— Не думал, что безумие — это наследственное, — выдал Ландерстерг совершенно недипломатично.

— Я тоже никогда не сказал бы, что Ятта ваша родная дочь, — ввернул Вэйд.

После чего, собственно, Ландерстерг забыл о дипломатии, и они слегка подрались. Бить отца Ятты было стремно, но дрался он на удивление хорошо, поэтому Ятта увидела то, что увидела. И услышала то, что услышала. Она смотрела на отца так, как будто видела его впервые.

А Вэйд смотрел на нее и не мог насмотреться. Потому что увидеть ее в ближайшее время ему не грозило — возле его двери возникли мергхандары сразу же, как только он вернулся к себе. Сейчас же один из них заглянул к нему, чтобы сказать:

— Через полчаса состоится открытие телепорта. Собирайтесь.

Они хотели выбросить его из резиденции и из ее жизни, между тем как он только сейчас осознал, что не собирается отступать. И уступать ее Вайдхэну тоже не собирается. Твою мать, если она до сих пор с ним не спала, значит, у нее банально на него не стоит. И надо быть рукорылым наблом, чтобы этого не понимать. Что у них получится, помимо пламени? Да и получится ли это самое пламя, если он ее вообще не возбуждает?

Одной из причин отказаться от нее тогда было это наблово пламя. Пламя, которое в мире иртханов, для иртханов значит безумно много. Он даже не представлял, каково это жить — и его не чувствовать. Совсем. Но тогда Вэйд не спросил об этом Ятту — а чего хочет она. Тогда он не спросил, а будет ли она счастлива с Роа. Теперь мять яйца по этому поводу уже не было смысла.

Но и сдаваться так просто тоже повода не было.

— Я хочу поговорить с Торнгером Ландерстергом, — произнес он.

— Ферн Ландерстерг не готов с вами разговаривать.

— Так пусть подготовится. Или я буду с ним разговаривать через журналистов.

На лице мергхандара отразился сложный вычислительный процесс. Правда, что он там вычислил, Вэйд так и не понял, потому что его обожгло. Со всей дури, со всей силы, как будто кто-то внутри подкрутил пламя на полную, выпуская его не в кровь, а между внутренностями.

Ятта

Это совершенно не тот Роа, которого я знала. Уж точно не знакомый парень, с которым мы в детстве бегали вдоль бассейна, и хотя нам запрещали прыгать в него с разбегу, мы это делали. На спор, кто поднимет больше брызг. Выигрывала всегда Риа, я не представляю, как у нее это получалось, но у нее получалось. Она растопыривала руки и ноги так, как вообще запрещено делать, и все время побеждала. Фонтанчики у нее выходили знатные. Эрвер в наших соревнованиях не участвовал, за что Риа называла его душнилой.

Все это сейчас стирается из памяти, потому что мужчину, сидящего в кресле, я вижу впервые. Вот это вот все было не с ним. Точно. Потому что тот Роа никогда бы со мной так не поступил и уж точно никогда бы такое мне не сказал.

— Сначала ты удалишь все то, что у тебя там записано, — говорю я.

— Не-а. Сначала ты сделаешь все, о чем я попрошу, — он смотрит на меня в упор. — И ты не в том положении, чтобы диктовать мне какие-то условия, Ятта.

Пламени в его глазах теперь столько, что мне становится трудно дышать. Я, кажется, никогда в жизни не видела и не чувствовала столько пламени, сколько чувствую сейчас, при том, что я выросла среди сильнейших иртханов: мама, отец, отец Роа… и не только. Правда, в их компании у меня никогда не возникало чувства, что я упала в костер в защитной оболочке, и пламя сейчас облизывает меня со всех сторон. Точнее, капсулу, в которой я пока нахожусь, но она уже начинает лопаться.

— Так переговоры не ведутся, Роа, — сообщаю я ему.

— А кто сказал, что у нас с тобой переговоры? Иди сюда, Ятта.

У меня странное чувство: я не привыкла ощущать себя маленькой и беззащитной хотя бы потому, что стоит мне выскочить в этот коридор и заорать, я буду окружена мергхандарами в считаные минуты. Но почему-то именно сейчас я себя такой чувствую. Я в ловушке собственного желания сделать все правильно.

Или нет?

Да и что такое правильно, на самом деле?

Все эти мысли посещают меня в тот момент, пока я смотрю на этого мужчину. Иртхана. Дракона. У меня, мне кажется, больше никогда не получится назвать его по имени, потому что это имя — из нашего с ним прошлого. Которого больше нет.

— Ты собираешься шантажировать меня моей семьей вечно? — спрашиваю я.

— Нет. Я вообще тебя не шантажирую, ты можешь уйти. Все мы тут просто несем ответственность за свои действия.

— Шантаж — это…

— Довольно разговоров, Ятта, — грубо перебивает он, — иди сюда. Немедленно. Или уходи.

Часть меня кричит о том, что нужно уйти и устроить международный скандал, другая — о том, что я и так уже зашла достаточно далеко, чтобы сейчас просто сдаться. И пламя, которое в его глазах набирало силу, становится мощнее, когда я подхожу. Это вообще ни капельки не нормально, и я понимаю, что мне надо было бежать, потому что сейчас моя капсула трескается, пламя вливается в меня, я вижу, как он перекатывает его сквозь пальцы. Черные змейки, совершенно не похожие на то, что среди людей принято считать огнем.

Он смотрит на меня и ждет. Молча.

Наверное, если бы он попытался на меня надавить, кивнул вниз или сделал что-то еще, я бы все-таки развернулась и сбежала. Но сейчас — это какая-то дикая первобытная власть. Сила, перед которой склоняются и драконы, и люди, и я.

Когда я опускаюсь на колени между его разведенных бедер, у меня темнеет перед глазами. Правда, я уже не отдаю себе отчет — это из-за пламени, которое, кажется, впиталось в каждую клеточку моего тела, или из-за самой ситуации.

Даже пальцы у меня не дрожат, когда я расстегиваю ремень, и да, я уже видела его член раньше: тогда, в Зингсприде. Правда, тогда все было по-другому, и я не чувствовала и сотой доли того, что происходит во мне сейчас. Это какой-то убойный коктейль из ярости, злости и… возбуждения. Которое я не могла почувствовать к Роа, но к этому мужчине почему-то могу.

Он что, прав, и меня возбуждают те, кто хочет меня поиметь и выкинуть за ненадобностью?

При мысли о Вэйде все только чудом не падает — у меня, и я с какой-то звериной яростью беру напряженный ствол в рот. Впрочем, на этом моя единственная инициатива и заканчивается, потому что этот не-Роа (как его называть, я еще не решила) подается ко мне, сгребая мои волосы в горсть и насаживает на себя.

От неожиданности я только чудом не поперхиваюсь, но инстинкт самосохранения срабатывает отлично, и у меня получается его в себя принять. Он настолько большой, что его слова про невозможность разговаривать после сего действа кажутся пророческими. То, что между нами происходит сейчас — это вообще не похоже на секс, хотя он грубо и сильно трахает меня в рот, продолжая смотреть мне в глаза.

В его взгляде — не меньше злости, чем во мне, и уж точно не меньше ярости. Если честно, сейчас я не понимаю, в ком из нас этого больше, и где мои чувства, а где его, потому что они перемешались, как перемешалась моя кровь с хлещущего сквозь его пальцы пламенем.

Я это чувствую: его ладонь жжет с той же силой, с которой обжигает губы и горло на каждом рывке. Он не отпускает моего взгляда, а я вцепилась в его бедра пальцами с такой силой, что, как мне кажется, даже брюки не спасут его от моих ногтей. От резких рывков ярости и жара становится больше, я чувствую, как он сначала становится чуть ли не каменным, а потом пульсирует.

Мне бы отодвинуться, но он не позволяет, в итоге, когда тугая струя бьет мне в рот, в губы и в лицо, я только оторопело моргаю, в каком-то странном оцепенении. Горло саднит и жжет, и в точности так же жжет все тело, как будто не я упала в костер, а костер в меня. Эти ощущения даже не успевают схлынуть, когда меня вздергивают на ноги. Подтаскивают к зеркалу, и я вижу себя с расширенными зрачками, в которых искрит — впервые за все время искрит черное пламя. И перламутр, стекающий по моему лицу.

Его ладонь ложится на мой подбородок, а сама я оказываюсь прижата к сильной груди. Так, что вырваться не получится при всем желании.