– Рад тебя видеть. Проходи. Сейчас чай организую. Или ты примешь покрепче?

– Я принёс с собой коньяк из старой коллекции,- Рыбкин достал из кейса фирменную бутылку.- Вам пятьдесят грамм не повредит?

– С тобой выпью. Пошли на кухню. Я сегодня сам. Жена у дочери. Они там цыганским табором обитают.

– Как вы тут? Тяжело?- Рыбкин ставит бутылку на стол.- Привет вам от Примакова, мы с ним были в одной камере, его обещали на днях выпустить как и меня, до суда.

– Я думал, что они вас продержат чёрт знает сколько.

– И мы на лучшее не надеялись, но они подобрали прыткие кадры. Лихо справляются.

– Что тебе поставили в вину?

– Три статьи и по всем косвенно. Следователь мне сказал прямо, что, возможно, суд предъявленных обвинений не признает. Адвокат ничего не обещал, сказал только, что шанс есть получить пять лет с отсрочкой исполнения. Ну да хрен с ними с этими статьями. Как ваше здоровье?

– Ты знаешь, в норме. После первого вызова в прокуратуру случился небольшой казус с сердцем, но до инфаркта дело не дошло. И больше из-за истерики моей половины. А ко мне, ты не поверишь, приходил Горбачев.

– Меня этим не удивишь. Лет пять назад я бы такому факту не поверил, но многое изменилось, а тогдашние события мне кажутся теперь возней.

– Я тоже так считаю,- соглашается Ельцин.- Наливай, я сейчас, вот открою шпроты. А!! Совсем забыл. В холодильнике есть лимон, порежь. Вон тем ножом, он самый острый,- когда выпили, Ельцин продолжил:- Переиграли мы сами себя, а народ нам за это дал под дых. Что не говори, но ошибок за нами много. Мы это с Горбачёвым обсуждали и пришли к выводу, что назначали на ответственные посты не тех людей, мало того, ещё и передоверяли им лично.

– А как иначе? Борис Николаевич!! У людей же нет опыта, точнее не было. Учреждений для обучения не удосужились создать, проверок не производили, как полагается. Кто чем дышит не знали, а когда всплывало – закрывали глаза. Вы же знаете, как партия растила кадры для управления страной, а молодые такой школы не прошли. Отсюда наши ошибки.

– Ты прав! Что теперь кориться. Что имеем, то и имеем.

– Борис Николаевич! А вас по поводу чего вызывали в прокуратуру?

– Вопросы задавали о событиях апрельского пленума ЦК в 1985 году, но сейчас уже добрались до 1991 года. Два дня в неделю там бываю. В среду и пятницу. Вот там я с Горбачевым и столкнулся в коридоре. У нас один следователь. Пока мне конкретно ничего не предъявляли, но следователь дал мне понять, что всему своё время.

– А Горбачёв?

– Его по тому же кругу вопросов. Была у него подписка о невыезде, но месяц назад её сняли. Он поехал в Германию лекции читать. На двенадцать дней.

– С вас подписку взяли?

– Нет. Предупредили, что если куда-то я соберусь ехать, чтобы уведомил. Меня в камере не хаяли?

– Хаяли. За назначение Генеральным прокурором Мельника,- не стал скрывать Рыбкин.- Говорили об этом открыто. Особенно в первый месяц. Но когда стали получать обвинительные заключения для ознакомления, тон у многих изменился. У большинства получение взяток в особо крупных размерах, использование служебного положения в корыстных целях, неуплата налогов, сокрытое участие в бизнесе и так далее. В камере Примаков всем сказал, что, мол, Ельцин, вас красть и ханыжить не посылал, сами во всём виноваты. Молите, мол, господа, что Мельник генеральный и у власти не коммунисты. Все сразу языки засунули в одно место.

– Как он?

– Сидит на лекарствах, но мужик боевой. Он меня встретил как брата, и мы всё время держались вместе. Ещё в нашей компании был Ковалёв, но до перевода его в Бутырки, туда всех ФСБ и МВД. Я там с утра был. Отправил ему посылку и письмо. Свиданий ему не дают, жалко.

– А ему что инкриминируют?

– Пока мы были вместе, ему шили невыполнение служебных обязанностей. По нынешним меркам плохая статья. Могут долбануть пожизненное. Ещё, это с его слов, было много вопросов по утечкам информации. Дело в том, что эти дела ведут другие следователи. Какой-то Пороховщиков возглавляет группу.

– Знаю такого. Лично не знаком, но проблем он когда-то доставил много. Он разведчик. Герой Советского Союза. Это он подцепил за одно место Чубайса и Скуратова, ну и ещё кой-кого. Голоса по его судьбе легли поровну и я его оставил на посту,- Ельцин стал разливать чай.- Ох, им всем это теперь аукнется.

– Я Чубайса в Лефортово видел несколько раз. Он сильно изменился. Кожа и кости. Совсем на нём не было лица. Мне там многие встречались. Ходила шутка, что новый властный центр страны – Лефортово, где сошлись интересы всех ветвей власти и объединились.

– И почему я так ему доверял, до сих пор не могу понять,- Ельцин отхлебнул из кружки чай.- Прям наваждение какое-то. Ещё дочка за него всё просила.

– У неё что нового?

– Даже не знаю. Участие в хищении государственных средств. Плохо.

– Знаете, Борис Николаевич, кто меня по выходу из Лефортово встретил и довёз домой?

– Кто?

– Подполковник охраны Панкратов. Я за него ходатайствовал.

– Помню. Ему выслугу снимали незаконно.

– Вот он. И он же мне сразу после ареста адвоката нанимал. Я его прямо спросил почему? "Вы мне помогли и я добро помню, а бросать в беде – последнее дело". Как мало мы знаем о людях. Ведь кроме него и жены никто не пришёл. На следующий день он мне привёз пакет с долларами. Я брать отказывался, а он настоял. Просил передать эти деньги вашей дочери в фонд помощи, который она организовала. Он мне сказал, что я, мол, мог бы и сам отнести, да боюсь не возьмут, сумма уж больно большая. Сто тысяч.

– А у него такие откуда?

– Ему от отца досталась коллекция картин и он их продал. До выборов он охранял Мельника, сейчас на пенсии.

– Кто бы мог подумать?!!

– Вот таких надо было брать, Борис Николаевич! А не тех, кто в глаза заглядывал. Он, кстати, меня охранял в мои поездки в Чечню. Без страха человек. Чеченцы его уважительно называли по отчеству. Мы с ним вели откровенные разговоры, в которых он крестил последними словами и вас, и меня, и тупого Грачёва, я в нём тогда сильно сомневался, а вышло – порядочный человек. Те, что в вечной преданности клялись – скурвились, а он не клялся, но честь при нём. Я, говорит, не вам служу, политикам, я Родине обязан и закону, согласно которого вас и охраняю, а не было б его, лично бы вас к стенке поставил, но он есть, хороший, плохой ли не мне судить, наверное плохой, коль мы стали убивать друг друга в этой паскудной войне, но я готов умереть вас защищая и долга не смогу нарушить.

– Красиво сказано,- кивает Ельцин.

– К вам кто-нибудь приходит из тех кого не посадили?

– Нет, Иван. Никто. Даже не звонят. Тишина. Ты ко мне вторым пришёл за эти месяцы, после Горбачёва. Видимо, боятся.

– Не боязнь это. Расчёт. Когда вы были президентом, их положение определяли вы, а нет вас, они сразу переориентировались. Приспособленцы-попутчики. Такие к кому угодно в задницу влезут,- Рыбкин осёкся, но Ельцин прореагировал своеобразно.

– Зря я КГБ потрошил. С ними надо было жестко договориться. Больше бы извлекли пользы для страны и народа. Плохой я был президент. Хреновый.

– А мы непутевые помощники,- определил Рыбкин.

– Ещё чайку?- предложил Ельцин.

– Спасибо, Борис Николаевич! Нет. Мне надо к вашей дочке заехать. Деньги отдать и спасибо своё выразить от своего имени и тех кто ещё там. На неё там молятся как на святую. Поздно ехать неудобно.

– Ты ко мне в любое время. Без обиняков.

– Обязательно, Борис Николаевич.