Это история Райяори Ламеррской, женщины, изменившей ход истории северного континента подобно тому, как Теарин Ильеррская изменила Огненные земли. Райяори родилась в семье ледяного дракона, первого советника правящего иртхана одного из северных княжеств. Она была вторым ребенком, могла бы составить выгодную партию, но…

Ее пламя так и не проснулось. И ее, подобно сотням простых девушек, отдали в гарем. Мне нужно сосредоточиться на ее истории, танцевать ее чувства, когда от нее отказывается родной отец, когда от нее отворачивается родной брат, но у меня не получается полностью сосредоточиться на них. Потому что, как бы я ни старалась, меня перебивают собственные, они меня захлестывают, и я уже не на сто процентов она, как должно быть в этой истории, я примерно наполовину я.

Ятта Хеллирия Ландерстерг.

Отмахиваясь от внутреннего недовольства, я делаю первый прыжок, тройное вращение — и четкое приземление, но в этом четком приземлении нет чувств. Тех, которые там должны быть. Несмотря на то, что в музыку снова врываются аплодисменты, я собой недовольна. Это внутреннее чувство недовольства ни с чем не спутаешь, когда ты осознаешь, что фальшивишь. На такую малюсенькую, сотую часть, которую может быть никто и не заметит, но это злит.

И я возвращаюсь к ее истории, к ее чувствам, и наконец-то отрываюсь от земли. От своей личности, следующий прыжок уже гораздо лучше, гораздо эмоциональнее, гораздо ярче, и я улыбаюсь, мысленно, потому что героине этого танца улыбаться не к месту.

Несмотря на то, что это — история ее победы, до нее ей придется пройти еще многое.

Жестокость правящего.

Потерю себя и своих жизненных ориентиров.

Предательство лучшей подруги…

Но потом она встретит того, с кем ее жизнь полыхнет сверхновой. И окажется в самом сердце переворота, который объединит Северный континент и сделает его великим.

Я вливаюсь в историю настолько, что позволяю себе одну непростительную ошибку, прицельный взгляд в зал. Случайный, но эта случайность ударяет меня под дых, потому что каким-то образом я на полном ходу врезаюсь в Вэйда Гранхарсена. Как в преграду, которую внезапно кто-то выкинул на лед, в том самом прыжке, который должен быть четверным, и…

Я не знаю, как так получается, потому что я отрабатывала это сотни раз, но нога встает неправильно. Лезвие встает неправильно. Я оттолкнулась уже неправильно, я его смазала на все сто процентов, поэтому когда я пытаюсь поймать равновесие на льду, мне это не удается.

Я приземляюсь на пятую точку в самый яркий аккорд, который должен был стать ключевым. Кульминационным. Мое тело учили падать, меня учили падать, поэтому я отталкиваюсь ото льда так легко и возвращаюсь в танец, но это уже бессмысленно.

Во мне не осталось чувств женщины, которую я танцевала.

Только мои собственные, и это — отчаяние, смешанное с разочарованием и такой болью, которая вот-вот разорвет меня на куски. По крайней мере, мне так кажется, потому что хотя я продолжаю скользить по льду, в моем теле обжигающая огненная тяжесть.

Зал все равно взрывается аплодисментами, на лед летят цветы и игрушки, но я едва нахожу в себе силы улыбнуться и поклониться. Мне хочется сбежать, сбежать из-под пристального внимания, что я и делаю при первой возможности.

Санна встречает меня, помогает надеть защиту на лезвия, но я внутренне уже умерла.

— Все будет хорошо, Ятта, — говорит она, потом снова повторяет, — все будет хорошо.

В этот момент у меня начинает болеть пятая точка, весьма ощутимо, отдает противной пульсацией в бедро. Я всей кожей ощущаю этот удар ягодицами о лед, обжигающее мгновенное прикосновение к нему пальцев, не позволивших мне распластаться там враскоряку, как объевшаяся дурманной коры иглорыцка.

Оценки я слышу сквозь нарастающий шум в ушах, и, хотя и так понятно, что платины мне не видать, я понимаю, что это уже не просто платины не видать.

Это третье место.

Это — мой самый кошмарный сон, за которым я совершенно не вижу свое будущее.

Никак.

И нигде.

Ятта

Как говорит папа, жалеть себя — худшее из того, что можно представить, но я сейчас себя не жалею. Во мне не осталось сил на жалость, я просто лежу на своей кровати, уставившись в одну точку. Скоро закончатся каникулы, и я вернусь университет, а пока могу себе позволить лежать и ничего не делать. Ко мне постоянно заходит мама, она меня обнимает, говорит, что я умница, что у меня все будет хорошо. Я киваю и соглашаюсь. Отец тоже приходит, и Эрвер, и с ними я соглашаюсь — да-да, конечно, я сделала все, что могла, я молодец. Со мной пыталась поговорить Риа, но я не ответила на звонок, не говоря уже о том, сколько раз мне пытался позвонить Роа. Ему я, разумеется, тоже не ответила.

За окном густые хайрмаргские холодные сумерки, а это значит, что обед уже прошел. Я просила меня не трогать и не звать к обеду, и мама наконец-то вняла моим просьбам. А может быть, поняла, что заниматься благотворительностью и подготовкой нового шоу гораздо более перспективно, чем сидеть с унылой мной. Что самое смешное, я думаю об этом без капли сарказма, для меня очевидно, что вытащить меня из этого состояния могу только я сама. Но я не хочу.

Потому что если я встану и снова начну жить жизнь, это будет больно.

Мне придется признать, что я проиграла. Я поддалась чувствам, которым не стоило поддаваться. Я поверила парню, которого надо было облетать десятой аэромагистралью. Я позволила ему уничтожить то, к чему готовилась годами, просто из-за того, что на него посмотрела.

Если я снова начну жить и чувствовать, мне придется признать, что я слабая. Потому что сильные не падают, когда видят бросивших их парней. Не рушат мечту своей жизни, просто потому что чувства вспыхивают в груди как пламя.

То, что я в жопе, я поняла, когда отец сказал мне после выступления:

— Третье место — это не поражение, третье место — это всего лишь ступень.

И это он! Для кого номер один — быть номером один, всегда и во всем, было в приоритете.

Он сказал это из жалости ко мне, после пресс-конференции. На которой я улыбалась так, что у меня заболели и щеки, и скулы, и все остальное. Особенно сильно болело в груди. Возможно, именно тогда я приняла решение вернуться и лечь в постель, и ничего не чувствовать. Потому что эта боль в груди, не имеющая ничего общего с физической, грозила уничтожить меня на месте.

— Что вы чувствуете сейчас, заняв третье место? Вы расстроены?

— Нет. Нет, не настолько сильно как могла бы.

Улыбка. Щелчки камер.

— Ваши дальнейшие планы?

— Я пока не готова о них говорить.

— Но вы продолжите заниматься фигурным катанием? Вы не раз и не два заявляли, что после этого чемпионата планируете посвятить себя дипломатической карьере.

— Да. — Улыбка. Щелчки, щелчки, щелчки, операторы видео повсюду. — Скорее всего, так и будет.

— То есть мир больше никогда не увидит Ятту Хеллирию Ландерстерг на коньках?

Ему придется с этим смириться.

Мысль как ответ приходит в голову слишком остро, и я понимаю, что это ни разу ни о катке. Ни о коньках. Это о Гранхарсене, хотя о нем меня никто не спрашивал, и мой ответ — он больше никогда меня не увидит, я больше никогда не позволю ему приблизиться к себе. Никогда. Ни за что. Ошибка стоила мне первого места и платины, но урок я усвоила.

— Когда я решу точно, вы об этом узнаете.

И вот я дома, и не хочу ничего решать. Я хочу лежать и смотреть, как снежинки липнут на стекла, на этом все. Тем более что у меня была договоренность с отцом, после чемпионата я посвящаю свою жизнь учебе и дипломатии. А фигурное катание…

Я знаю, что отец согласен на компромисс, об этом мне говорил и он, и мама.

— Ты можешь продолжать, Ятта, — сказал он. — Я не буду больше на тебя так давить.

Проблема в том, что я не хочу продолжать.

Потому что я больше не хочу падать.

За моей спиной открывается дверь. Наверное, это мама, которая все-таки принесла мне обед, и я вздыхаю. Мама такая мама: накормить ребенка — это, по-моему, инстинкт.