра.

Мы вышли из «Порту», и город встретил нас ярким июньским светом, который бывает только в начале лета, когда вечер вроде бы закончился, но небо всё ещё думает, что утро. Петербург сиял витринами, как сцена после генеральной репетиции: актеры разошлись, а декорации остались стоять, делая вид, что жизнь продолжается.

— Куда теперь? — спросил Степан, доставая зонт, хотя небо было чистым. Профессиональная привычка, быть готовым к форс-мажорам.

— Проверить магазин, — сказала я. — После Веры тревожно оставлять кассу без присмотра. Она, конечно, женщина совести, но совесть у неё в отпуске.

— Тогда поехали в ваш храм книг, — предложил он. — Хочу увидеть место, где рождаются ваши монологи.

«София» встретила нас стандартно, тишина и книги. Внутри было тихо, как в музее после закрытия: ни звука, только дыхание страниц. Лампа у кассы мигала в такт моим мыслям. Всё было на месте, даже тень Веры где-то между полками.

Степан прошёлся вдоль рядов, провёл пальцами по корешкам, как по клавишам старого пианино.

— «Над пропастью во ржи», «Жизнь взаймы», «Посторонний»… — прочитал он. — Хороший набор для первого свидания.

— Это у нас постоянная экспозиция по жанру “всё сложно”, — сказала я.

Он усмехнулся и посмотрел на меня так, будто видел не продавца, а персонажа из книги, которую только начал читать.

— Знаете, Вика, вы очень питерская. Даже когда сухо, от вас всё равно пахнет дождём.