– Скорой до нас ехать целый час, нам в любом случае лучше везти Лизу в больницу, там больше шансов сохранить ребенка, – вмешивается в разговор подошедший Родион.

Он остыл, но при этом всё равно хмуро поглядывает на младшего брата. Явно точит на него зуб, но пока сдерживается.

– Ближайшая клиника, куда мы успеем доехать для оказания экстренной помощи – это наша. У дежурного акушер-гинеколога сейчас экстренная операция, а другого специалиста в клинике нет, – добавляет Саян и качает головой.

– А Люба? – вдруг спрашивает Ульяна, и все взгляды вдруг обращаются на меня. – Она ведь тоже акушер-гинеколог.

– Исключено, – резко одергивает ее Саян.

Сестра молчит и неуверенно смотрит на меня.

Наши взгляды скрещиваются, и время словно останавливается.

– Люба? – шепчет она умоляюще, а я цепенею.

– Она не будет лечить мою дочь! – истерично в который раз кричит Феодора Степановна.

С ней явно не всё в порядке. Она то кидается на медперсонал, то на Саяна, пытаясь прорваться через него ко мне, и никак не может успокоиться. Даже ее дочь Лиза и то ведет себя куда спокойнее, как только мы оказываемся в клинике.

– Мама, – пищит Ермолаева, в страхе выпучив глаза. От былой стервозности не остается и следа, она и правда напугана, чувствует собственную беспомощность.

Как женщине, мне плохо, внутри я плачу и чувствую отчаяние, что вся моя семья крутится вокруг Лизы. Даже моя племянница Карина хнычет и всё время спрашивает у матери, что с ее братиком.

Я отворачиваюсь, чтобы не видеть и не слышать этого разговора. На душе становится тоскливо, грудная клетка сжимается, и я остро осознаю, что уже много месяцев за моей спиной идет двойная игра. И в нее даже вмешали мою любимую племяшку.

Если на нее я не могу злиться, ведь она ничего плохого мне не желает, то вот на сестру и ее мужа я обижена. Чувствую себя преданной и оплеванной, словно я мусор, с которым никто не собирается считаться. Пнули и ладно.

– Всем закрыть свои рты! – басит Саян, когда шум и галдеж в процедурной набирает такие обороты, что я не слышу даже собственных мыслей.

Все моментально затыкаются. Даже Феодора Степановна и та втягивает голову в плечи и смотрит на него затравленным зверем. Саян, когда оказывается в роли главврача, ведет себя иначе, чем в обычной жизни. Даже внешне меняется, становится строгим и твердым, видно, что не потерпит хаоса.

– Вышли все из кабинета, здесь вам не проходной двор, – цедит он сквозь зубы, и Карина прячется в подоле платья матери. Хнычет, испугавшись, и смотрит на дядю снизу вверх со слезами на глаза. Впервые видит его таким злым, даже начинает от испуга икать.

Ульяна подхватывает ее на руки и выбегает в коридор первой, чтобы успокоить дочь, а вот Родион и Феодора остаются.

Старший брат Саяна прожигает недовольным и полным подозрения взглядом меня, словно считает, что я специально могу навредить женщине, которая носит ребенка Саяна, вред.

Феодора Степановна же, упрямо поджав губы, меряется взглядами с моим мужем. Пытается прогнуть его и заставить изменить свое решение.

– Я никуда не уйду! Лиза – моя дочь, и я останусь с ней. Я должна проследить, чтобы эта, – окидывает меня презрительным взглядом, – ей не навредила.

– Эта, как вы выразились, – выплевывает Саян, задетый пренебрежительным ко мне отношением, – врач высшей категории. Акушер-гинеколог. Единственный, кто сейчас свободен и может спасти жизнь вашему внуку!

– Это не только мой внук, но и твой сын! – выкрикивает мать Ермолаевой. Ей всё нипочем. Видно, что она прошло огонь, воду и медные трубы, так как преодолевает свой страх и выступает против Саяна, которого даже брат сейчас немного побаивается.

– Я прекрасно об этом помню, – с какой-то горечью говорит Саян, и я чутко ощущаю его настроение. Вижу боковым зрением, что он кидает на меня мимолетный взгляд, но не обращаю на него внимания.

Мне сейчас физически больно смотреть на него. Я сосредоточена на пациентке, которую стараюсь воспринимать как безликое существо, которому нужна моя помощь. Если я буду держать в голове, что это Лиза Ермолаева, та женщина, что беременна от моего мужа, то просто-напросто свихнусь.

Пока Феодора спорит, а Родион ее поддерживает, выказывая ко мне недоверие, я подзываю к себе медсестру и говорю ей, что делать. Медлить уже нельзя. На кушетке под Ермолаевой растекается красное пятно. Не потоки, но и не мазня.

Я больше не слушаю шум, мою руки, надеваю перчатки и трогаю матку. Она каменная, и Лиза вздрагивает, от моих прикосновений ей больно.

– Марин, какая сатурация? – спрашиваю у медсестры.

– Девяность восемь, пульс сто двадцать, давление сто два на шестьдесят восемь.

– Подготовь катетер, нужно сделать еще анализы по протоколу. В моем столе поищи ее мед.карту, там должен быть резус-фактор.

Оперировать сама я не могу, но Царёв из операционной заверил, что почти заканчивает со своей пациенткой и сможет экстренно принять Ермолаеву. Я бы вздохнула с облегчением, замени он меня сейчас, но выбора нет.

– Что с ней? Что с моей девочкой? – всхлипывает Феодора Степановна, но близко не подходит. Саян ей не позволяет. Ее тонкие губы дрожат, голос надрывный, видно, что дочь свою она и правда любит.

У меня возникает острое чувство зависти, но я гашу в себе это чувство. Не время и не место вспоминать о погибших родителях, и я моргаю, смахивая слезы с глаз.

Выбрасываю все посторонние мысли из головы и занимаюсь пациенткой. Оцениваю объем кровопотери, гипертонус, но угроза не так страшна, как казалась вначале. Делаю УЗИ и убеждаюсь в том, что плацента хоть и отслоилась, но отслойка краевая, кесарева сечения пока не требуется. А учитывая, что плоду всего пять месяцев… не уверена, что даже Царёв смог бы его спасти…

Грудная клетка сжимается от мысли, что при летальном исходе виноватой осталась бы я. Пусть не по закону, но все вокруг решили бы, что я не спасла ее ребенка специально. Из зависти. Гнева. Ненависти…

– Плод жив, – хрипло произношу вслух, не вдаваясь в подробности.

Мои слова вызывают у всех вздох облегчения. Феодора Степановна едва не оседает на пол, ее подхватывает Родион, а вот Лиза всхлипывает и протягивает руки к Саяну.

Не знаю, что на него находит, но он вдруг смотрит на экран УЗИ напряженным взглядом и будто сам не замечает, как подходит ближе и хватает Ермолаеву за руку.

Я же отворачиваюсь, чтобы не видеть этой сцены. Слишком тяжело. Как физически, так и морально.

Именно в этот момент я понимаю, что нам с мужем больше не по пути.

До этого я хоть злилась и не собиралась его прощать, но как-то не осознавала, что его жизнь круто изменилась. У него скоро будет ребенок от другой женщины, и они вдвоем навсегда будут присутствовать в его жизни.

Даже если бы я его простила, знаю, что не смогла бы пересилить себя и каждый день наблюдать за плодом его измены. Как бы сама не любила детей.

Это просто разрушит меня изнутри. Сломает и растопчет, как личность. А это всё, что сейчас у меня осталось.

– Признаков массивной отслойки не наблюдается, – снова подаю я голос. – Мамочке показан покой, наблюдение и перевод в отделение патологии беременности. Вашим лечащим врачом будет Денис Царёв.

Я резко встаю, не в силах больше находиться рядом с Ермолаевой и ее группой поддержки, но задеваю бедром стол, и на пол падает ее медицинская карта. Из нее выпадает файлик, а в нем…

Та самая фольга от презерватива, который я нашла в кабинете Саяна.

Черт. Я забыла его выкинуть.

– Люба? – раздается напряженный злой голос мужа. – Что это?

– Люба? – раздается напряженный злой голос мужа. – Что это?

Чувствую на себе прожигающие взгляды и не могу оторвать собственный от квадратика фольги.