Уля замолкает, всхлипывая снова, а я смотрю как будто сквозь нее, не в силах сконцентрироваться на ее лице. Оно расплывается, но я и не силюсь рассмотреть ее. Пытаюсь осмыслить сказанное ею.

– Послушай, Люб, я хотела тогда тебя попросить, но ты уехала на море, мне ничего не сказав, и я Саяну позвонила с просьбой помочь Лизе.

Лиза…

Для кого-то та девчонка просто Лиза…

Я же не могу даже в мыслях называть ее никак, кроме как Ермолаевой. Иначе она обретет для меня реальность, которую я пока не в силах до конца признать. Станет физически осязаемой.

– Сколько раз я тебе говорила, что нельзя оставлять мужика одного, а ты в очередной раз…

Ульяна распаляется, и я сжимаю зубы, слыша в ее голосе обвинение.

А затем вдруг усмехаюсь, чувствуя, как дергаются мышцы лица, и сестра сразу же замолкает, отшатываясь. Видимо, что-то такое написано на моем лице, что ее пробирает.

– Не на море, – еле как разомкнув губы, припечатываю я Ульяну взглядом. – Я лежала в больнице, Уль, после очередного выкидыша, пока ты в это время подкладывала сестренку своей подруги под моего мужа.

Сестра бледнеет, хватает ртом воздух, но хрипит, ничего не может мне сказать.

Умом я понимаю, что вряд ли она виновата в том, что Ермолаева беременна от моего мужа, ведь Саян – взрослый мужик, у которого своя голова на плечах.

Но эмоционально я мертвею внутри, мечусь, как больной зверек, не нахожу себе места и не понимаю, как мне дальше жить. Что делать, чтобы унять усиливающуюся агонию в грудной клетке.

Кажется, что меня вот-вот разорвет на части, а я не в силах даже закричать.

Отчего-то вспоминается взгляд Ермолаевой-Барановой, которая, действительно, жила с нами в одном подъезде.

Она была из неблагополучной деструктивной семьи, родители – алкоголики, которые пропивали последние деньги, так что в доме шаром покати.

Те периодически били дочерей, если им удавалось заныкать мелочь, и иногда, когда я встречала младшую в подъезде, замечала ее болезненный и полный стыда взгляд.

Она втягивала голову в худые плечики и вся скукоживалась, стыдясь своей семьи, но в глазах при этом горело упрямство. Словно перед тобой звереныш, который готов зубами выгрызать себе место под солнцем.

Но разве могла я тогда предположить, что эта бедная, вызывавшая у всех жалость девчонка когда-нибудь отберет мое место. И моего мужа.

– Люба, прости, я ведь не знала… – шепчет Уля и тянется ко мне, но я отшатываюсь. Едва не спотыкаюсь, когда делаю несколько шагов назад, и практически бегу к выходу, на ходу надевая туфли и хватая пальто.

– Не прикасайся ко мне, Уль, я… Мне надо одной побыть, я…

Я теряюсь, голос срывается едва ли не на визг, и из чужой квартиры я убегаю, не в силах больше находиться в одном пространстве со своей сестрой.

Остается чувство недосказанности, и меня слегка напрягает странный взгляд Ули перед моим уходом. Словно она мне что-то не сказала, но мне и того, что она выдала, хватает, чтобы чувствовать себя жалкой и одинокой.

Мчусь на машине домой, так как податься мне всё равно некуда. Хочу приехать туда до того, как вернется Саян, чтобы успеть собрать свои вещи.

Не готова я ночевать с ним под одной крышей, а мысли о том, что в наш дом, который я обустраивала с такой любовью, он приводил свою любовницу, пока я лежала в больнице, сведут меня с ума за предстояющую ночь.

Так что решение приходит само собой.

Вот только правильно говорят, что человек предполагает, а бог располагает.

Когда я подъезжаю к дому, от мужа десять пропущенных, а в окнах нашего дома… горит свет.

Меня трясет, но я не позволяю себе слабости и стараюсь уверенно подойти к калитке. Фейс-айди срабатывает, дверца открывается, и я словно в замедленной съемке вижу, как на расстоянии десяти метров от меня дверь дома открывается, и на крыльцо напряженной походкой выходит Саян.

И я замираю, так и не войдя во двор. Хватаюсь рукой за калитку и сжимаю металл, ощущая в ладони боль, не сравнимую с той, что сейчас всколыхнулась в моей душе.

В голове вспышкой сверкает воспоминание, как Саян назвал меня Лизой. И волна тепла, охватившая меня при виде него, разом схлынула, оставив после себя лишь пепел горечи.

Мои нервы трещат по швам, и я сжимаю зубы, на последнем издыхании иду к крыльцу, где настороженно продолжает стоять муж.

Его руки в карманах, поза слегка агрессивная, а выражение лица такое, будто он кого-то хоронит. По коже проходит неприятный озноб, и я дергаю плечом в надежде сбросить с себя это неприятное отчаяние, которое склизкими щупальцами проникло в сердце и мучает меня, не щадя.

Вот только чем ближе я подхожу, сокращая между собой и мужем расстояние, тем сильнее меня трясет.

Сглатываю, едва сдерживая желания обхватить ладонью шею.

Не хочу, чтобы Саян видел, как я деморализована.

Насколько его поступок меня задел.

Стараюсь сохранять самообладание и равномерно передвигаю ногами, поднимаясь по ступенькам и ровняясь с Саяном.

– У тебя сломался телефон, Люба?

Он преграждает мне путь, не давая войти в дом, требовательно сверлит меня взглядом, и я вынужденно скольжу по его фигуре снизу вверх, останавливаясь на некогда родном лице.

– Нет.

Саян делает шаг вперед и касается моего плеча, но меня будто кипяшком ошпаривает.

– Не трогай меня! – чуть ли не истерично выпаливаю я и отскакиваю.

Но и этого мимолетного касания хватает, чтобы заставить меня задрожать и почувствовать ломку, о которой раньше я не имела понятия.

Ведь тело еще помнит, каково это – встречать собственного некогда любимого мужа из командировки. И я сжимаю ладони в кулаки, еле справляясь с желанием кинуться ему на грудь и обхватить руками за талию. Прижаться всей силой к его телу и наполнить легкие родным запахом, без которого мне так тяжко уснуть.

Я настолько за эти пятнадцать лет привыкла засыпать и просыпаться в его объятиях, ощущать на себе вес его конечностей и тела, когда он наваливается на меня с утра, раздвигая коленями мои бедра, пристраевается и плавно наполняет меня собой, что…

Еще сильнее сжимаю зубы, отгоняя непрошеные мысли, отдающие черным отчаянием, и напоминаю себе, что больше этого не будет.

– Я тебе раз десять звонил! – едва ли не рычит Саян.

Я бы могла сказать, что телефон разрядился, что он был на беззвучном. Найти много причин, чтобы он не злился и не ревновал, как это бывало раньше, но как отрезало. Мне больше нет нужды гасить его гнев и ластиться кошечкой. Нет желания сохранять брак, которого… как оказалось… нет.

– И что? Не брала, значит, говорить не хотела.

Пожимаю плечами, а сама не могу смотреть на мужа. Тело дрожит, и я сжимаю ладони в кулаки, чтобы не обнять себя за плечи.

Не показаться ему слабой и потерянной.

Той, об кого можно вытирать ноги.

Едва не хохочу иронично.

Ведь он уже вытер об меня всё, что можно.

– Давай выдохнем, Люба, и поговорим в спокойной обстановке. Ты обижена, я на взводе, нам обоим нужна пятиминутная передышка.

Голос мужа звучит грубовато, сам он нервно проводит пятерней по волосам, безуспешно зачесывая их назад. Невольно обращаю внимание на то, что он оброс и ему не помешала бы стрижка, но прикусываю язык, чертыхаясь и напоминая себе, что больше это не мое дело. Пусть теперь Ермолаева следит за его внешним видом.

– Передышка? – потерянно повторяю я за мужем, а сама качаю головой.

Мне казалось, что я готова к откровенному разговору. Ведь внутри образовывается червоточина, которая не дает мне покоя, подкидывая безумные версии одна хуже другой, как всё началось у Саяна и… Ермолаевой.

О чем они говорили? Что он ей обещал?

Убеждал ли, что брак его давно изжил себя, и женат он лишь по привычке?

Или обещал, что вот-вот подаст на развод и женится на ней?

Сама мысль, что придется снова поднимать тему с его изменой, настолько выбивает меня из колеи, бьет под дых, что я понимаю, что я пока слишком вздуборажена.