— Ятта, — шепчет она, почувствовав мое состояние. — Все будет хорошо.

— Я знаю. Да. Я просто…

— Никогда не получала мировую платину?

— Сейчас еще рано об этом говорить.

— Никогда не рано. Ты достойна этого, как никто другой, и я говорю это не как мать. А как профессионал.

Наверное, раньше я бы хлюпала носом, но вместе с болью во мне заморозило и все потенциальные слезы по какому бы то ни было поводу. Я даже не уверена, что смогу порадоваться платине так, как раньше, но… Но это все равно не повод позволять Вэйду Гранхарсену забрать у меня и вторую мечту.

— Спасибо, — искренне говорю я. — Ты даже не представляешь, сколько для меня это значит, мам.

— Бабушка тоже будет. — Она хитро улыбается, как будто что-то не договаривает.

— Я рада.

Бабушка, то есть мамина мама, меня очень любит. Мне кажется, она получила возможность прожить со мной то, что не прожила с мамой. Из-за кошмара, в эпицентре которого она оказалась. Мы все не любим вспоминать эту историю.

— И дедушка. И Дар с Мел и детьми.

Мамин папа и ее брат с супругой и моими кузенами.

— Собери их всех, — бормочу я.

— Что?

— Ничего.

— Мне кажется, или ты сравнила нашу семью с фигурками из шоколадных драконьих яиц?

— Тебе не кажется, — я плотно сжимаю губы.

— Ятта…

— Это очень большая ответственность, — говорю я. — Ты хоть представляешь, какая это ответственность, когда на меня смотрят все?

— Представляю, — она смеется, — знаешь ли, как раз я это лучше всех представляю.

Да. Тут не поспоришь. Мама выступала сама. Делала свои шоу. Так что она в самом деле представляет, каково это.

— И поэтому ты привезла всех, чтобы я почувствовала, каково было тебе?

— Чтобы вся семья разделила твой триумф, глупая, — она целует меня в макушку. — Но я никого не привозила. Они захотели сами, это было их решение, и мы с отцом полностью их поддержали.

— Ладно, — машу рукой. — Пойдем. Нам уже пора.

— Пойдем, — мама мягко удерживает меня за руку. — Сейчас пойдем, милая. Отец не хотел тебе говорить, но я не хочу, чтобы у тебя был сюрприз, когда ты выйдешь на лед. Вайдхэны тоже здесь. В полном составе. Мы все еще очень рассчитываем вас помирить.

Ну конечно! Разумеется. Еще бы они не рассчитывали.

Я морщусь. Говорить сейчас об этом не хочется, спорить, ссориться — тоже. Только не сейчас. Не перед соревнованиями. Мама не раз и не два пыталась осторожно затронуть тему Роа, но я всякий раз легко с нее сворачивала. Вот тут как раз пригодились мои дипломатические навыки и умение выходить из бесед, которые кажутся заведомо неприятными или проигрышными.

— Поговорим об этом когда я возьму платину, — отвечаю я, и мама кивает.

Кажется, она ожидала более бурной реакции, но у меня сейчас ни на что нет бурных реакций.

Я застыла. Как ледяная копия себя. Все называли меня Льдинкой с детства, но я стала ей только после знакомства с Гранхарсеном.

Как хорошо, что об этом никто не узнает.

Мы выдвинулись в просторном флайсе: я, мама, отец и Эрвер, флайсы сопровождения, так же, как и наш, с дипломатическими знаками, окружали нас по привычной схеме. Я с закрытыми глазами могла сказать, как они двигаются, знала, как меняется их расположение, все это я знала в точности так же, как и то, что я должна победить. Я должна привезти из этого проклятого города хотя бы победу, потому что в качестве платы за нее я оставлю в Мэйстоне свое разбитое сердце.

— Как настрой, Ятта? — интересуется отец.

— Замечательно. — Я пожимаю плечами. Мне сейчас не хочется разговаривать вообще ни с кем, поэтому я ограничиваюсь короткими емкими фразами. Отец хмурится, но мама кладет руку ему на плечо:

— Торн, Ятта волнуется.

— Дать ей поволноваться? — хмыкает отец.

— Почему бы и нет. Иногда это полезно, — мама хитро улыбается. Мне кажется, она хочет взъерошить ему волосы, но никогда себе этого не позволит. Не при нас. Не на людях, потому что отец просто не поймет.

— Чем это может быть полезно? — хмуро интересуется Эрвер. — Ятта, я уверен, что ты победишь.

— Угу.

Как так получилось, что никому в своей семье я не могу рассказать правду? Они ведь любят меня, каждый по-своему, но любят. Даже отец с его безмерной требовательностью и забитым до предела графиком. Даже мама, которая постоянно либо в благотворительности, либо в шоу, либо и в том и в другом вместе. Эрвер… ну тут и говорить не о чем. Если честно, об этом я вообще не хочу ни говорить, ни думать. А я… я тоже люблю их всех, но почему-то при мысли о том, чтобы рассказать как облажалась, как поверила тому, кому верить просто нельзя — если ты не полная дура, конечно, в груди встает ком, как обрушившаяся снежная лавина, отрезающая мои слова и чувства от этого мира.

Остаток пути мы молчим, потом отец, мама и Эрвер направляются в сторону центрального входа, а я — меня встречает Санна, которая не пасует даже перед великим Торном Ландерстергом — в сторону служебного. Слава первым иртханам, нас ограждают от любых интервью, все интервью — только после выступления. Мне кажется, я сейчас подавлюсь словами, если попробую что-то сказать.

— Красотка, — говорит Санна, когда мой образ готов.

Я сейчас выгляжу на несколько лет старше. Светлые волосы убраны наверх и стянуты достаточно туго, чтобы мне не мешать, и при этом остаются свободные локоны, чтобы прическа не выглядела чрезмерно строгой. Алое платье с тонким платиновым узором полыхает как пламя. Я в его эпицентре как ледяной стержень, который не плавится только благодаря какой-то странной случайности.

Я знаю, что уже начались первые выступления, но я подойду как раз вовремя, к своему времени. Над ледовой ареной витает дух соперничества, азарта и возбуждения, которым сопровождаются все соревнования подобного рода. Мне надо этим наслаждаться, я хочу этим наслаждаться, но…

— Снова думаешь про своего жениха? — уточняет тренер, когда мы идем по коридору.

— Нет. Нет, — качаю головой.

— О выступлении?

— О том, что долбануться об лед — это всегда больно.

— Ятта! — Санна подпрыгивает на месте, как будто я ее ударила.

— М?

— Я же тебе говорила! Никогда не произноси это вслух!

При всем при том, что Санна современная женщина, спортсменка со стажем, неоднократный призер мировых соревнований, у нее две платины, одна с соурских игр, она… иногда суеверная. Если я упаду, это точно никак не будет связано с тем, что я сказала. Но я не упаду.

— Хорошо, не буду, — легко соглашаюсь я.

Но перед глазами все равно стоит лицо Вэйда, когда он выдает это мне. Мы говорили не по видео, поэтому я могу только представлять, как он выглядел, когда…

«Пошел ты», — мысленно шиплю я.

Тем более что время ожидания закончилось. Коридоры закончились. Я уже иду к выходу, а меня уже объявляют. Как всегда, со всеми предыдущими достижениями, но я пропускаю их мимо ушей и выхожу на лед под тонущее в аплодисментах:

— Ятта Хеллирия Ландерстерг!

Небольшая пауза между тем, как они затихнут, и тем, как начнется музыка, нужна мне, чтобы отстроиться. Я вскидываю руки и замираю в некоем подобии транса. Все справляются со своей болью по-разному, и я собираюсь оставить ее на этом катке. В Мэйстоне.

Музыка падает на арену первыми яростными аккордами — для этой программы я выбрала более сильную композицию. В ней нет слов, поэтому многое зависит от того, как я расскажу эту историю. О чем она будет для меня. И я начинаю раскручивать ее, как раскручиваюсь я сама, скользя по льду. Пока еще набирая силу, потому что все самое интересное всегда остается на финальную часть танца.

Я знаю, где сидят родители, Эрвер, остальные мои родные, где сидят Вайдхэны — это одни из самых дорогих мест на трибунах, я даже знаю, что там выкуплено несколько рядов и они оцеплены. Но я туда принципиально не смотрю, для меня существует только танец на льду.