Горн в моей ладони засветился ещё ярче, породив очередную резкую вспышку. В отличие от зазнавшегося рододателя, я не собирался становиться жертвой собственной самонадеянности. В моих планах было закончить всё здесь и сейчас. Желательно, одним махом.

Когда свет от Незримой ковки перестал бить по глазам, а лёгкое головокружение после стремительного взлёта чуть поутихло, я снова распахнул веки. К тому моменту слева от меня, прямо в воздухе уже висела монструозная артиллерийская установка. Двенадцать воронёных стволов своими раструбами грозно глядели куда-то вниз. И от этих их «взглядов» крестителям стремительно становилось не по себе.

Рядовые бойцы, что до этого несли караул у заградительных сооружений, начали разбегаться кто куда. Даже их хвалёный фанатизм пал под страхом неминуемой гибели. Словно испуганные муравьи они рыскали в поисках укрытий и более не поднимали ружей в мою сторону. Теперь им было не до этого.

Внизу остался стоять лишь один человек. Им был предавший родную кровь славийский рододатель. С побледневшим лицом он глядел на меня с каким-то суеверным ужасом. А его губы тем временем что-то произносили.

С такого расстояния я не смог расслышать ни единого его слова. Но тем не менее мои зоркие молодые глаза каким-то чудом сумели отследить движения его губ.

— Руку, — повторил я за ним. — Сохрани РУКУ…

Какую ещё руку?

С толикой недоумения я попытался ещё раз прочитать хоть что-то по его губам. Но к моему неудовольствию, беглый рододатель больше не произнёс ни слова.

А через секунду земля под его ногами окончательно разверзлась. Плац буквально разошёлся по швам. Во все стороны полетели громоздкие каменные обломки и более мелкое крошево. Раздались панические крики Крестителей.

Территорию перед штабом заволокло густой пыльной пеленой. И силуэт рододателя тут же в ней канул.

Я сразу смекнул, что к чему. Вместо честной битвы лицом к лицу рододатель предпочёл позорное бегство.

Похоже, он окончательно перестал быть славийцем.

— Врёшь, не уйдёшь, — проговорил я себе под нос.

Отпускать столь желанную добычу я не собирался. Рододатель ещё должен был мне пару ответов.

Более не мешкая, я потянулся мыслью к артиллерийской установке и открыл беспорядочный огонь.

У левого уха загрохотало. Да так, что мои барабанные перепонки едва не разорвало этим страшным гулом. Спасла меня лишь вбитая Твердиславом наука. Перед самым выстрелом я припомнил его воинские наставления и пошире раззявил рот.

Чую, не сделай я этого и лететь бы мне вниз следом за смертоносными зажигательными снарядами. Оглушённым и бессознательным.

А тем временем на земле уже вовсю полыхало. Вот только горело не в том месте, где ещё недавно стоял рододатель. А вокруг того пятачка. Рододатель мне нужен был живым и здоровым. А потому целил я не в него, а бил по периметру штаба, дабы этот засранец снова никуда не сбежал.

Правда была у моего обстрела и ещё одна цель…

В этот момент ударная волна от множества взрывово, наконец, сумела рассеять пыльную завесу. И пусть ей на смену пришёл сизый дымок, но он хотя бы не так сильно мешал обзору. Тем более что белоснежные одежды новоявленного крестителя так и бросались в глаза.

Они-то и выдали беглеца. В последнее мгновение я заметил, как нечто белое скрылось в одном из земляных проломов. В том самом, откуда продолжал вырываться основной пучок мразотных щупалец. И куда я вот-вот собирался «нырнуть»…

Живодар что есть мочи перебирал ногами, стремясь оказаться подальше от проклятого гридня. Когда он впервые встретил мальчишку в лесу, он и подумать не мог, что тот принесёт ему столько горя и печали.

Зубы рододателя заскрипели помимо воли, настолько зол он был на однорукого выскочку.

Ладно бы тот просто перешёл ему разок дорогу, но нет, он покусился на святой. На главную его задумку. А ведь он Живодар всего-то и хотел, что найти себе в подмастерье сговорчивого сварожича. Обучить того незримой ковке и продолжить изыскания давно почившего соратника.

Всю свою жизнь Живодар жалел о том, что десяток лет назад поддался малодушие и не последовал за своим молочным братом Стоумом Искусником. Тогда он испугался позорного изгнания и лишь спустя годы понял, какую ошибку совершил. Так, любимые любимые народом князья оказались не теми, за кого себя выдавали.

К сожалению, он слишком поздно осознал, что славийские предводители давным-давно перестали быть гордыми вождями и стали обычными тюремщиками. Этакими пугливыми и дующими на молоко сторожевыми псами своего народа. Они более не пытались возвысить собственный род над иными, а наоборот всеми силами старались удержать его в узде. Особо это касалось их, любимцев богов.

Поначалу Живодар никак не мог взять в толк, отчего так происходит. Ведь править великим народом большая часть и почёт, дар богов. Но после первой же встречи с князем Стужгородским он понял, как же глубоко тогда заблуждался. Одной лишь фразы «безликого» князя хватило, чтобы расставить всё по своим местам.

«Ты Живодар хоть и обласкан Родом, но человек простой и нужд народа не разумеешь, — сказал тогда князь. — Жизнь человека она ведь как вспышка загорается и гаснет. Сегодня была, а завтра раз и не стало её. Смекаешь, к чему я клоню? Людям даровано жить ярко, но недолго. Так что забудь ты о том, чтобы век людской продлевать. Ни к чему хорошему это не приведёт. Ведь если вспышкам не давать гаснуть, то рано или поздно быть пожару…»

Тогда-то Живодра и смекнул, чего так боялись князья. Сами-то они, может, и не прочь были пожить подольше, да вот только испугались они людской смуты. Оно ведь как у славийцев заведено. Родился, пожил, а потом, коли достойно людям послужил, то в Правь, ну а коли рылом не вышел, то в Навь. Просто всё и понятно, проще только устройство Спиночеса. А вот кабы знали люди, что нет у их жизни конца и края, то возможно, что и жизнь свою стали бы беречь куда пуще, чем прежде. А может, и деяний недостойно стали бы совершать больше. Ведь если в Навь путь с рождения заказан, то и бояться гнева божьего уже не с руки. А там и до смуты недалеко…

Живодар резко остановился и окинул взглядом развилку. Перед ним зияло два прохода: левый мог вывести его на поверхность вдали от штаба крестителей, а правый вёл в ту самую секцию, где хранилось сокровище Искусника. То, ради чего он отринул собственный род и жил в изгнании до самой смерти.

Малодушие вновь, как и тогда десять лет назад поселилось в сердце Живодара. Он не знал бежать ему прочь или спасать наследие старого друга.

Тут-то перед ним и встал вопрос: быть ему вспышкой яркой, но мимолётной или тусклой, но долгой. И пускай бессмертие ему всё ещё не светило, но благодаря крови Рода в собственных венах он уже шагнул за грань отведённого отцом богов срока. Осталось лишь сделать выбор. На одной чаше весов была собственная жизнь. Пусть долгая, но конечная. Ну а на другой покоилась память о старом друге, его главное начинание, ну и так желаемое бессмертие в довесок.